— Да, — сказал Александр, — да, боюсь, что это правда. — Он улыбнулся Шарлотте, улыбнулся как-то неуверенно и осторожно. — Ты и представить себе не можешь, как я сожалею о том, что тебе пришлось узнать это таким вот образом. Я всегда надеялся, молил Бога, чтобы эти слухи до тебя не дошли. Наверное, глупо было на это надеяться. Наивно. Но, с другой стороны, никакой альтернативы таким надеждам я не видел.

— Ты мог бы сказать нам правду, — возразила Шарлотта. Она сидела злая, раскрасневшаяся. — Тогда ни мне, ни особенно Георгине не пришлось бы переживать всю эту боль. А то, что все произошло именно так, папа, ужасно. Просто ужасно.

— Дорогая, я понимаю. Я и сам этим потрясен. Тем, что вам пришлось пережить. И должен сказать, я очень сожалею… — он очень серьезно посмотрел на Шарлотту, — очень сожалею, что ты не обратилась ко мне прежде, чем затевать этот разговор с Георгиной. Если бы мы с тобой предварительно переговорили, то могли бы ослабить тот удар, который ей пришлось испытать. Она ведь еще очень маленькая. И все мы всегда были так близки друг другу. Для нее это должно было стать страшным потрясением.

— Да, так и произошло. Потрясение было действительно страшное. Может быть, мне и вправду не стоило с ней говорить. Но ведь с кем-то я должна была поговорить. А ее все это касается самым непосредственным образом.

— Ну, — поднял брови Александр, — по-моему, меня это тоже касается довольно непосредственно, позволь тебе заметить. Но я понимаю, дорогая, что тебе действительно необходимо было с кем-то об этом поговорить. И понимаю, почему ты решила обсудить все именно с ней. Понимаю.

— Но почему ты сам нам ничего не сказал? — с ноткой отчаяния в голосе проговорила Шарлотта. — Почему?!

— Дорогая, ну как бы я мог? Как? И с чего вдруг? В какой момент? Когда ты закончила школу? Или когда тебе исполнилось шестнадцать лет? Или когда ты стала взрослой, начала что-то узнавать о жизни? Это же было просто невозможно. Я все время откладывал и откладывал такой разговор. И молил Бога, как я тебе сказал.

— Но что-то ты ведь мог бы сделать, — продолжала упрямо стоять на своем Шарлотта. — По крайней мере, сказать нам, что мы приемные.

— Нет, не мог! — протестующе возразил он. — Я не хотел вам врать.

— Ну спасибо. — В голосе Шарлотты звучала горечь. — Очень мило с твоей стороны!

Александр во время этого разговора сидел за письменным столом. Сейчас он наклонился вперед и взял Шарлотту за руку:

— Дорогая, ну не сердись.

Шарлотта повернулась к нему, лицо у нее было бледное и напряженное.

— Разумеется, я буду сердиться, папа. А чего же ты ожидал? Я только что обнаружила, что я… что Джорджи и я… жертвы колоссальнейшего… обмана. Что мы вовсе не те, кем привыкли себя считать. Что мы обе незаконнорожденные. И ты не сделал ни одного шага, чтобы как-то защитить нас от такого открытия. А после всего этого ты мне говоришь, чтобы я не сердилась.

— Шарлотта, — проговорил он, и в голосе его послышалась сильнейшая боль, — Шарлотта, подумай немножко и обо мне. О том, как я себя чувствовал, что переживал. Что, по-твоему, я мог испытывать все это время? Я же ведь столько лет прожил, все это зная. И это было непросто. Я вас обеих очень люблю и не хочу, чтобы у вас появились какие бы то ни было сомнения на этот счет, но, видит Бог, все это было очень непросто.

Теперь в его голосе появились и нотки гнева. Шарлотта удивленно подняла глаза на Александра.

— Да, наверное, ты прав. Я об этом как-то не подумала. Извини. А… а что же было на самом деле? Как все это случилось? И почему?

— Честно говоря, мне бы не хотелось вдаваться в подробности. Ничего, кроме лишней боли, это нам обоим не принесет. Но твоя мать всегда была… н-ну, очень независимой. Ты и сама знаешь, сколько времени она проводит в разъездах, вне дома. Вдали от меня, от всех нас. И она… н-ну, очень привлекательна. И сексуально очень привлекательна. Мне было очень трудно удерживать ее при себе. Боюсь, что так пошло с самого начала. Но я любил и всякий раз прощал ее. Видишь ли, в очень многих отношениях она была превосходной женой.

