Я избегал домашних и порой не видел их неделями. Никто меня не любил, всем я был только обузой. Иногда на глаза попадался мой чистюля-братец: по утрам, прилизанный и наглаженный, он отправлялся в школу. А я уже несколько лет ходил оборванцем. Отец одежду мне не покупал, бабушка перешивала из старья. От этого я стал еще более замкнутым. Я уединялся в своей комнате и сидел, уставившись в окно, но видел лишь серую стену. А к ночи я вновь отправлялся гулять. Тихонько закрывал за собой дверь и растворялся во тьме.

Иногда я ходил на реку, ложился на траву у самой воды. Меня убаюкивало ее журчание, но сон не шел. Меня душило отчаяние. Когда, когда все это кончится? Кто мне ответит?

Светало, и я брел домой. Нужно успеть, пока мальчишки спят, а то увидят — снова начнут дразнить:

— Заморыш! Заморыш!

Я забивался в комнату, бросался на пол. Когда же придет конец моим мучениям?

В дождливые ночи было совсем плохо. Приходилось сидеть дома. По черному окну бежали ручейки, а душа наполнялась горькой обидой.

Однажды бабушка сказала, что меня спрашивают какие-то мальчики. Кто бы это мог быть? Я вышел во двор — там стояли двое ребят. С ними я играл сызмальства. Они возмужали, выросли — чуть не вдвое выше меня.

— Давненько тебя не видно, — сказал один.

Я не ответил, на глаза навернулись слезы. Они рассказали о себе, затем один из них вдруг сказал:

— Мы скоро уедем отсюда. Хочешь с нами?

— Мне везде будет плохо, — ответил я.

Они молча переглянулись. Прощаясь, я спросил:

— Почему вы вспомнили обо мне?

Они замялись, потупились.

— Да так просто. Шли мимо, дай, думаем, зайдем…

Снова я один. В ту ночь мне не спалось. Я ворочался с боку на бок, мысли в голове путались, иногда я забывался, а потом опять горькая обида тяжелым камнем ложилась на сердце.

Жизнь мне совсем опостылела. День сменял ночь, но я этого не замечал. Зачем я живу? Раньше хоть бывали и маленькие радости, я о чем-то мечтал, а сейчас жизнь — серая пустыня.

Зимой зарядили дожди, и я совсем перестал выходить на улицу. Но и дома не мог согреться. Бабушка приносила на ночь маленькую железную печку. Грела печка плохо. А дождь все шел и шел.

Однажды ночью меня сильно зазнобило. Я укрылся старым одеялом. Бабушка как раз принесла печку и собиралась уходить.

— Бабуля! А где маму похоронили?

Она повернулась ко мне:

— В ее родном городе.

Тут бабушка помрачнела, еще глубже обозначились морщины на темном лице.

— А где это?

— Далеко в горах, — ответила она и ушла.

Дождь все барабанил по стеклу. Дрожа всем телом, я подбежал к окну: холодная черная ночь звала. Сердце разрывалось от горечи и боли. Прочь, прочь из дома!

Я выскочил во двор. По лицу хлестал дождь. Я страшно продрог. Где найти покой и тепло? Кому поведать о своей судьбе? Вдруг перед глазами мелькнуло родное лицо, словно лучик лунного света. Мелькнуло и исчезло. Я все всматривался в непроглядную тьму. В доме спят чужие мне люди: отец и мачеха. Я схватил камень, размахнулся — зазвенело разбитое стекло. Зажегся свет, выглянул встревоженный отец:

— Ну, попадись ты мне!

Меня почему-то разобрал смех.

— Это твоих рук дело, бездельник? Ты что, спятил?

— Отдай мне шаль!

— Какую шаль?

— Мамину. Помнишь?

Тут вмешалась мачеха:

— Да он окончательно рехнулся!

Но я ее не услышал. Оставляя мокрые следы на полу, я ворвался в дом.

— Где, где мамина шаль?

— Пошел вон! — Отец указал на дверь. — Смотри, сколько грязи принес!

Я упал на колени:

— Ну отдай, отдай мне шаль. Я не могу без нее.

Отец изо всех сил дернул меня за волосы. От боли потемнело в глазах, и я заорал:

— Отпусти!

Отец потащил меня к двери. Тут ясность ума вернулась ко мне. Увидев на столе ножницы, я схватил их и с силой ткнул отца в грудь.

