— Чертовски огромное, — проворчал Кагенек. — Такое же, какое они имели для Наполеона.

— Чепуха! — презрительно процедил Больски. — Сейчас двадцатый век, и наш фюрер — Адольф Гитлер, а не Наполеон.

— И что же из этого следует? — спросил Якоби.

— А то, что мы располагаем величайшей армией, во главе которой стоит величайший военный гений всех времен! Расстояния теперь не имеют никакого значения! — принялся заученно вещать Больски, распаляясь до величайших же высот своего ораторского «искусства». — Давайте не забывать: мы — не какие-то там обезличенные дротики, брошенные наудачу в толпу врага, которые могут попасть, а могут и не попасть в свою цель. Мы — разящий меч новой Германии, который вложен в лучшие руки фатерлянда, и, будучи призванными на его защиту, мы готовы крушить и разить наших врагов до их полного уничтожения!

— Хорошо сказал! Нет, действительно хорошо. Просто превосходно! — саркастически зааплодировал Якоби. — Геббельсу следует остерегаться, как бы Больски не занял его место.

— Мой дорогой Больски, — изысканно учтиво проговорил Кагенек, — вы решили все наши проблемы. И, в частности, одну мою маленькую личную проблему. С самого нынешнего утра я намереваюсь нанести визит моей любезной тетушке, живущей тут неподалеку, и вы убедили меня в том, что я должен наконец сделать это прямо сейчас. Благодарю вас! О, благодарю вас!

С этими словами он припустил галопом в направлении стоящей в отдалении рощицы деревьев.

Наше удовольствие от вояжирования по вымощенной Наполеоном дороге оказалось, увы, не слишком долговечным. Нам поступил приказ оставить ее и двигаться на северо-восток, к Полоцку. До этого момента мы двигались форсированным походным порядком на Минск, но бои за него уже закончились, и в нас там больше не нуждались. Из донесений воздушной разведки следовало, что враг направляет значительные резервы своих сил на фронт через Смоленск и Витебск. Делалось это с очевидным намерением остановить наше продвижение к Москве на линии Полоцк — Орша. А остановив нас там, красные лишили нас и возможности использовать главное шоссе между реками Двина и Днепр, по которому наши бронетанковые части могли бы устремиться на Москву на своей максимальной скорости.

И вот мы снова в хорошо уже знакомых нам условиях: никуда не годные дороги, пыль, жара, жажда и проталкивание повозок вручную. Такова картина на сегодняшний день. Такой же она будет и завтра — километр за километром изнурительной, убийственной монотонности.

Отчаянно скучные поля, поросшие вереском, сменяются болотистой местностью, а извилистая линия деревьев отмечает собой фарватер небольшой речушки. Для обычного человека ничего экстраординарного в этом, конечно, нет, но для измученных и обессиленных длительным переходом солдат эта речушка — источник райского блаженства. Поэтому, как только мы доходим до ее берега, раздается ожидаемый всеми приказ о привале. Мы смотрим на наши топографические карты, а затем пристально и в полном безмолвии вглядываемся в противоположный берег. Название речки — Березина, а другой ее берег — это уже Россия. Мы стоим на самом краю Польши и в некотором изумлении всматриваемся вдаль, где на горизонте темнеют густые и непроходимые русские леса.

Тут вдруг в нашей памяти всплывает, что на берегах именно этой речки были разбиты последние десять тысяч отступавших наполеоновских солдат. Все десять тысяч, за исключением лишь нескольких сотен, были перебиты насмерть. Лишь считаные несколько сотен сумели добраться до западного берега, на котором мы сейчас стоим, чтобы донести до Франции печальное известие о величайшем в истории военном фиаско. Остатки огромной по тем временам шестисоттысячной французской императорской армии, покинутой своим императором, который к тому времени был уже в Париже, получили на Березине свое самое последнее сражение.