— Да уж, превосходной! — перебила его Шарлотта. — Просто изумительной! Папа, тебе надо было с ней развестись.

— Я не мог, — бесхитростно ответил Александр. — Я просто не мог. Я не хотел ее терять, не хотел скандала, а потом, понимаешь… — он взглянул на Шарлотту так, словно ему было очень стыдно чего-то, — я бы выглядел глупо, ужасно глупо. Если бы признал, что почти с самого начала нашей совместной жизни у нее уже были любовники. Тебе это может показаться ерундой, но так уж я был воспитан. Внешняя сторона для меня очень много значит. И для моей семьи. Для… для Хартеста.

— Вот как. — Она посмотрела на него и почувствовала, что сердце у нее смягчается, что она даже начинает испытывать к нему сочувствие. Александр вдруг показался ей каким-то страшно грустным и подавленным, и она нежно накрыла ладонью его руку: — Бедный папочка.

— Вот так вот. Наверное, я вел себя не очень умно. Проявил слабость. Но что было, то было. То, что мы… что я решил сделать, казалось самым простым. В то время.

— И по крайней мере, у тебя был Макс.

— Что? А, да, конечно, у меня был Макс. Он мой сын.

— Папа…

— Да, Шарлотта?

— Папа, мне страшно не хочется задавать тебе этот вопрос, но я просто обязана. А кто… кто мой отец? И кто отец Георгины? Какой он? И где он сейчас? Расскажи мне, пожалуйста. Я должна это знать.

— Я не знаю. — Он пожал плечами. — В самом деле не знаю.

— Но этого не может быть. Ты не можешь не знать.

— Нет, я действительно не знаю. И никогда не хотел знать. Я тогда сказал твоей матери, что только так смогу все это пережить… не зная, с кем она… ну, кто был… в общем, только так я смогу продолжать жить с ней дальше. И по-прежнему любить ее. Знаешь, я ее действительно любил. Я и сейчас ее люблю. Очень. Он вдруг обхватил голову руками, в голосе его прорвались рыдания. Шарлотта подошла и обняла его.

— Папа, ну, папочка, не надо. Извини меня, я виновата, я страшно виновата. Не плачь, пожалуйста, не плачь.

Он обнял ее и крепко прижался к ней, словно это он был ребенком, а она — его матерью.

— Извини, Шарлотта, я очень перед вами виноват. И передай Георгине, что я и у нее тоже прошу прощения. Обязательно передай ей, пожалуйста.

До того времени, когда ей предстояло уезжать в Кембридж, оставалось еще десять дней. Шарлотта с трудом представляла себе, как сможет прожить эти полторы недели. Она целиком и полностью сосредоточилась на том, что скоро уедет в университет и начнет там новую жизнь: ей казалось, что там все это потеряет значение, что она сама станет другой, почувствует себя в безопасности, сумеет спрятаться от переживаний. С Александром они почти не общались, за едой обычно оба что-нибудь читали, а после ужина избегали друг друга. Шарлотта понимала, что ей надо как-то встретиться и опять поговорить с Георгиной, передать той содержание своего разговора с отцом, но почему-то она все время откладывала это на потом. У нее было чувство, что ей не выдержать еще одной сцены; к тому же ей все время казалось, что беседу с отцом она провела совершенно неправильно.

Георгина пару раз звонила из своей школы домой, голос у нее по телефону звучал почти бодро и весело. Она говорила, что больше об этом совсем не думает и что она уверена: все это лишь злые сплетни. Шарлотта, не желая ни соглашаться с сестрой, ни вступать с ней в спор, ответила только, что раз Георгина чувствует себя спокойней и уверенней, то она очень рада.

Больше всего на свете Шарлотте сейчас хотелось, чтобы поскорее вернулась мама; и в то же время она страшно боялась ее возвращения. Шарлотте хотелось поговорить с матерью, но она опасалась начинать этот разговор; ей хотелось услышать от матери какое-то опровержение, но ее бросало в дрожь при мысли, что в ответ она получит лишь дополнительное подтверждение. Вирджиния должна была вернуться перед самым отъездом Шарлотты в университет.