За исключением, как он и сказал тогда Шарлотте, причитающегося ему наследства. Из какого-то непонятного упрямства Макс был готов на что угодно, только бы и впредь оставаться наследником Хартеста. Он никогда не умилялся и не распускал по этому поводу слюни, как Александр, да и Георгина тоже, но ему действительно нравился Хартест: у имения был свой неповторимый стиль, а Макс это понимал и любил. Нравились ему и титул, и привилегированное положение, но больше всего ему нравились деньги. И он вовсе не собирался все это потерять только из-за того, что был, строго говоря, незаконнорожденным. Именно это слово доставляло ему самые сильные страдания. Незаконнорожденный. Всякий раз, когда оно всплывало в памяти, у Макса возникало ощущение чисто физической боли.

Вот и сегодня весь день, пока длился праздник по случаю дня рождения Шарлотты, эта боль не отпускала его. Он усилием воли загнал ее вглубь, отыскал Мелиссу и пригласил ее потанцевать. Она была довольно плотно зажата в объятиях какого-то симпатичного мальчика, но, едва услышав голос Макса, молниеносно высвободилась из них. Мелисса его буквально обожала, и это служило предметом шуток для всей семьи, но Максу доставляло какое-то странное облегчение.

Танцы закончились только в четыре часа утра; все семейство воссоединилось в полдень за поздним завтраком, состоявшим из яичницы, слоеных булочек и бессчетных чашек крепкого черного кофе.

— Какой очаровательный человек этот ваш сосед, мистер Данбар, — проговорила Мэри Роуз, обращаясь к Александру. — Он так заинтересовался моей книгой об акварелях восемнадцатого века…

— Вот уж не думал, что старина Мартин разбирается в чем-нибудь, кроме лошадей, — хмыкнул Макс. — Он и женился-то на лошади. Чего ей вчера явно недоставало, так это торбы на морду.

— Не хами, Макс, — строго заметил Александр. — Катриона очень милая женщина, она очень помогла мне… всем нам, когда умерла твоя мать.

При этих словах Макс мрачно нахмурился. Повисшую тишину нарушила Георгина, что было на нее, в общем-то, не похоже:

— Мартин потрясающе разбирается в самых разных и неожиданных вещах. Я с ним часто разговариваю о домах, о мебели, обстановке; его это все интересует. И он очень любит Хартест.

— Ну, тогда он мог бы найти для себя пристанище и получше, — заявила Шарлотта. — Дом, в котором они сейчас живут, это же просто ужас. Как внутри, так и снаружи.

— Не всем же доводится родиться в фамильном имении и с серебряной ложечкой во рту, — немедленно возразил Макс, который и сам не раз прохаживался прежде насчет того, сколь безобразен выстроенный еще в 1920-е годы маленький деревенский домик Данбаров, но сейчас, в нынешнем своем состоянии, готов был доказывать, что черное — это белое, а потом, если только Шарлотта соглашалась с ним, — мгновенно менять точку зрения на противоположную.

— Мне он нравится, — упрямо сказала Георгина, — он такой милый и уютный. И они мне оба очень нравятся. Особенно Мартин. Он такой добрый.

— Шарлотта, — спросила Мелисса, которой начал уже надоедать разговор на эту тему, — Шарлотта, а кто был тот неподражаемый чернокожий красавчик, с которым ты почти все время танцевала? Я делала столько попыток с ним познакомиться, но он был просто нарасхват.

— А-а, это Гэмиш, — ответила Шарлотта. — Гэмиш Мабеле.

— Что-то он не похож на Гэмиша,[22] — фыркнула Мелисса.

— И тем не менее. Его отец — король где-то в самом центре Африки, а сам он учился в Кембридже, увлекся шотландскими танцами, вступил в «Маклефлугга», это такой клуб, а когда у него родился первый сын, то он дал ему шотландское имя. По-моему, у него есть даже своя шотландка: шотландка Мабеле.[23]

— Вот это да! — воскликнула Мелисса. — Хотела бы я посмотреть, как он выглядит в килте.[24] А еще лучше без килта.

— Мелисса, замолчи, — одернула ее Мэри Роуз.

— Настоящий принц! — мечтательно произнесла Бетси. — Может быть, тот самый, которого не довелось встретить мне.