— Долго вы будете еще меня мучить?

Мачеха бросилась к окну и завопила:

— Правоверные! Помогите! Убивают!

Отшвырнув ножницы, я выбежал на улицу.

— Мамочка, родная! Я хочу к тебе!

Рассвело, и я пошел разыскивать товарищей. Сейчас с удовольствием бы уехал с ними. Но выяснилось, что их посадили в тюрьму за воровство.

Я решил отыскать мамину могилу сам.

Автобус остановился. Вот и добрались. Я достал сигарету. Оказалось — последняя. Закурил. Меня все еще знобило. Выйдя из автобуса, я остановился: куда идти? Пойду куда глаза глядят. Я брел в каком-то полусне. Над головой пролетела стая голубей, и я огляделся. Кругом — могилы. Кладбище… Ноги у меня подкосились, и я мягко опустился на каменную плиту. Я прильнул к холодному камню и целовал плиту с коричневыми полосками. Я плакал, но все светлее и светлее делалось на душе. Я лежал у могилы и повторял:

— Мама! Мамочка! Вот я и нашел тебя!

Перевод с дари И. Багрова и В. Игнатьева

Работа в журнале заполняет всю его жизнь. События и людей он воспринимает лишь сквозь призму редакторской правки, только на страницах журнала они обретают для него, главного редактора, четкие очертания.

В день он по нескольку раз мысленно перелистывает свой журнал: уголовная хроника, кино, политический комментарий, моды, объявления, обложка, фотографии… Перебирает в памяти шрифты для заголовков статей и разделов, представляет их в цвете, по отдельности и все вместе, стремясь, чтобы каждый заголовок выглядел как можно эффектнее.

Мощный поток информации таит в себе множество рифов, их следует искусно обходить, чтобы ведомый в густом тумане корабль не напоролся на скалу и не дал течь.

Горя нетерпением, он ждет выхода в свет каждого номера и с трепетом берет в руки «сигнальный» экземпляр. Кончиками пальцев, словно слепой, проводит по глянцевой обложке. Перед ним лежит материальное воплощение напряженного труда целой недели. Он придирчиво рассматривает вынесенное на обложку название, размышляя, «зацепит» ли оно читателя. Пролистав бегло журнал и убедившись, что все в порядке, он начинает листать его медленно, более внимательно, разглядывает иллюстрации.

По ночам его мучают кошмары. Вот ему принесли на подпись макет журнала, а на обложке вместо красивой женщины во весь рост какое-то странное существо, похожее на морского конька. Вне себя от ярости он комкает обложку, бросает в корзинку, вызывает художника и требует объяснений.

— Где иллюстрация, которую я отобрал для обложки?

— Вот она, — нагло смеется художник.

— Где?! — задыхается от гнева редактор.

Художник достает из корзинки скомканную обложку, разглаживает и подносит к самому носу редактора:

— Разве не эта? Взгляните хорошенько!

На измятой обложке красивая женщина во весь рост. Редактор оторопело кивает:

— Да, да… она самая…

— Совсем спятил, — ухмыляется художник.

Редактор просыпается в холодном поту.

— О боже! — Долго лежит в темноте с открытыми глазами, не в силах избавиться от кошмара.

Но стоит ему заснуть, как усталый мозг снова начинают мучить кошмары. Ему снится, будто принесли свежий номер, еще пахнущий краской. На обложке иллюстрация предыдущего номера. Схватившись за сердце, он начинает судорожно листать страницы — все это было неделю назад.

— Это же предыдущий номер, — говорит он курьеру, принесшему журнал.

— Да, мы отпечатали его еще раз.

— Зачем?! Кто велел?! — кричит редактор.

На шум приходит заместитель.

— Мы повторно отпечатали предыдущий номер, — сообщает он радостно.

— Зачем?!

— Пользовался успехом…

— А где номер этой недели?

Редактор срывается с места и бежит в типографию. Там он ходит между машинами, но на него никто не обращает внимания. В типографии — ни одного знакомого лица. Все рабочие новые.

— Я — главный редактор! Главный редактор! — обращается он то к одному, то к другому. Никто на него не смотрит. Чуть не плача, редактор стоит в полной растерянности и вдруг замечает в другом конце цеха знакомое лицо. Молодой рабочий, перемазанный типографской краской, с маслеными руками подходит к нему и подает журнал: