Но каждое утро она просыпалась с жуткой головной болью, а нередко ее даже и тошнило; конечно, это было не настоящее похмелье, не такое, как у Малыша, когда он появлялся, нетвердо держась на ногах, с красными глазами и серым лицом, и со стонами смешивал себе какие-то омерзительные коктейли. Нескольких чашек кофе, а когда ей бывало действительно плохо, то освежающей таблетки за завтраком было вполне достаточно, чтобы она снова почувствовала себя хорошо. Так что неверно было бы говорить, что у нее какие-то проблемы на почве алкоголя. Если бы она только пожелала, то могла бы остановиться в любой момент; разумеется, могла бы. Ей просто доставляло удовольствие пить, особенно шампанское. Но если кто-нибудь высказывался в том смысле, что это занятие ей слишком уж нравится, она злилась и выходила из себя, становясь очень агрессивной.

За исключением сомнений, стоит ли ей столько пить, во всем остальном Вирджиния была очень счастлива. Георгина росла здоровым и крепким ребенком, и Вирджинии это доставляло огромную радость.

А гордость и удовлетворение, которые она испытывала, вспоминая свои легкие роды, подготовленные и проведенные при помощи психопрофилактики, многократно возросли, когда Вирджиния узнала, что Мэри Роуз своего второго ребенка рожала исключительно тяжело, вопила так, что все остальные женщины, находившиеся в больнице, стали жаловаться, и роды пришлось заканчивать в итоге хирургическим путем, под полным наркозом.

У Мэри Роуз родился мальчик, и она назвала его Кендриком. Все считали, что это жуткое имя, однако Мэри Роуз во время своей беременности изучала гэльский язык и наткнулась на него в процессе своих занятий; всем, кого она только могла заставить себя слушать, Мэри Роуз объясняла, что имя это восходит к двум словам: к имени Каин, означающему «королевский», и к слову «рик», что значило «власть», «сила». Малыш заявлял, что не видит тут никакой связи, но против имени сына не возражал; Вирджинии он сказал, что очень гордится мальчишкой, который похож на него гораздо больше, чем Фредди. Все они приезжали в Хартест на крестины Георгины.

Когда Георгине было еще только шесть месяцев, Вирджиния забеременела снова.

Она понимала, что немного поторопилась; однако все время твердила и Энджи, и Александру, и собственной матери, и вообще всем вокруг, что она стареет и что если у нее вскорости не появится мальчик, то потом будет уже поздно. Доказывать, что ей всего лишь двадцать семь и что впереди у нее масса времени, было совершенно бесполезно: она раздражалась, глаза у нее оказывались на мокром месте, и она начинала утверждать, что нет, ничего подобного. Если опять родится девочка, значит будут понапрасну потеряны целых два года; нет, на этот раз у нее непременно должен быть мальчик.

Лидия Пежо пробовала как-то успокоить и отговорить ее.

— При таком маленьком разрыве между родами, если ребенок снова окажется девочкой, вы опять угодите в очень серьезную послеродовую депрессию. Вам надо успокоиться, отвлечься и постараться вообще не думать о том, кто у вас будет, — твердила она, но тоже безуспешно.

Александр пришел на прием к Лидии вместе с Вирджинией — что само по себе было событием почти что неслыханным. Лидия истолковала это как показатель его беспокойства.

— Поверьте, я тоже пытался отговорить ее, миссис Пежо, — заявил Александр. — Мне кажется, жена придает этому обстоятельству гораздо большее значение, чем я сам. Я ей говорил множество раз, что не имею ничего против того, что Хартест окажется в руках дочерей, но она мне просто не верит. Или не хочет верить.

Лидия и Вирджиния молча уставились на него.

— Простите меня, лорд Кейтерхэм, — проговорила Лидия, — но если вы это говорили, то ваши слова, могу сказать вам с полной уверенностью, не дошли до цели. Ваша жена считает, что она вас подводит. Насколько я понимаю, за последние двести лет она первая графиня Кейтерхэм, у которой нет сына. До сих пор в вашей семье явно доминировала четко выраженная и сильная мужская линия.

