— Вирджиния…

— Да?

— Вирджиния, почему ты это сделала? Почему ты это начала?

Наступило долгое молчание. Потом она медленно заговорила:

— Я не могу сказать тебе. Просто не могу. Ничего. Но одной из причин было то, что я тебя хотела. Мне казалось, что ты самый привлекательный и самый сексуальный мужчина, какого я видела. И я знала, что могу тебе доверять.

— Доверять мне. — Он ощутил острый укол обиды и гнева. — Ах вот как. Ну что ж, тебе это было очень удобно. Удобно и хорошо.

— Что ты хочешь сказать?

— Ну, это же очевидно: тебе нужен любовник, которому бы ты могла доверять, разве не так? Доверять в твоем положении. В твоем очень важном, очень высоком и очень заметном положении. Такой, который не станет трепать твое имя по всему Лондону. Который не выставит тебя в неприглядном свете, не ославит, как дешевку, не подставит под удар твой брак. Да, теперь я понимаю, насколько для тебя было важно, сможешь ли ты мне доверять.

— Не надо, Чарльз. Пожалуйста.

— Почему не надо? Тебе никогда не приходило в голову, Вирджиния, что у меня может возникнуть такое чувство, будто меня просто используют? Как вполне подходящий, симпатичный, всегда стоящий на задних лапках член, торчащий из небезобразного и послушного тела, которому можно доверять. Как раз то, что тебе нужно. А может быть, мне тоже чего-то хотелось? Немного любви, даже немного какого-то будущего. Но мне этого не видать, так? Я должен жить, как всегда, тянуть свою лямку, трахать тебя, когда тебе этого захочется, удовлетворять тебя, а потом тихонько возвращаться на свою работу, ни о чем не спрашивая и не подавая голоса. Знаешь, мне все это может очень скоро надоесть. Считай, что твой медовый месяц закончился. Найди себе другого наивного дурачка, которого устроят твои условия и который согласен будет удовлетворять все твои прихоти.

— Чарльз, прошу тебя! — Вирджиния уже плакала, слезы градом катились у нее по лицу.

— И не реви. Вся эта дурацкая история началась тоже с твоих слез. Очень полезная штука, эти слезы. А когда Александр оказывается не на должной высоте и не делает все, что тебе взбредет в голову, ты тоже плачешь?

— Нет, — тихо ответила она, — Александр никогда не заставляет меня плакать.

Потом его стало мучить раскаяние. Вирджиния сидела в машине, бледная, молчаливая; он подошел, уселся с ней рядом, взял ее за руку:

— Прости меня, дорогая. Мне страшно жаль, что так вышло.

— Ничего.

— Нет, не ничего. Это очень скверно. Я не должен был так поступать, не должен был портить тебе эту маленькую идиллию.

— Почему ты все время называешь ее моей? А разве тебе самому нисколько не было хорошо?

— Было, конечно. Но ведь идея изначально все-таки твоя. И прекрасная идея.

— Что ж, надеюсь. Ты меня тоже прости. Для тебя все это должно было быть просто ужасно. Теперь я понимаю. Наверное, правда надо нам заканчивать эту историю. Ради тебя.

— Нет, — возразил он, — давай не будем заканчивать. Если я в чем-то запутался, так это моя проблема. Раз уж я имел глупость в тебя влюбиться, то, по крайней мере, я не хочу терять тебя прежде, чем это станет абсолютно необходимо.

Однако он все-таки потерял ее. Вынужденно, два месяца спустя.

Как-то она пришла на свидание к нему в Лондоне бледная и с очень усталым видом. Войдя в дверь, она вымученно улыбнулась ему и тяжело опустилась на диван; ей явно было нехорошо.

Перед этим он не видел ее две недели: его не отпускали дела, а она была занята подготовкой праздника, который ежегодно устраивался в Хартесте в середине лета.

— Дорогая, что случилось? Ты ужасно выглядишь.

— Я и чувствую себя ужасно, — ответила она. — Я беременна.

— Что?! Но этого же не может быть!

— И тем не менее. — Несмотря на ее сильную бледность и измученный вид, глаза у нее светились торжеством и счастьем.

— Но… от кого?

— От Александра, разумеется.

Чарльз быстро посчитал в уме, моментально вспомнив все, что она когда-либо говорила на эту тему.