Нашим вестфальским гренадерам — доблестной 6-й дивизии — тоже предстоит очень хорошо запомнить Березину, а именно то ее место, что примерно в 240 километрах ниже по течению, на юг, среди припятских болот. Но мы пока еще ничего не знаем об этом. Мы совершенно не спешим прервать долгожданный отдых на берегу реки, а когда один из наших людей находит в речном песке у кромки воды бронзового орла с головных уборов наполеоновских офицеров, мы расцениваем это как несомненно доброе предзнаменование.

Эта эмблема французской армии окажется в дальнейшем в одном из подразделений нашей фронтовой пропаганды, которое сделает на ней целый «капитал». Полевая солдатская газета гласила тогда: «Наш фельдмаршал и фюрер Адольф Гитлер уже наглядно продемонстрировал всему миру, что принимаемые им планы неизменно и безукоризненно воплощаются в реальность. Так было и с Планом Шлиффена, в результате выполнения которого германские дивизии одержали блистательную победу во Франции. С тем же настроем принимает фюрер символическое послание ему от великого корсиканца и ведет Вермахт к великой и окончательной победе над русским колоссом. Мы находимся на заре великой эры — эры могучей объединенной Европы. Наполеон не смог воплотить в действительность этот великий идеал, но он станет реальным фактом нашей жизни под предводительством и руководством фюрера».

Наш отдых около Березины продолжался около полутора-двух часов. Мы с непередаваемым наслаждением тщательно вымыли в реке голову и верхнюю часть тела по пояс, смыв с него ужасную запекшуюся корку пыли. Прохладная речная вода охладила наши пылающие от пота вперемешку с пылью глаза и освежила потрескавшиеся от жажды губы. И — снова вперед, километр за километром, но теперь уже по самой России.

На двадцать пятый день войны, 12 июля, мы получили сразу несколько полевых газет с информационными сводками о боевых действиях. Увидев в напечатанном виде новости о битве за Минск, мы приветствовали прочитанное громкими одобрительными восклицаниями. «Битва за Минск закончена. Нашей Группе армий „Центр“ противостояли четыре русских армии. В результате все они потерпели поражение — либо были разгромлены, либо обращены в беспорядочное бегство; захваченными в плен оказались триста тысяч русских солдат и офицеров; также захвачены или уничтожены две тысячи шестьсот танков и тысяча пятьсот артиллерийских орудий. Неприятелем понесены огромные потери убитыми…»

По мере нашего продвижения вперед враг продолжает откатываться на восток. Кажется, что наш батальон так никогда уже и не нагонит его. Как будто нашей войне так и суждено остаться одним непрерывным марафоном — до Урала или даже еще дальше.

С огромным облегчением слушаем мы новости, приносимые разведкой: враг занимает оборонительные позиции и окапывается на линии Полоцк — Орша — Витебск. Реки, озера и густые леса формируют собой дополнительную линию естественных оборонительных укреплений, а в совокупности с железобетонными бункерами и противотанковыми рвами все это составляет единую и очень сильно укрепленную систему защиты, так называемую «линию Сталина» — первый по-настоящему серьезный барьер в главной системе обороны Москвы. Теперь мы уже больше не сомневаемся в том, что враг наконец намерен закрепиться и сражаться. Мы счастливы, мы можем смеяться над пылью, над жарой, над жаждой — ведь впереди, до передовых позиций, нам остается преодолеть всего каких-то тридцать-тридцать пять километров. Наши головные отряды и бронетанковые подразделения в настоящий момент уже вовлечены в серьезное сражение. Сопротивление врага на восточном берегу Двины с каждым часом становится все более жестким. До нас доходят сведения с передовой о том, что нашими бронетанковыми частями и моторизированными подразделениями пехоты получены приказы прекратить свои атаки, закрепиться на захваченных позициях и удерживать их до тех пор, пока к ним не подтянутся следующие за ними подразделения наших войск.

Нас наконец ждет настоящая война!

Колонна бодрым шагом покачивается вдоль дороги, взволнованно устремляясь навстречу своей судьбе. Теперь у нас есть вполне определенный пункт назначения, конкретная цель, и нас отделяют от нее всего какие-то считаные километры.