— Да, — раздраженно произнесла Вирджиния. — Мне ужасно не везет. — Она чувствовала себя совершенно выбитой из колеи и очень жалела, что не может прямо сейчас выпить.

— Я не считаю, будто тебе не везет, — возразил Александр. — Мне просто жаль, что ты так думаешь. Честно говоря, меня все это мало интересует. Разумеется, я бы хотел, чтобы у меня был сын. Но еще больше мне хочется, чтобы ты была счастлива и чтобы беременность приносила тебе радость. Это куда более важно, правда ведь, миссис Пежо?

— Александр, — резко бросила Вирджиния, — по-моему, тебе незачем врать мне подобным образом.

— Я не вру. — Он улыбнулся самой нежной улыбкой, на какую был способен. — Я и в самом деле так думаю.

— Ну вот видите, леди Кейтерхэм. — Лидия тоже улыбнулась. — Теперь вы это услышали из первых уст. Постарайтесь отвлечься и не думать об этом.

— Не могу! — Вирджиния вдруг почувствовала себя преданной и страшно разозлилась. — Пошли, Александр, нам пора домой.

Эта беременность тянулась очень долго. Вирджиния работала мало; она неизменно приезжала в Лондон и приходила в их офис, но по большей части чувствовала себя очень уставшей и ее хватало лишь на несколько часов в день. С делами разбиралась Энджи и старалась как могла, но положение их фирмы ухудшилось. Однако Вирджинии это было безразлично. Ее все меньше и меньше интересовало что бы то ни было, кроме нее самой. Ей все надоело, она постоянно раздражалась, и с ней становилось все труднее. Дочек своих она совсем забросила. Общения с Александром почти не выносила. Вразнос ругала Энджи и все, что та делала. Александр постоянно уговаривал ее бросить работу и жить спокойно в Хартесте. Это доводило ее до бешенства, и каждый разговор на эту тему оканчивался безобразной сценой. С ней можно было как-то общаться только после того, как она выпьет два-три бокала вина.

Она даже поругалась с Няней. Это было нечто совершенно неслыханное; а поводом стал спор о том, когда должна ложиться спать Шарлотта. Вирджиния обычно настаивала на том, чтобы она ложилась попозже, а перед сном брала ее в свою постель и читала ей на ночь сказки. Однажды Няня заявила, что девочка должна отправляться спать, что времени уже больше семи вечера, на что Вирджиния ответила, что нет, она хочет, чтобы Шарлотта еще побыла с ней. Разыгрался скандал; плачущую и кричащую Шарлотту в конце концов увели в детскую.

Через полчаса Няня вернулась.

— Я понимаю, что вы не в себе, мадам, — сказала она, — но в таком случае тем более всю заботу о девочках нужно полностью передоверить мне. Я уже не такая молодая, какой была когда-то, — добавила она с присущим ей изумительным отсутствием логики.

Вирджиния взяла книгу, демонстративно раскрыла ее и стала перелистывать страницы, подчеркнуто не обращая внимания на Няню.

Потом, чуть позже, она позвонила Няне по внутреннему домашнему телефону:

— Нянечка, дорогая, пожалуйста, спуститесь ко мне. Я хочу перед вами извиниться.

— Я сейчас занята, — отрезала Няня. — Глажу одежду детям.

— Нянечка, ну пожалуйста!

— Спущусь попозже, мадам.

— Няня, попозже я буду спать. Я только что выпила горячего молока. Я не отниму у вас много времени. — Она явственно услышала слезы в собственном голосе и почувствовала, что Няня смягчается.

— Через минуту буду, мадам.

Вирджиния извинилась перед Няней, искренне попросила у нее прощения, сказала, что никто не понимает, как она боится и тревожится. Няня похлопала ее по руке и ответила, что она-то понимает. Потом Няня прихватила стоявшую возле постели пустую чашку и направилась к двери. Вдруг она остановилась, внимательно посмотрела на чашку и обернулась к Вирджинии:

— Извините, мадам, что я вам об этом говорю, но мне кажется, что виски для вас сейчас очень вредно. Даже с горячим молоком.

— Ой, Няня, оставьте! Не будьте такой старой перечницей. Там и была-то всего одна капля, просто чтобы заснуть.