Это был сколь необычный, столь и опасный метод, поскольку если бы при этом в грудную полость попало бы хотя бы немного наружного воздуха или, тем более, моей слюны, это неминуемо привело бы к плевриту. С величайшей осторожностью я отсосал оставшийся воздух из груди раненого, а затем быстро заклеил антибактерицидным пластырем входную и выходную пулевые раны, а также отверстие, оставшееся от толстой иглы. На карточке ранения я оставил распоряжение немедленно эвакуировать раненого первой же санитарной машиной вместе с тяжело раненными в живот и поспешил вдогонку за своим батальоном.

Саперы шли впереди и расчищали дороги от тяжелых противотанковых мин, а за ними стремительно продвигалась 1-я бронетанковая дивизия. За двенадцать дней они бесстрашно преодолели 320 километров на северо-восток по направлению к Калинину, нанесли блестящий удар по железнодорожному сообщению Москва — Ленинград и образовали собой левую сторону клещей, которым предстояло замкнуться смертельной хваткой на горле советской столицы.

Наши успехи были, увы, не столь впечатляющими. Как и предсказывал Кагенек, мы приближались к длинному бревенчатому мосту, проложенному русскими через болота. Без всякого боя мы захватили огромное количество крупнокалиберных артиллерийских орудий, которые русские вынуждены были бросить в ходе своего поспешного отступления. Многие из них были калибра 12,8 см. Мы называли их Ratsch-Bums, поскольку слышали вначале разрыв снаряда и только потом уже — выстрел пославшего его орудия. Снаряды эти имели просто-таки ужасающую скорость и почти горизонтальную траекторию полета. Красные стремительно отступали. Многие пехотные подразделения бросали оружие и сдавались без боя.

Во второй половине дня мы прижали отступавших русских к самой кромке болотистой местности, единственным проходом через которую был тот самый бревенчатый мост. Они только было начинали бежать по мосту, как наши пулеметы буквально сметали их с него своим прицельным крупнокалиберным огнем. Наблюдая за тем, как пулеметы скашивают всех до одного вражеских солдат, не имеющих возможности спрыгнуть ни вправо, ни влево, мы невольно подумали об ожидавшей нас собственной участи, когда мы достигнем другого конца переправы — ведь она наверняка находилась под таким же смертоносным огнем красных! Однако выбора у нас не было. Мы просто вынуждены были испытать свою судьбу на этом бревенчатом мосту.

Уже в начинавших сгущаться сумерках на бревна моста вступили вначале наши саперы и головные ударные отряды, а спустя небольшой промежуток времени за ними последовала и вся остальная часть батальона. Если бы только у нас получилось благополучно завершить переправу под покровом ночной тьмы, то к утру мы могли бы оказаться в прекрасной позиции для того, чтобы продолжить преследование бегущей Красной Армии! Мост имел в ширину всего лишь шесть метров. На более твердой почве бревна лежали прямо на земле, а на топких местах — поддерживались вертикальными деревянными сваями. В быстро сгущавшейся тьме наша колонна растянулась по переправе как зловещая безмолвная тень. Многие бревна медленно погружались под нашим весом в хлюпавшую, чавкавшую и ощутимо колыхавшуюся в такт нашим шагам зыбкую почву. По обеим сторонам из зловонной жижи то и дело утробно булькали поднимавшиеся к ее поверхности болотные газы. Время от времени тьму над нашими головами рассекали явно выпущенные наугад трассирующие очереди. Зрелище это в совокупности со всем остальным получалось довольно фантастическим. Мы шли все дальше и дальше. Звук наших тяжелых шагов заполнял своей монотонностью почти все сознание. Никто не произносил ни слова. Все напряженно вслушивались в окружавшую нас ночь, пытаясь различить любой звук, который донесется до нас поверх предательски ненадежных болотных топей.

Вдруг где-то справа от моста мне почудился чей-то жалобно взывавший о помощи голос. По мере того как мы приближались к нему, голос становился все более и более различимым. Кричали по-русски. Это были буквально душераздирающие мольбы о помощи, издаваемые красноармейцем, угодившим в трясину всего в нескольких метрах от моста. Болото неумолимо засасывало его в себя все глубже и глубже, но немецкие солдаты в мрачном безмолвии все проходили и проходили мимо.

