— В чем дело? Ты что, рехнулся? Зачем привел собаку?! — заорал Лала.

Гулям Сахи от страха не мог вымолвить ни слова. Я же, таща к себе Барса за ошейник, ответил:

— Мне нужно узнать про отца, он просил передать привет…

Не успел я договорить, как в воротах показалась голова Абдулла-джана, сына Хакима. Он приоткрыл пошире створку ворот, и взгляды наши встретились: три пары глаз на улице, две пары во дворе.

Чини так лаяла, что казалось, лопнет цепь, на которой она сидела. Особенно на Барса. Барс рвался во двор. Не успели мы и глазом моргнуть, как Абдулла-джан рванулся к Чини. Лала Кадыр крикнул:

— Абдулла-джан, не спускай Чини, он ее загрызет!

Но Абдулла-джан был уже возле собаки. Лала устремился к нему. Нас с Гулямом Сахи от страха бросало то в жар, то в холод. Барс между тем окончательно рассвирепел и рвался из рук. Мы пережили страшные мгновения, когда вдруг увидели, что Чини пулей летит к нам.

Барс ворвался во двор. Не знаю, как у меня из рук выскользнула веревка.

— Бежим! — крикнул Гулям Сахи и пустился наутек. Я — за ним. Мы неслись, не разбирая дороги. Гулям Сахи оступился и упал навзничь, но тут же вскочил и побежал дальше. Добежав до дома, мы остановились во дворе перевести дух. Я оглядел Гуляма Сахи и, забыв о пережитом, рассмеялся. Он весь был в грязи и выглядел очень забавно. Я хохотал и никак не мог остановиться.

— Над смертью смеешься? Заткнись. Что будет с Барсом? — эти слова Гуляма Сахи заставили меня опомниться.

В самом деле, что с Барсом? Может быть, он попал в беду? Но что делать? О возвращении к Хакиму не могло быть и речи, и я поплелся домой, придумывая, что бы соврать матери.

Я ей сказал, что Хакима не застал, а Лала Кадыр ничего толком не знает.

Вечером у меня все валилось из рук. Я раньше обычного лег в постель, но уснуть не мог. Всю ночь меня мучили кошмары, я видел Барса. Едва рассвело, я встал, съел кусок хлеба, запил чаем и побежал в школу. Проходя мимо дома Мама Ачари, я невольно бросил взгляд на телеграфный столб и увидел Барса, повешенного на его ошейнике.

Я стоял, не в силах двинуться с места. Меня душили слезы. Подошел ближе и увидел, что черные глаза Барса открыты, и в них словно застыл вопрос:

«Зачем ты выпустил меня?»

Барс родился у канавы и у канавы закончил свою жизнь. Теперь, проходя мимо столба по дороге в школу, я не мог сдержать слез. Да и в школе было не легче. Я не шутил, даже не разговаривал с ребятами. А дома плакал в голос, жаловался и искал утешения у отца. Но он, как всегда, беспомощно склонив голову, говорил:

— Мы бедняки, сынок.

А мать кричала:

— И хорошо, что он подох! Самим есть нечего, а тут еще собака! Я не знала, кого раньше кормить: всех вас или твоего пса!

Я молчал.

Шли дни за днями, недели за неделями. Отец, как слег, так и не встал больше. Работы не было, к старым недугам прибавлялись новые. И однажды в холодную зимнюю ночь он скончался. Мы осиротели.

Тяжелее всех переживал смерть отца младший брат, Хабиб. Он даже перестал улыбаться. Не ел, не пил и через неделю слег. Целый день пролежал в жару. Назавтра температура спала. Мы очень боялись заразиться. Все говорили, что он не жилец. Хабиб умер утром, на землю тихотихо падали снежинки. Похоронили его просто, без всяких церемоний. Соседи и друзья на плечах отнесли его тело на кладбище и предали земле.

Первое время сразу после занятий я бегал в мастерскую дяди Нагшбанда: мать хотела, чтобы я выучился его ремеслу.

Я садился рядом с Гулямом Сахи и напильником очищал ржавые полосы железа, которые шли на изготовление ключей.

Закрывая вечером мастерскую, мастер давал мне один-два афгани, говоря:

— Ты их заслужил.

Зажав в кулаке первые, самостоятельно заработанные, деньги, я шел домой. Становился на колени рядом с матерью и с гордостью отдавал ей свой заработок. Мать, положив руки мне на голову, молилась:

— Дай, господи, чтобы мой мальчик стал хозяином своей жизни. Ангелы, храните его душу!

