— Вы идете или нет? — сердито окликнул их биохимик, стоявший у двери.

Они поднялись по ступенькам и вошли в холл. Поляризованное стекло стен пропускало внутрь лишь слабое призрачное свечение, зеленоватое, словно глубоко под водой. Фантазия дизайнеров этим не ограничилась, потому что в глубине холла от пола до потолка тянулось странное волокнистое сооружение, похожее на переплетающиеся нити водорослей.

— Модель молекулы ДНК, — хмуро сказал Энди. — По замыслу. Если вы действительно хотите что-то сделать, пошли быстрее. У нас мало времени.

Они миновали анфиладу коридоров, смахивающих на подводные гроты, и через вторую пару стеклянных дверей вышли в пристройку. Маршал уже бывал здесь двадцать с лишним лет назад, когда все только начиналось.

Соки, сидя в тесном кабинете, из-под полуопущенных век смотрела на старика. Подсознательно ей хотелось забраться повыше, но она боролась с этим желанием. Старик, включив компьютер, говорил и говорил.

— Сейчас, пока сервер загружается, у меня есть время все объяснить. Ричард, сядьте вон в то кресло.

Ричард скверно ухмыльнулся. То есть это Соки знала, что ухмылка скверная, а старику она могла показаться вполне дружелюбной улыбкой. Из прежних разговоров Соки поняла, что ее ковбой уже бывал в этом кабинете много лет назад и возвращаться сюда совсем не спешил. И правда, здесь было зябко и затхло — видимо, комната давно простояла без хозяина. Старый биолюминесцентный светильник под потолком сиял зелено и тускло. Соки прошлась бы по стенам и потолку, сметая паутину и тонкий кисейный слой пыли. Хорошие воспоминания не живут в таких местах — для этого тут слишком мало света и воздуха. Зато плохим, наверное, раздолье… Соки опять вспомнился бабушкин Ловец Снов. И Кромахи, и ворон Йель, как будто вынырнувшие из его сетей. Но даже под искусственным небом ржавой равнины было привольней, чем в кабинете доктора Харпера.

Тем не менее Ричард послушно опустился в кресло и стал слушать. Человек в очках — Эндрю Уайлд — держался у двери, словно все еще надеялся сбежать. Соки вполглаза следила за ним.

— Теория Эверетта, в сущности, очень проста, хотя мой коллега никак не может ее осмыслить, — начал старик, тоже скосив взгляд в сторону двери. — Довольно давно перед квантовой механикой встал один вопрос. Как известно, кванты света обладают волновыми свойствами. Но когда мы пытаемся их зарегистрировать, кванты всегда регистрируются в виде частиц, а не волн — то есть находятся в определенном месте в определенное время. Нильс Бор и Вернер Гейзенберг объяснили это редукцией, или коллапсом волновой функции. Согласно их теории, в результате измерения вся сумма квантовых состояний системы сокращается до одного-единственного, которое и регистрирует наблюдатель. Говоря попросту, Ричард, у вас есть мешок картошки, но стоит вам в него заглянуть, как все картофелины, кроме одной, исчезают. В этом нет ни малейшей логики. Согласны?

Ричард пожал плечами. Соки сильно сомневалась, что он часто имел дело с картошкой. Сама она понимала это прекрасно, потому что только недавно была вороной-Соки, и одновременно девушкой-Соки, и всем, что между девушкой и вороной. Однако стоило Ричарду позвать ее, как ворона отошла в тень, а девушка осталась на месте. И все же ворона никуда не делась. Соки понимала это и не могла не согласиться с тем, что в редукции есть что-то неправильное.

— Эверетт объясняет это явление иначе. Никакой редукции не происходит. Просто в момент измерения наш мир расщепляется на множество параллельных миров. В каждом из миров существует свой наблюдатель, зарегистрировавший одно из потенциально возможных состояний системы. Если вернуться к примеру с картошкой, то в этом случае наблюдатель засовывает руку в мешок и вытаскивает одну картофелину. Его двойники в параллельных мирах в ту же секунду тоже вытаскивают из мешка картофелины, но уже другие.

«То есть в каком-то из миров Ричард решил, что я ворона, и я навсегда осталась вороной?» — подумала Соки.

Эта мысль ее напугала, но отчасти и возбудила.

«Привет, Соки-ворона! — окликнула она своего неизвестно-где-обитающего двойника. — Надеюсь, у тебя красивые черные перья, и ты родишь Йелю вороненка, а меня он оставит в покое».

— Нам сейчас важно, что между параллельными мирами Эверетта не может быть никакого контакта, — продолжал ученый. — Если вы, Ричард, вытащили из мешка картофелину номер один, то все, с кем вы как-то связаны, окажутся именно в том мире, где вам досталась картофелина номер один, а не два и не три. Все: я, Энди, эта девушка, солдаты Амершама, доктор Морган. Все мы поневоле будем жить в том мире, где вы выбрали первую картофелину. А теперь, Ричард, я прошу вас совершить мысленный скачок и представить, что речь идет не о картофеле, а о будущем всего человечества. Именно так и работает Машина.

Увлекшись, доктор забегал по кабинету, то и дело натыкаясь на стулья, и защелкал костяшками пальцев.

— Машина выдает прогноз, простое распределение вероятностей, голые результаты. У нее нет разума, и она не в состоянии осознать то, что сама предсказала. У остальных детей, которых мы включили в эксперимент, с осознанием тоже были проблемы. В этом изначальный изъян системы — ведь мы связались с военными, которым нужны были безвольные роботы. И только вы, Ричард, с вашим нетронутым левым полушарием, могли сделать полноценный выбор. Доктор Менский, один из российских последователей Эверетта, утверждал, что выбор альтернативы, того мира, где предстоит жить наблюдателю, происходит в момент осознания…

— Это неправда, — звонко вмешалась Соки.

Доктор Харпер, вздрогнув, обернулся к ней.

— Что неправда?

— Неправда, что другие не понимали. Джордж говорил, что должен остаться один. И даже человек-пугало знал, что Ричард его убьет. Зря вы считаете их полными дураками. Они тоже могли…

— Могли или нет, это сейчас неважно, — торопливо перебил ее ученый. — Важно то, что Ричард, действительно, остался один. Энди, вы говорили Амершаму о моей теории?

Очкарик замотал головой, но по лицу было ясно, что врет.

— Даже если и нет, Амершам все равно прознает. У него есть и другие консультанты. И тогда он ни за что не захочет отключать Машину. Нет, он запихнет вас, Ричард, в клетку и будет проводить на вас эксперименты до тех пор, пока вы не сделаете нужный ему выбор. Пока не выберете вселенную, где он царь, или бог, или сам дьявол — черт знает, что у него на уме. Но факт тот, что вы не сможете этого сделать.

— Почему? — сузив глаза, спросил ковбой.

Кажется, он заговорил впервые с того момента, когда очкастый биохимик провел их сюда. И Соки рада была слышать его голос.

— Потому что между чипом в вашей правой височной доле и лобными долями, отвечающими за осознание и принятие решений, нет полного информационного контакта, — пояснил Харпер. — Ваш мозг еще в детстве выстроил барьер. Думаю, барьер появился сразу после операции, а потом, в результате всей этой истории с конюшней, стал еще прочнее. Вы способны не подчиняться прямым командам, поступающим на чип, что уже дважды доказали. И в то же время вы не получаете все результаты измерений от Машины.

Доктор остановился спиной к компьютеру, став похож на длинную и узкую аквариумную рыбку, застывшую вниз головой.

— Для того чтобы полностью управлять процессом, вам нужно разрушить барьер, — сказал он. — А я не знаю, как это сделать. Не знаю даже, возможно ли это в принципе и, главное, нужно ли. Ведь барьер помогает вам не сойти с ума. Сохранить связь с реальностью. В конечном счете, просто оставаться человеком.

Голографический экран, мерцавший позади ученого, мигнул и развернул окно программы. Соки невольно пробрала дрожь, потому что прямо на нее глядела Машина — легендарный паук Иктоми, Ловец Снов, ее детский кошмар. Тот, что цепкими ворсистыми лапами хватает настоящее и плетет из него будущее. Страшное будущее, безрадостное будущее, где люди превращаются в чудовищ, а существа из мира снов и сказаний говорят человеческими голосами и забирают все большую власть.