Кстати, следует заметить, что подобной мистико-оккультной интерпретацией мы обязаны романтическому искусству. Именно в начале XIX века происходит одновременный подъём интереса к фольклору, различным иррациональным нехристианским учениям. Подобная тяга к сверхъестественному повлияла на понимание ведовства как оккультного поклонения. В реальности то, что мы называем «язычеством», есть сложный комплекс веры в хтонических богов, народные предания и «низкой магии», обладающий сложной генеалогией. Источники язычества мы можем наблюдать в культурах Ближнего Востока, Греции и Рима, в кельто-германской мифологии, в раннехристианских учениях. Своё органическое место в обозначенном ряду занимает и иудаизм. Исходя из этого, необходимо говорить не об антиномии: «христианство — иудаизм», а «христианство -язычество». Следует, однако, добавить, что и в контексте антиномии «христианство — язычество» иудаизм далеко не всегда и не полностью отождествлялся с последним. Положение иудаизма было куда более сложным, несводимым к простым, рамочным определениям[4]. Сошлёмся на мнение такого учёного, как Л. Поляков, которого трудно упрекнуть в антисемитских пристрастиях. «Начиная с правления Пипина Короткого, церковные постановления, законодательные уложения и даже сообщения арабских путешественников констатируют присутствие в каролингской империи значительного числа процветающих иудеев — крупных коммерсантов, знаменитых путешественников»{67}.
В более позднее время, начиная с XII в. — в период репрессий со стороны католической церкви, иудаизм трактовался именно как часть языческой культуры. «Если рассматривать те истории и слухи о евреях, которые имели хождение в эту эпоху, истории, возникавшие то здесь, то там в предшествующие столетия, то теперь они получают повсеместное распространение, и можно констатировать, что теперь персонажи этих историй наделены одновременно новыми атрибутами как дьявола, так и ведьмы»{68}. Примечательно, что официальная церковь воспринимала распространявшиеся в народной среде обвинения иудеев именно как рецидивы языческого сознания. Поэтому не вызывает удивления тот факт, что высшие иерархи католической церкви неоднократно выступали в защиту иудеев. Так, известны соответствующие буллы Григория X, изданные в 1227 году, Мартина V — в 1442, Николая V — в 1447, Павла III — в 1540. Находит своё продолжение эта «политика» и в XVIII столетии, когда папа Климент XIII в 1763 году выступает в защиту варшавских иудеев, обвинённых в религиозных убийствах. По его поручению кардинал Корсини отправил нунцию апостольского престола в Варшаве послание со следующими словами: «Евреев часто обвиняли в человекоубийствах на основании плохо обоснованного народного убеждения, что они подмешивают человеческую, в особенности христианскую кровь в тесто опресноков»{69}. Послание заканчивалось недвусмысленным требованием прекращения преследований иудейского населения Польши.
Подводя итоги сказанному, необходимо подчеркнуть значение ещё одного важного методологического возражения против отождествления конспирологии и проявлений средневекового антииудаизма. «Хорошо известно, что вера в наличие еврейского заговора, осуществляемого тайным обществом, обладала наибольшей ценностью с точки зрения антисемитской пропаганды и оказалась намного более живучей, чем традиционные европейские предрассудки относительно ритуальных убийств и отравления колодцев»{70}— отмечает X. Арендт. «Традиционные европейские предрассудки» были во многом отзвуками языческих верований и представлений, с которыми католическая церковь вела планомерную борьбу. Даже в исторической ретроспективе народные языческие представления в силу их этнической локальности, невозможности полноценного использования в достаточно сложных конспирологических построениях, оказываются на периферии «теории заговора». Традиционный взгляд на средневековое сознание — как отражение принципа дуализма: напряжённого противостояния земного и небесного — необходимо дополнить следующим положением. Мир земной представлял собой чистую эмпирическую данность, сферу постоянного брожения, за которыми скрывается хаос. Религиозное мышление не видит в нём достойного объекта толкования, благодаря чему элементы языческого культа и могли существовать. Л. П. Карсавин говорит об этом следующим образом: «Как внецерковная магия, так и маги помогают преимущественно в земных делах. Они необходимы для достижения земного благополучия, особенно если этого благополучия можно добиться лишь средствами не совсем согласуемыми с христианскою верой и жизнью»{71}.
