В штаб батальона только что прибыло донесение из штаба дивизии, датированное 5-м февраля. В нем содержалось разъяснение причин временного затишья в боях на нашем участке фронта. Наша участь решалась сейчас далеко позади нас, где и проходили в данный момент самые тяжелые бои. Огромные силы русских, значительно усиленные многотысячными подкреплениями, проходившими на наших глазах мимо «линии Кёнигсберг» на запад, совершали прямо сейчас массированный прорыв далеко позади железнодорожного сообщения Ржев — Вязьма с явным намерением захватить его полностью, а затем двинуться в северном направлении и таким образом окончательно запереть германские войска в «мешок» в районе Ржева. Ирония судьбы заключалась в том, что мы никоим образом не могли повлиять на развитие этих событий ни тогда, ни тем более сейчас. Нам не оставалось ничего другого, как только сидеть и ждать на удерживаемой нами «линии Кёнигсберг», которая, в случае если бы нас окружили, так и стала бы лишь названием из курса истории этой войны.

Нас, конечно, несколько приободряло то, что северный участок нашего фронта, тянувшийся к востоку от нас, тоже так и не уступил врагу ни единого метра земли, но целью русских было теперь атаковать эту линию с тыла. Крупная группировка кавалерии русских под командованием Горина прорвалась в район боевых действий с северо-запада и соединилась с уже занявшими там свои позиции отрядами партизан в шестнадцати километрах от Вязьмы. Тем временем 29-я армия русских атаковала Ржев с юго-запада и уже достигла окраин той части города, что была расположена за Волгой. Однако в ответ на это нами был применен двойной охват, решительно совершенный, с одной стороны, силами нашей 86-й дивизии при поддержке частей СС и, с другой стороны, силами 1-й бронетанковой дивизии. Маневр был проведен успешно, и в результате вся 29-я армия русских оказалась зажатой в клещи. Вслед за этим к развитию событий подключилась 39-я армия русских, отчаянно пытавшаяся вызволить своих товарищей из окружения. Общее положение получилось в конце концов безнадежно запутанным, но мы знали, что где-то там, глубоко в заснеженных лесах между Ржевом и Белым, под самым носом у многочисленных формирований красных успешно действует уже успевшая прославиться группа нашего Титжена.

И наконец-то мы получили ответ на вопрос, ставивший нас в тупик с тех самых пор, как лег первый по-настоящему глубокий снег: как русские умудрялись перемещать свои войска и технику прямо по снежной целине. Тогда как наше финальное наступление на Москву погрязло в снегах, тогда как наше отступление было буквально привязано к наезженным дорогам, русские снова и снова поражали наше воображение своей чрезвычайной мобильностью и способностью возникать с самых неожиданных направлений. Они неоднократно атаковали нас со стороны казавшихся совершенно непроходимыми заснеженных равнин и были очевидно независимы от известных нам дорог. В этом было что-то не просто мистическое, но даже пугающее. И вот наконец в донесении из штаба дивизии мы прочли объяснение этого таинственного явления. Они выстраивали первые свои колонны в шеренгу по двадцать или даже более человек и просто-напросто посылали их по целине в нужном направлении. Нет нужды говорить, что в числе этих «первопроходцев» силком оказывались и все подвернувшиеся под руку гражданские. Первым нескольким шеренгам, барахтавшимся в глубоких сугробах, приходилось действительно несладко, и через некоторое время они падали в полном изнеможении. Тогда им на смену приходили следующие шеренги, посвежее, а упавших оттаскивали назад. Получалось что-то вроде огромного людского «катка» для утрамбовывания снега. Колонна таким образом не слишком быстро, но постоянно «катила» вперед, и постепенно в совершенно нехоженой целине образовывалась новая, плотно утоптанная дорога. За двигавшимися пешим порядком первыми колоннами следовали легкие грузовики, а за ними шла уже более тяжелая техника и артиллерийские орудия.

