Обычно, когда Фред бывал чем-либо доволен или чем-то гордился, Малыш узнавал об этом от матери. На сей раз Фред снова с уверенностью и даже оптимизмом говорил о своей предстоящей отставке и о том, что ему надо уходить из «Прэгерса».

Рассказывая обо всем этом Энджи вечером в постели, после восхитительнейшего секса, Малыш вдруг с восторгом ощутил, что ему по силам абсолютно все.

В августе Энджи вызвали в Англию. Умирал мистер Викс; его наконец-то положили в больницу, у него открылось кровотечение в обоих легких, и врач говорил, что будет чудом, если он протянет еще два дня. Он протянул целых три; вцепившись Энджи в руку тонкими, трясущимися пальцами, он сказал ей, что протянул бы и три месяца ради того, чтобы иметь возможность попрощаться с ней. Энджи сидела, держа миссис Викс за руку, смотрела, как он сравнительно безболезненно уходит из жизни, и вспоминала, сколько раз он покрывал и защищал ее, когда мать за что-нибудь на нее сердилась; как, посмеиваясь, говорил ей, что от нее никогда не знаешь, чего ждать; как прикалывал ее фотографии на стенку вокруг всего камина и никогда не разрешал миссис Викс снимать их; на глаза ее набежали слезы, и она так и не увидела того момента, когда его голова вдруг бессильно упала набок.

— Умер, — без всяких эмоций проговорила миссис Викс, вытягивая руку из ладони Энджи и подавая ей довольно грязный носовой платок. — Держи, девочка, продуй нос, у тебя кошмарный вид, такая сопля на носу болтается, слава богу, что он тебя не видит, а то с каким бы воспоминанием он ушел на тот свет. — И тут она сама разрыдалась, а Энджи сидела, обнимая ее, вдыхала хорошо знакомый запах сигарет, дешевого лака для волос и еще более дешевых духов и думала, что же теперь будет с ее бабкой.

Похороны прошли шумно и даже довольно весело; когда потом Энджи рассказывала о них Малышу, то в ее описании эти похороны показались ему куда более жизнерадостными, чем большая часть так называемых праздников, которые устраивала Мэри Роуз. Все друзья покойного мистера Викса по пивнушке «Флаг и ягненок» сложились и организовали поминки; Энджи предложила миссис Викс нанять духовой оркестр, который мог бы идти за катафалком. Миссис Викс вначале категорически запротестовала, а потом внезапно сдалась и сказала, что да, так может оказаться немного веселее, да и мистер Викс больше всего любил, из всей музыки, именно духовые оркестры. Джонни и Ди прислали венок, выдающийся даже по стандартам Бермондси (здесь Энджи пришлось объяснить Малышу, что похороны считались в Бермондси особым событием и расходы на них были обычно совершенно непропорциональны доходам семьи), одни только буквы на ленте в слове «ДЕДУ» были высотой в двенадцать дюймов; венок этот закрепили вертикально на крышке гроба; миссис Викс была этим очень глубоко тронута и потом говорила Джонни, что, стоя в церкви рядом с гробом, она чувствовала себя совсем как королева. Джонни и Ди сняли во «Флаге и ягненке» лучший зал и устроили шикарный обед с пивом, которое разливали здесь же прямо из бочек; Ди заявила миссис Викс, что пусть та ни о чем не волнуется, что это ее отец прислал на все чек, передав на словах, что поскольку сам он не может быть на похоронах, ибо власти не склонны оказать ему гостеприимство, то этот чек — самое малое, что он может сделать.

В церковь пришло не меньше двухсот человек, и примерно сотня из них отправилась потом во «Флаг и ягненок»; после обеда и очень хорошей речи, которую произнес капитан команды по игре в дартс, заявивший: «Я уверен, что даже уже сейчас, пока мы его тут оплакиваем, старина Альфред обставляет там всех вчистую», — все начали пить по-настоящему, а потом снова заиграл духовой оркестр, и когда в перерыве между его выступлениями все освежились пивком, Джек Хастингс, который сидел вместе с мистером Виксом в окопах («Это еще в Первую мировую войну, представляешь себе, и до сих пор жив!» — рассказывала Энджи), уселся за пианино, и все вдохновенно спели хором «Типперери» и «Покажи мне дорогу домой»; самые последние из скорбящих разошлись уже после одиннадцати часов, оставив миссис Викс раскрасневшуюся, всю в слезах и необыкновенно счастливую. Джонни, Ди и Энджи отвезли ее домой, уложили спать, а потом уселись на первом этаже ее маленького домика, возле горящего камина, на том самом месте, где столько лет просидел мистер Викс, и стали негромко обсуждать, что теперь делать с ней дальше.