Я отыскал глазами Нойхоффа и, наклонившись к его уху, горячо зашептал:

— Мы ведь можем спасти его!

— Как? — без энтузиазма поинтересовался он. — Мне и самому не очень-то по душе оставлять это дьявольское отродье подыхать подобным образом. Но любого, кто сойдет с этих бревен, засосет точно так же. Эти топи бездонны.

Крики, полные неописуемого ужаса и мучительного отчаяния, доносились до нас снова и снова. Я вышел из колонны и стал прислушиваться, чтобы определить поточнее местонахождение красноармейца. Наши солдаты все так же безмолвно проходили мимо. Вдруг от колонны все-таки отделился один из них, и с его помощью мне удалось извлечь из моста не слишком толстое и не слишком прочно прикрепленное к остальным бревно. Как смогли далеко, мы кинули его в сторону тонущего. Крики прекратились, и в течение нескольких последовавших за этим секунд мы могли явственно слышать всплески болотной жижи в отчаянных попытках человека добраться до бревна. Нам было абсолютно ничего не видно в темноте, но слышать, как человек из последних остатков сил борется за свою жизнь, и начинать уже догадываться, что у него ничего не получится, было по-настоящему жутко. Бедняга попытался еще что-то в последний раз выкрикнуть, но его голос захлебнулся в зловещем болотном бульканье. Я почувствовал в тот момент, как буквально каждый волосок на моем теле встал дыбом от ужаса. Кошмарное бульканье затихло и сменилось тишиной. Мертвой тишиной.

На несколько минут наше продвижение было приостановлено, пока саперы быстро восстанавливали одну из секций моста, взорванную русскими при отступлении, но зато вся оставшаяся часть переправы прошла без приключений. Сопротивление врага на той стороне оказалось лишь очень незначительным и вскоре было подавлено. К полуночи мы уже были на твердой земле. Мы нашли какие-то огромные стога сена и зарылись в них спать.

Во второй половине следующего дня мы обошли стороной город Белый и оказались к востоку от него. Над городом висели густые клубы дыма, и оттуда раздавался шум ожесточенного сражения. Нам было приказано двигаться дальше и дойти до главного шоссе, соединяющего Белый со Ржевом. Закрепившись на шоссе, мы должны были отрезать русским отступление по нему. Однако наш путь к самому шоссе пролегал по проселочной дороге, ведущей через чрезвычайно густой лес, и нас там ожидало серьезное препятствие в виде поваленных русскими на эту дорогу деревьев. Их огромные стволы до метра и больше в диаметре зигзагообразно перекрывали дорогу на значительном расстоянии, а лес по бокам от нее был и подавно непроходим. Расчищать путь только с помощью топоров и пил оказалось нереальным — для того, чтобы справиться с самыми толстыми и неподъемными стволами, пришлось прибегнуть к помощи саперов и их пироксилина.

Пока мы боролись с этой преградой, батальон догнало свежее пополнение, прибывшее прямиком из Германии. Все вновь прибывшие были распределены по разным ротам. Я отобрал себе одного человека в качестве санитара и носильщика на замену Шепански, а до него — Дехорна. Им оказался приземистый коренастый светловолосый паренек с открытой и располагавшей к себе манерой поведения. Из его документов я узнал, что в результате несчастного случая он полностью потерял зрение на один глаз, но, несмотря на это, все равно добился, чтобы его отправили добровольцем на передовую. Дома, в Германии, он прошел хорошую подготовку в оказании первой медицинской помощи и как санитар-носильщик. Звали моего нового санитара Генрих Аппельбаум, а родом он был из Липперлянда.

— Итак, значит, ты подготовлен для того, чтобы стать здесь моей правой рукой, не так ли? — спросил я его для начала.

— Да, герр ассистензарцт.

— Ты у меня уже третий, знаешь об этом? Говорят, что три — счастливое число. И прямо с этого момента у тебя будет три главных обязанности. Запоминай. Первая: всегда, в любой момент иметь в своем медицинском походном мешке надежный запас бинтов, шприцев и всех остальных необходимых материалов. Вторая: всегда, в любой момент, когда он мне понадобится, иметь этот мешок под рукой. Как ты это обеспечишь — уже твоя забота. И третья обязанность, которая на тебя возлагается: следить за тем, чтобы я всегда располагал всем необходимым для моего личного удобства. Все ли тебе понятно, Генрих?