Слыша молитвы матери, я забывал об усталости, на душе становилось легче, я мечтал о будущем.

Один день был похож на другой. Весь мой мир умещался в мастерской дяди Нагшбанда, где в одном углу стоял небольшой горн, а в другом — мы с Гулямом Сахи работали напильниками.

Как-то раз придя в мастерскую, я увидел, что хозяин, зажав в шипцах полосу железа, отковывает ее на наковальне. Мое приветствие потонуло в стуке молота. Я тихонько прошел мимо хозяина, положил в угол учебники и, как всегда, сел рядом с Гулямом Сахи, приготовившись заняться своим обычным делом. Хозяин отложил в сторону молот и повернулся ко мне:

— Нельзя взять два арбуза в одну руку. Ты либо ходи в школу, либо учись ремеслу.

Прошло три года со смерти отца. Я уже учился в седьмом классе.

Отец очень хотел, чтобы я закончил школу, а потом поступил в университет.

Нагшбанд печально улыбнулся, видно, хотел сказать, что отец мой был наивным человеком, и снова принялся за дело.

— Ладно, — бросил он, — завтра поговорю с твоей матерью.

В тот же вечер Нагшбанд вместе со мной пришел к нам домой и завел с матерью речь обо мне. Решено было, что я брошу школу. Зачем мне образование? Я стал подмастерьем Нагшбанда и с утра до вечера знал только изнурительный труд в этом старом гробу, называвшемся мастерской.

Теперь я зарабатывал по пять афгани. Едва став на ноги, я стремился поддерживать дружеские, уважительные отношения со всеми соседями, кроме Хакима и его прихвостня Лала Кадыра.

Однажды я встретил Насима, мастера-строителя. Их дом стоял позади нашего, и ворота выходили в другой переулок. Насим был на два-три года старше меня, и виделись мы редко. Когда мы встретились, я заметил в руках у него завернутую в газетный лист книгу. Насим спросил, как я живу, в каком учусь классе?

— Отучился, не хожу больше в школу, — ответил я.

— Почему? И давно? — удивился Насим.

Я равнодушно ответил:

— Не хожу. Наконец-то освободился.

Насим покачал головой:

— Напрасно. А чем сейчас занимаешься?

— Не напрасно, — ответил я, — по крайней мере зарабатываю в день по пять афгани!

Насим рассмеялся:

— Шутишь! На работу что ли устроился? Куда же?

— В мастерскую к Нагшбанду.

— Что за Нагшбанд? Твой сосед?

— Да.

Насим поднял брови и отчетливо произнес:

— Правильно поступил! Ты стал рабочим. Понимаешь? Рабочим. — «Рабочий» он произнес с гордостью, сделав на нем ударение, и продолжал: — Всеми своими достижениями человечество обязано рабочим. Все от вас. Ты поступил правильно, очень правильно! — и тут же участливо добавил: — Ты для меня теперь все равно что брат. Да помилует бог Мирзу-саиба, ведь он всем нам был отцом родным. Но ты, хоть и бросил школу, учись, книги не забрасывай.

Я растерянно пожал плечами:

— Как мне учиться? Учебники я продал. Зачем они мне теперь?!

Насим провел рукой по коротким, едва пробивавшимся усам, улыбнулся:

— Ничего. Если захочешь, я тебе дам еще лучшие книги, они научат тебя, как жить, как отдавать жизнь для блага других.

Насим говорил горячо, страстно, его увлеченность передалась мне. Ребята из нашего переулка не умели так говорить. Эта короткая встреча сблизила нас. Дружба с Насимом, которая крепла с каждым днем, заставила меня по-иному мыслить.

Каждое слово Насима, как искра, указывало путь к свету.

Насим приносил мне книги, и я, как путник, добравшийся до источника, одинокими вечерами в тоскливой тишине дома старался утолить жажду знаний. Невзгоды и тяготы жизни отступали перед страстным юношеским желанием найти на все вопросы точные и правильные ответы. Я наконец понял, почему старый булочник почтительно приветствовал Хакима и купца Хаджи, а к моему отцу и Мама Ачари относился с полным пренебрежением. Почему отец был бессилен против Хакима и погиб из-за хулиганской выходки его сына. Почему Нагшбанд, его сын и я словно черви копошимся в темном подвале, чтобы заработать себе на пропитание. А в лавке, под которой погребены мы, сидит такой же человек, как и мы, купаясь в нажитом чужими руками богатстве, и даже не замечает нас.