Об этом людском снежном «катке» русских мы слышали или догадывались и раньше, но как-то не очень верилось. И все же это был он! Сия военная хитрость была сама простота. Возможно, она даже являлась составной частью подготовки русских, но в наших методических материалах и программах подготовки о ней не было сказано ни слова. А в совокупности вырисовывалась следующая картина: отсутствие подходящей легкой техники, изначальное отсутствие правильной породы лошадей, отсутствие подготовки к сильным зимним морозам, отсутствие зимнего обмундирования, отсутствие медикаментов для лечения болезней, с которыми мы здесь столкнулись, отсутствие своевременной информации о том, как правильно подготовить пулеметы к стрельбе при температурах окружающего воздуха ниже минус сорока, — все это повлекло за собой наше отступление от Москвы, а сейчас и риск быть окруженными и разбитыми под Ржевом.

Фронт был по-прежнему зловеще тих. Шниттгеру было приказано взять двадцать человек и сменить на выносном оборонительном посту между Гридино и Крупцово находящийся там отряд парашютистов-десантников. Поскольку в том месте не было никаких домов и нашим людям предстояло жить как эскимосам, рассчитывая в качестве укрытия только на глубокий снег, группе Шниттгера было выдано значительное количество брезентовых плащ-палаток и одеял.

Почти каждый день я наведывался с проверками в наши тыловые деревни и вынужден был признать, что Нина Варварова — в своей спокойной и несуетливой манере — обеспечила всех больных исключительно хорошим уходом. Мои приказы она выполняла со всей возможной скрупулезностью, а больных сыпным тифом выхаживала так, будто в не слишком отдаленном будущем им предстояло выполнение важного правительственного задания. В один из таких дней моя обычная рутина была прервана появлением саней с несколькими русскими гражданскими. На санях лежала беременная женщина, а сами сани, за неимением лошади, тянул ее муж. Выяснилось, что женщина упала с печи и, сильно ударившись о скамью, сломала себе несколько ребер. Падение вызвало у нее предродовые схватки, и когда мы внесли ее в дом и положили на толстый ворох соломы, мучившие ее боли были столь ужасны, что она почти агонизировала в практически бессознательном состоянии.

Я немедленно сделал женщине внутривенную инъекцию С.Э.Э. — сходную с той, что облегчила страдания Ламмердинга. Через тридцать секунд ее искаженное болью лицо разгладилось, боль отступила и женщина расслабилась. Роды, хоть и были преждевременными, прошли без осложнений, и вскоре новорожденный мальчик, крестьянский сын, огласил избу здоровыми пронзительными криками. Вошел его дед — сурового вида старик в жалких обносках — и принялся эмоционально благодарить меня, отчаянно жестикулируя при этом руками, и вдруг упал передо мной на колени и принялся исступленно целовать мои валенки. Я отпрянул назад и сказал Нине, чтобы она перевела ему, что я сделал лишь то, что сделал бы на моем месте любой врач, независимо от национальности. После этого все были удалены из комнаты, а Нина осталась с женщиной и ребенком, чтобы помочь им устроиться поудобнее на их соломенном ложе. Ничего, конечно, не понимая, я все же с интересом прислушивался к оживленному диалогу двух женщин. Русский язык очень благозвучен, богат разнообразными голосовыми модуляциями, особенно когда на нем говорила Нина. Ее хрипотца в голосе была просто неподражаема! Мои инструменты были уложены в сумку и я уже собирался уезжать, как вдруг передо мной возникла Нина, будто желая о чем-то спросить.

— Вас что-нибудь беспокоит? — спросил я. — Что именно?

После небольшой, немного нервной паузы она спросила меня, понизив голос:

— Герр доктор, как ваше имя?

Такого вопроса я не ожидал и решил обыграть ситуацию со всей возможной внешней беззаботностью и добродушной веселостью:

— Может, среди русских и принято при первом же знакомстве представляться друг другу по именам, — с улыбкой сказал я. — Есть такая традиция и в Англии, но в соответствии с немецкими понятиями о приличии нам с вами несколько рановато обращаться друг к другу по именам.