Вспомнил, как любила она все проверить перед тем, как он отправлялся на охоту, хлопнуть его пониже спины, поцеловать и сказать: «Смотри, Макс, не скачи сломя голову!» — и после того он выскакивал из дому и мчался бегом на конюшню; вспомнил, как — когда они устраивали какую-нибудь возню — мама всегда была на его стороне, говоря, что он в меньшинстве, и они вместе боролись против девчонок, что было, в общем-то, совершенно нечестно.

Вспомнил и то, как он раньше гордился ею, как ждал того дня, когда она приезжала забирать его из школы, — потому что она была гораздо красивее и элегантнее, чем матери других ребят; как она водила машину — всегда немного быстрее, чем следовало, — и как, когда они ехали только вдвоем, она страшно громко запускала музыку и говорила ему: «Я это делаю только при тебе, больше ни при ком, пусть это будет нашим развлечением и нашим маленьким секретом».

Не ехала ли она слишком быстро, со слишком громко включенной музыкой и в ту ночь, когда погибла, подумал он и вспомнил, что самыми последними словами, которые он сказал ей, были «может быть»; она тогда по телефону просила его сразу сообщить ей, как только он сумеет получить в школе первое же разрешение на отлучку, чтобы она могла приехать повидаться с ним, а он был разозлен тем, что она не вернулась вовремя из Штатов, чтобы успеть забрать его из школы на каникулы.

Вспомнил он, с каким жутким, глухим звуком ударились о крышку гроба первые комья земли, брошенные рукой отца, вспомнил ужасное ощущение, которое испытал, когда гроб опускали в могилу, — словно его собственное тело что-то физически корежило и разрывало изнутри, — вспомнил все это, и слезы застлали его глаза, выплеснулись наружу и стали капать в стакан пива, который он держал в руке.

— Эй, — проговорил Майкл Хэлстон, — эй, что я такого сказал?

— Ничего, — ответил Макс. Губы у него дрожали, голос звучал сдавленно и как-то странно; Макс никогда еще не чувствовал себя столь униженным. — Извините.

— Ладно, Макс. Не извиняйся. Я понимаю, как мне кажется. Ты потерял мать. И ты прав, ты был тогда еще не очень большим. Тебе должно ее чертовски не хватать. А я довольно болезненно тебе о ней напомнил. Мне нравится, что ты по ней тоскуешь. И что ты плачешь. Мне это нравится гораздо больше, чем вся та слюнявая ерунда, которую ты плел раньше.

— Спасибо. — Улыбка у Макса получилась довольно жалкая. — Да, вы правы. Вы действительно мне о ней напомнили. — Макс достал из кармана платок и высморкался. — Ничего, все в порядке.

— Допивай пиво. И бери еще. Почему бы нам не пойти прогуляться по саду? У меня там новые соседи, только сегодня появились.

Он провел Макса к широкому ручью, который протекал через самую середину его обширного, заросшего буйной зеленью сада; там, во всей своей красе, с глупым видом сидели на воде канадская гусыня и пять ее гусят.

— Чудо, правда? Надеюсь, они тут останутся. Раньше у меня жило несколько уток с утятами, но они улетели.

— Да, очень милы. — Макс с сомнением посмотрел на своего собеседника. Хэлстон с его коротко подстриженными седыми волосами, в бежевом льняном костюме, в часах с браслетом от Пиаже казался ему воплощением городского до мозга костей человека, случайно выбравшегося за город. — Никак… никак не думал, что вы можете интересоваться птицами.

— Макс, я провел всю жизнь в самом материалистическом из всех наиболее материалистических городов мира и занимался тем, что изучал людскую глупость, жадность и похотливость. После всего этого я нахожу птиц несказанно обаятельными.

— Красивый дом. — Макс оглянулся на низкое белое, обшитое досками строение с высокой крышей, в которой были проделаны мансардные окошки, и с широкими окнами во всех четырех стенах, открывавшимися на зеленый ландшафт Мэна с его пышной растительностью. — Мне тут нравится.

— Спасибо. Мне тоже нравится. А моей бывшей жене нравится настолько, что она даже собирается снова переехать ко мне жить. Склоняюсь к мысли ей это позволить. Ну что ж, пошли, возьмем еще пива, и ты мне расскажешь, что тебя грызет. Или не расскажешь, уж как получится.