— У нас она жить не может, — заявил Джонни, — у нас нет места, да и вообще мы еще не очень обустроились сами, верно ведь, Ди?

— Правда, — поддакнула Ди, глядя на него, как всегда, с покорным обожанием, а потом добавила (осмелев от большого количества выпитого дюбонне и горькой лимонной), что, конечно, у них бывали времена и похуже, но места у них нет, это верно.

И оба они уставились на Энджи, которая очень твердо сказала, что совершенно никак не может взять с собой бабушку в Нью-Йорк, что это абсолютно исключено…

— А почему нет? — наивно спросил Малыш, когда Энджи пересказывала ему потом этот разговор. — Судя по твоим рассказам, она довольно славная старушка.

Энджи так же твердо и прямо объяснила ему, что миссис Викс даже и думать не станет о том, чтобы переехать в Нью-Йорк, что ей это категорически не понравится, потому что в этом случае она остается без всех своих знакомых и подруг — ну, по крайней мере, тех, что пока еще живы.

— По-моему, тебе стоило бы попытаться что-нибудь для нее сделать, — покачал головой Малыш. — Она-то ведь для тебя очень много сделала, верно? Ты же сама говорила, что она была тебе в большей степени матерью, чем настоящая мать.

— Господи, Малыш, я столько всего болтаю! Просто не представляю, как ты все это запоминаешь.

— Я тебя люблю. Вот поэтому мне и нетрудно помнить то, о чем ты говоришь.

Энджи нагнулась и поцеловала его.

— Я тебя тоже люблю. И… да, ты прав, она действительно очень, очень хорошо ко мне относилась. И конечно, мне бы хотелось что-то для нее сделать. Но что я могу? У меня и денег-то нет.

Малыш посмотрел на нее. В ее повлажневших глазах застыла тоска. Уже, наверное, в тысячный раз он спросил себя, чем заслужил ее, за что ему такое счастье и как он сможет ее удержать. Они помолчали.

— Я бы мог найти деньги, — проговорил он. — Мне было бы приятно, если бы твоя бабушка была хорошо устроена и тебе не нужно было за нее беспокоиться. Присмотри какое-нибудь хорошее место, Энджи, куда ее можно пристроить, а оплату счетов я, если хочешь, возьму на себя. Я себя чувствую в какой-то мере в долгу перед теми, кто помогал тебе в жизни.

— Нет, Малыш, — твердо возразила Энджи. — Я никак не могу тебе этого позволить. Мы, Виксы, независимые люди; да и, кроме того, это не твоя проблема.

— Твои проблемы — это мои проблемы, — ответил Малыш, — и мне, честно говоря, нравится их решать.

Они снова помолчали. Энджи очень серьезно смотрела на него. Потом улыбнулась ему мягкой, нежной, почти детской улыбкой:

— Господи, Малыш, как я смогу тебе когда-нибудь отплатить за все, что ты для меня делаешь?

— Ну, я подумаю об этом, — произнес Малыш, и рука его потянулась к теплому влажному месту у нее между ног. — Есть один простой способ, которым мы можем воспользоваться прямо сейчас.

В том, что за этим последовало, Энджи проявила максимум энтузиазма и изобретательности; впоследствии всякий раз, когда Малышу приходил очередной счет из очень хорошего частного пансионата в Борнмуте, постоянным обитателем которого стала миссис Викс, он всегда вспоминал об этом эпизоде с огромным, почти физическим удовольствием.

То событие, о котором пойдет речь дальше, случилось на лестнице дома Кейтерхэмов на Итон-плейс; но прежде Малыш позвонил Вирджинии в Хартест в тот самый день, когда Энджи улетала в Лондон, и принялся упрашивать ее разрешить ему воспользоваться на уик-энд этим домом.

— Я так или иначе должен быть в Лондоне. По делам. Всего на несколько дней, а потом мы приедем к вам и будем жить у вас.