— Но послушай… Я думал, ты принимаешь таблетки.

— Я принимала. Но доктор сказал, что они мне вредят. Поэтому я перестала. Ну и… вот, беременна.

— А почему ты так уверена, что это не мой? Не мой ребенок?

Он ощутил прилив радости и гордости, произнеся эти слова, у него было такое чувство, как будто она сама сказала ему, что это его ребенок, сама поздравила его с отцовством.

— Господи, Чарльз, ну конечно же он не твой.

— Откуда ты знаешь?

— Ну, для начала, по времени я беременна немногим более месяца. Мы не особенно часто встречались с тобой после Пасхи. А она была два месяца тому назад. В то время я еще принимала таблетки.

— Очень уж все тютелька в тютельку.

— Что?

— Что едва только ты перестаешь принимать таблетки, как в тот же самый момент беременеешь от своего необычайно плодовитого мужа.

— Да, таблетки именно это и делают.

— Что делают?

— Повышают плодовитость.

— Вот как. Ну что ж, примите мои поздравления, леди Кейтерхэм. Наверное, вы сейчас испытываете необычайный подъем.

— Да, испытываю.

— Не сомневаюсь.

— Чарльз, пожалуйста, не надо.

— Извини, если я тебя расстроил. Так что же из всего этого следует для нас?

— Мне страшно грустно, но все кончено.

— В самом деле?

— Да. Иного выхода нет.

— Ну конечно. Ты же не можешь приходить сюда с пузом, чтобы потрахаться, верно?

— Чарльз, прошу тебя!

— Извини, Вирджиния, но я не могу в данном случае проявить благородство и добровольно оставаться в тени. Меня это слишком выводит из себя. Я тебе и раньше говорил, что у меня такое чувство, будто меня просто используют. Теперь оно стало еще сильнее. Мое место — в прошлом. В твоей жизни я тебе больше не нужен.

— Ну, если хочешь, можешь считать и так.

— Знаешь, я тоже мог бы кое-что сказать насчет тебя и твоей беременности. Насчет того, что я об этом думаю. О том, откуда она взялась.

— Я знаю. Но, надеюсь, ты не станешь этого делать.

— Ты всегда знала, что не стану, разве не так?

— Я… д-да, пожалуй, так.

— Вирджиния, ты можешь посмотреть мне в глаза и сказать, что ты абсолютно уверена в том, что этот ребенок — не мой?

Она повернулась к нему, ее золотистые глаза смотрели ясно и решительно.

— Да, Чарльз, могу.

Он не поверил ей ни тогда, ни позже. Но потому, что любил ее, сделал вид, будто поверил.

Мысль заказать для ребенка крестильное платье была его. Он был совершенно уверен в том, что это его ребенок, и потому хотел заявить на него какие-то права. Не агрессивно, не так, чтобы все разрушить. Но тем не менее все-таки заявить.

Он посоветовался с сестрой, Фелицией. Чарльз рассказал ей все. Она была монахиней; вся их семья одновременно и гордилась ею, и сожалела о ее судьбе; она и сама тоже разрывалась между этими чувствами: между желанием выйти замуж, любить, иметь собственную семью и детей и по-прежнему принадлежать к тому же миру, в котором жили ее родители и братья; и чувством непреходящего внутреннего ликования оттого, что ей посчастливилось осуществить величайшую мечту католика — найти свое Призвание. Она приняла постриг в женском монастыре в Баллидегоге и теперь работала в одном из приютов лондонского Ист-Энда; это была высокая, очень красивая девушка, мягкая и добрая, наделенная мудростью и чувством юмора, много раз выручавшими всю их семью.

Сейчас она сидела в квартире в Фулхэме — квартире, жить в которой Чарльзу было теперь невыносимо: казалось, здесь до сих пор звучат страстные, жаркие стоны и вскрики Вирджинии, — и внимательно слушала все, что рассказывал ей Чарльз.

— Так, значит, ты считаешь, что этот ребенок твой?

— Да. Я так считаю.

— Почему?

— Не могу тебе сказать. Сам не знаю. Я просто это чувствую. В ее браке есть что-то странное, неестественное. Она не хотела обсуждать эту тему, но что-то там есть. А кроме того, сроки. Те два дня, что мы провели тогда вместе, в Ирландии.