Следующий наш аргумент относится к области эпистемологической. Антиуидаизм проявляет себя как элемент языческой магической культуры, лишённый какой-либо рефлексивности, возможности рационального толкования. Современный российский исследователь замечает по этому поводу: «Мне кажется очевидным, что и легенды о ритуальном убийстве, и легенды об осквернении гостии были интегрированы в локальные религиозные практики, были частью повседневной религиозной жизни деревень и городов Западной Европы эпохи Средних веков и раннего Нового времени»{72}. Отметим важность определения «локальный», означающий «вписанность» тех или иных легенд в конкретные культурно-религиозные ландшафты.
С этих позиций легенды в различных странах обладают несомненным типологическим свойством, но также несомненно они лишены возможности динамически развиваться, становиться элементами единой, пусть и противоречивой конспирологической системы. Без этого же «теория заговора», как будет показано ниже, функционировать не может.
Интерес к «тайным знаниям» и «тайным обществам» существенно возрастает в эпоху Возрождения. В рамках социокультурных процессов ренессанса реанимируется не только античная философия, но и широчайший спектр античной оккультной традиции (орфизм, герметизм, пифагорейство). Конечно, античный оккультизм при этом претерпевает значительную трансформацию, так как актуализируется в совершенно иную эпоху и отвечает запросам иных людей, ставящих перед оккультизмом иные цели. Поэтому происходит некоторый синтез древних знаний и практик с религиозно-культурными достижениями раннего и средневекового христианства. Результатом подобного синтеза следует считать появление и распространение «розенкрейцеровской легенды».
Розенкрейцерство трактовалось как тайное мистическое сообщество, реальное рождение его относится к началу XVII века. Задачей создания общества декларируется достижение «универсальной трансмутации» — мистико-научного понимания природных тайн. Розенкрейцеры в своих работах активно используют алхимическую терминологию, весьма распространённую в начале XVII века. В целом учение розенкрейцеров было довольно банальным для того времени и не сильно отличалось от прочих мистико-религиозных исканий того времени. Но для нас интересен следующий аспект розенкрейцеровской легенды: соотношение экзотерической и эзотерической сторон. «Тайная» деятельность розенкрейцеров началась с публикации в Касселе в 1614 г. манифеста «Слава Братства» (Fama Fraternitatis), который в 1615 году был дополнен «Исповеданием братства» (Confessio Fraternitatis). В 1616 году в качестве некоторой завершающей части трилогии вышла «Химическая свадьба Христиана Розенкрейца». Ещё позже, в 1622 г., страны Европы были взбудоражены расклеенными на стенах Парижа листовками, в которых сообщалось о присутствии в столице Франции розенкрейцеров в «видимом и невидимом виде».
Следствием подобной широкой рекламной кампании становится европейский розенкрейцеровский бум. Самые известные учёные, философы принимали участие в дискуссиях о реальности или выдуманности розенкрейцеровского общества, пытались определить генетическую родословную розенкрейцеров. Поэтому позволим себе не согласиться с мнением Г. В. Нефедьева по поводу различий между масонством и розенкрейцерами: «Главным и принципиальным их различием можно считать то, что масонство было в основном экзотерической организацией, ориентированной на внешнеполитические и этические задачи, в то время как братство Розы и Креста являлось эзотерическим братством, члены которого более занимались духовной самореализацией и мистическими проблемами глобального характера»{73}. Во-первых, как мы уже сказали, розенкрейцеры активно использовали вполне адекватные для своего времени рекламные ходы, призванные привлечь к себе самое широкое внимание общества. Во-вторых, помимо религиозно-нравственных вопросов братство привлекали и темы самого практического свойства. В заявлениях братства можно вполне чётко выделить антикатолическую, антипапскую направленность, которая, учитывая «германский след» братства, имеет несомненно политический характер. Особый интерес вызывает критика розенкрейцеров университетской системы обучения, которую они упрекали в догматизме и схолатике, отрыве от «практических вопросов».