— Видите ли, — начал Макс, осторожно нащупывая, как ему следует вести разговор, — я думаю… да нет, знаю… что брак моих родителей был не совсем… не совсем таким, каким он казался.

— Ты хочешь сказать, что они не были счастливы.

— Н-ну… да.

— Ну что ж, мать твоя определенно не была счастливой женщиной. Она очень мучилась. Бедная Вирджиния.

— Мучилась! — с горечью произнес Макс. — Не понимаю, почему все ей так сочувствуют. Мой отец — вот кто действительно мучился. А не она.

— Почему ты так думаешь?

— Ну… я знаю, что она была… что у нее были романы на стороне. — Он вдруг поднял взгляд на Хэлстона, и в глазах его отразился ужас. — Простите. Она… вы?..

— Нет, ни она, ни я — ничего не было. Хотя, должен признаться, не потому, что я не делал попыток. Не знаю, были у нее какие-то отношения на стороне или нет, но она точно была не из тех женщин, что неразборчивы в связях, Макс. Она была для этого слишком серьезна и слишком требовательна. Я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь где-нибудь отзывался о ней неуважительно или пренебрежительно, Макс, а я знал ее очень давно. У нее была безупречная репутация.

— Но я… — уставился на него Макс. Хэлстон говорил совершенно серьезно и явно говорил правду; было очевидно, что он никоим образом не пытается как-то обелить мать.

— Но ты — что?

— Да нет… ничего. Просто в Англии ходило много оплетен.

— Какого рода сплетен?

— Ну, что она спала с кем попало. И даже хуже.

— Вот как? А что значит «хуже»?

— Д-да… впрочем, это неважно.

— Ну что ж, — пожал плечами Майкл Хэлстон, — здесь этого никогда не было. Я хочу сказать, сплетен. Или, во всяком случае, никогда не было ничего мало-мальски серьезного. И я не могу поверить, что, если бы твоя мать действительно была неразборчива в связях, она вела бы себя подобным образом только в Англии. То есть там, где это, скорее всего, бросилось бы всем в глаза и где разговоры на эту тему могли ей сильнее всего повредить.

— Ну, не знаю. — Макс надулся, голос его звучал угрюмо. — Я уже ни в чем больше не уверен.

— Ты, как я понимаю, не задавал этот вопрос отцу? Ни в прямой, ни в косвенной форме?

— Задавал, — ответил Макс. — Задавал.

Ему вдруг очень захотелось, чтобы Хэлстон понял: речь идет вовсе не просто о сплетнях и он, Макс, интересуется всем этим не из праздного любопытства, а потому, что для него это важно, для него это больная тема. Что есть серьезные причины, которые заставляют его этим интересоваться и расспрашивать.

— Отец подтвердил, что это правда. Что у нее были любовники. Но больше он не захотел ничего мне сказать. И я должен понять почему. И должен выяснить, кто были эти любовники.

— Зачем? Ты только сам напрашиваешься на массу неприятностей. Она умерла, Макс. И пусть она останется для тебя такой, какой ты ее любил и какой запомнил.

— Но я не знаю, кого я запомнил! — проговорил Макс с внезапным отчаянием в голосе. — Не знаю, кем она была. И какой.

— Вирджиния была одним из моих самых близких друзей. Мне без нее очень грустно и тоскливо. Она умела во все вдохнуть жизнь. Там, где была она, вокруг становилось светлее и веселее. Несмотря на всю ту грусть, что в ней была.

— Ну, дома она не очень-то вдыхала в нас жизнь, — пробурчал Макс, — вечно она отсутствовала.

— Вечно?

— Ну, очень часто.

— Ей необходимо было отсутствовать, Макс. Не из-за вас, но из-за того давления, которое она ощущала дома. Я только дважды видел ее в Англии вместе с твоим отцом, один раз на приеме в Лондоне, а другой — на загородном балу. Она была там совсем другой. Внутренне напряженной, отрешенной. Как будто готовой вот-вот сломаться. Она никогда не приглашала меня к себе домой. Думаю, просто не хотела пускать нас, друзей из Нового Света, как она нас называла, в свою тамошнюю жизнь.

— Мой отец — хороший человек, — упрямо возразил Макс, с легким удивлением осознав вдруг, что думает об Александре, пусть и временно, как о своем настоящем отце, как о своем единственном друге на этой вражеской территории. — Действительно хороший.