Бетси была наверху блаженства, ей удалось познакомиться, как она без тени смущения сообщила всему семейству, с тремя баронетами, одной графиней и одной герцогиней.

— И она, эта самая герцогиня, рассказала мне, что на той неделе обедала с принцессой Дианой, так та просто душечка, такая вся естественная и застенчивая.

— А принц Чарльз тоже душка? — кротко спросил Фред, подмигивая Шарлотте.

— Он действительно очень мил, — вмешался Саймон Каннингхэм, изо всех сил старавшийся произвести впечатление на всех, кто имел хоть какое-то отношение к Георгине. — Мой отец художник, он выставлял одну из своих картин на вернисаже Академии в этом году, и я видел принца Чарльза в тот день, когда проходили закрытые посещения. Он обаятелен, очень мягок, вежлив и учтив. Он бы вам понравился, я знаю. Приезжайте на следующий год, когда будет очередная выставка, я уверен, что мы сумеем организовать для вас билет.

— О господи, Саймон, ты сам не понимаешь, что наделал, — засмеялся Фред. — Теперь она весь год будет звонить тебе по два раза в день, чтобы ты не забыл об этом обещании.

Вид у Бетси стал обиженный; Макс, который очень любил свою бабушку, подошел к ней и обнял ее за плечи:

— Мне кажется, принцу Чарльзу здорово повезет, если ему посчастливится с тобой познакомиться.

— Мне тоже так кажется, — проговорил Малыш, молчавший на протяжении всего завтрака. — Извините, мне неудобно нарушать компанию, но я вас должен на время покинуть. У меня сегодня днем встреча в Лондоне.

— Да? — переспросил Фред. — С кем?

Голос у него был слегка задиристый; Макс обратил внимание на то, что Малыш вдруг словно одеревенел и бросил на Фреда крайне неприязненный взгляд.

— С одним человеком из «Гамброса», — объяснил он. — Они там сейчас заняты очень интересными делами. Считают, что на горизонте уже видны все признаки Большого бума.

— А что это такое: Большой бум? — полюбопытствовал Макс. — Звучит довольно заманчиво.

— Боюсь, что ничего заманчивого тут нет, — рассмеялся Малыш. — Большой бум — это то, что должно произойти в восемьдесят шестом году, когда перестанут действовать нынешние правила ведения операций на бирже. Сесил Паркинсон только что объявил об этом в палате общин. Тогда нынешние брокеры потеряют свою монополию на покупку и продажу акций, и рынок окажется открыт для всех. Будет больше похоже на то, как это делается у нас дома. Любопытно, как все может повернуться. Хочу побольше разузнать об этом.

— Вот как? — снова переспросил Фред. — Расскажи-ка мне поподробнее о своих планах. — Тон у него по-прежнему был задиристый.

— Нет у меня никаких планов. — Малыш внезапно помрачнел и казался теперь очень угрюмым. — К сожалению. Ну, я уезжаю. Шарлотта, дорогая, можно мне взять твою машину, чтобы доехать до станции? Я могу вернуться довольно поздно.

— Конечно можно, — сказала Шарлотта. — Только учти, дядя, это «мини», а не «мустанг» или «порше», к которым ты привык.

«Вот корова, обязательно она должна дать указания», — возмутился про себя Макс.

— Макс, тебя к телефону. — Голос Георгины внезапно и резко прервал его сон: после обеда он уселся в библиотеке возле камина и незаметно для себя уснул. «Наверное, старею», — подумал он.

— Я сплю. Кто там?

— Какой-то мужчина.

— Все равно сплю.

— Нельзя быть таким ленивым.

— Георгина, будь ангелом, запиши его номер. Я ему потом перезвоню.

— Ладно.

— Это был какой-то фотограф, — сказала Георгина, усаживаясь на подставку для ног, стоявшую рядом с его креслом. — Видимо, кто-то из тех фотожурналистов, что были на балу, посоветовал ему связаться с тобой.

— Господи, только не это. Не собираюсь я покупать его паршивые снимки.

— Не думаю, что он хочет тебе что-то продать. По-моему, ему нужно с тобой просто поговорить. Позвони ему, Макс, по голосу он производит приятное впечатление. Вот его номер.