Звонок домофона заставил ее подскочить в кресле. Нога тут же заныла, телескоп крутанулся на триста шестьдесят градусов. Нина осторожно, двумя руками приподняла ногу и поставила ее на пол, приподнялась сама, опираясь на подлокотники, подхватила костыли и заковыляла в комнату. Сэм следовал по пятам, Мими семенила за ним. Вновь зажужжал домофон.

— Да иду, иду! — огрызнулась Нина, а в интерком спросила: — Кто там?

— Нина? Это Дэниел.

Она затаила дыхание. Глянула на себя в зеркало. Хуже не бывает… Сорок восемь часов без душа!

— Нина? О Боже…

— Входите! — ответила она.

Открыла дверь и заковыляла обратно на террасу. И тут прозвенел дверной звонок.

— Открыто! — крикнула она.

— Постойте, я помогу! — Он прикрыл за собой дверь, положил на стол какой-то бумажный пакет. Но она уже преодолела три ступеньки вверх и выбралась на террасу. Он помог ей сесть, придерживая за руку, и забрал костыли.

Когда Нина устроилась, он подтащил второе кресло и уселся рядом — двое приятелей на пляже любуются океанскими волнами. Или в кино, ждут, когда кончится реклама и начнется фильм. Или в машине, смотрят на шоссе впереди.

— Я рада, что вы пришли, — начала Нина.

— Правда?

— Я хотела поблагодарить за то, что доставили Сэма и всех остальных собак по домам. Что позвонили Клэр и вообще помогли. И за этот чудесный подарок. Спасибо. Большое спасибо.

— Я хотел удостовериться, что с вами все в порядке. — Он повернулся к ней: — Выглядите неплохо.

— Ой, я выгляжу хуже некуда! И так неловко, что я при вас…

Он улыбнулся:

— Вы выглядите замечательно! — Произнося это, он не отводил от нее глаз. Потом внезапно повернулся к телескопу и прильнул к окуляру. — Недурно. Можно все разглядеть, правда? Взгляните-ка на эту квартиру. У них на стене Пикассо — опасное имущество, — заметил он, отодвигаясь от телескопа.

— Забавно, правда?

— Именно об этом говорил Шопенгауэр. Людей нельзя оставлять наедине с их изобретениями. Это ведет к…

— Шопенгауэр? — переспросила она, припоминая файл в его компьютере.

— Немецкий философ. Он, среди прочего, говорил, что наша Вселенная устроена неразумно.

— Э-э, уф-ф! Гениальная мысль.

— Вот именно! Выдумаете, всем это известно? На самом деле все мы безнадежные оптимисты, полагающие, что можем контролировать собственные порывы. Изобретаем телескоп, чтобы исследовать пространство, изучать. А потом оказывается, что это всего лишь еще одно устройство, провоцирующее развитие наших пороков.

— Но можно же просто смотреть! Вы можете выбрать, что разглядывать, например, птиц — видите, вон полетела одна? Какого цвета у нее клюв? А взгляните на восхитительные ивы вон там. Можно разглядеть каждый листик, трещины на коре…

— Но гораздо интереснее заглядывать в чужие окна, верно? Вон ребенок смотрит телевизор. А вот женщина за столом, у компьютера. А вот парень стоит, голый. По крайней мере я думаю, что он голый, но не могу разглядеть — а, точно, голый! — Передернувшись, он отодвинулся от телескопа.

— Конечно, мы можем выбирать. Разве я виновата, что вы предпочитаете смотреть в окна, а не на птиц?

— Это и имел в виду Шопенгауэр. Он был жутким пессимистом.

— Нас здесь всего двое. Впрочем, я полагаю, мир состоит из несовершенных людей — в большинстве своем полных болванов. И что, меня можно считать шопенисткой? Шопенистской свиньей!

Дэниел рассмеялся. Пожалуй, впервые она видела его таким спокойным и расслабленным. И тоже успокоилась.

— Знаете, а вы не похожи на парня, который изучает философию. Вы же юрист!

— Угу. А юрист не может читать философов?

— Может, конечно. У нас свободная страна. — Она говорила как полная дура. — Но много ли вы знаете юристов, которые вообще в курсе, кто такой Шопенгауэр?

— Я прослушал пару лекций по философии на старших курсах, только и всего.

— Интересно. В смысле вы интересный. То есть, о черт…

— А вы изучали искусство? Вы же художница, да? Ваши композиции…

— Просто хобби! Гуляю, собираю всякий мусор. Придумываю, как можно его использовать.

— Значит, вы помогаете сохранять чистоту окружающей среды, — с улыбкой заметил он.

— И это тоже, — улыбнулась она в ответ.

— Знаете, они необычны.

— Необычны? — переспросила она, словно не услышала в этом никакого комплимента.

— Невероятно необычны. Удивительно необычны. Она широко улыбнулась. Вот теперь это был комплимент.

Обернувшись, он смотрел на нее так долго, что ей стало неловко.

— Мне пора идти. Пока это не превратилось в привычку, — сказал он, кивнув на телескоп. — Вам не нужно чего-нибудь, пока я… а кто гуляет с Сэмом и Мими?

— За ними чуть позже придет Клэр. Спасибо, все в порядке.

— Ладно, тогда, я, пожалуй, пойду. Могу я зайти через денек-другой?

— Ну… э-э… да. Пожалуйста.

— Не увлекайтесь! — Он положил ладонь на телескоп, поднимаясь. — Это может привести к превращению в Шопенистскую Свинью.

Нина рассмеялась, польщенная тем, что он вернул ей ее шутку. Попыталась встать.

— Что вы делаете? — Он поспешно помог ей подняться, обняв за талию. Опершись на него, она оказалась так близко, что голова ее почти лежала на его плече.

Нина чувствовала его запах. Он дурманил. И, не отдавая себе отчета, она поцеловала его в уголок губ. Она не могла сдержаться. Это было выше человеческих сил.

И он ответил, приоткрыв рот. И еще раз, обе руки обняли ее, крепко прижали, она приникла к нему, их тела, от губ до коленей, слились в единое целое. Когда поцелуй наконец закончился, она смущенно, испуганно опустила голову, а его губы скользнули до ее волосам, потом чуть ниже, к уху.

— Я принес тебе суп, — прошептал он.

— Правда? — Как будто это имело какое-то значение.

Никогда еще поцелуй не действовал на нее так. Этот Дэниел, мужчина, удивлявший ее при каждой встрече — Шопенгауэр, подумать только! — целовал ее так, словно настал конец света и это их последний поцелуй. Она совершенно потеряла голову.

— На столе в комнате. Куриный.

Опять загудел домофон.

— Кого еще принесло?

— Постой, я узнаю.

Нина не могла поверить в случившееся. Она уже сомневалась, а было ли это на самом деле.

— Это Боно. Он поднимается, хорошо? — донеслось из комнаты.

«Прямо Центральный вокзал, чтоб его!» — подумала Нина. К ней никогда не приходило столько гостей в один день, с того момента как она в прошлый раз вернулась из больницы. После собственного рождения.

— Привет, мужик, — услышала она Боно. — Вот это да! Ты только глянь! Что это за штука? Это Нина сделала? Потрясно! Похоже на эту… из «ЧернойЛагуны»!

«Надо же, прямо все — художественные критики!» — усмехнулась Нина.

— Нина! Как ты себя чувствуешь? — радостно спросил Боно, появляясь на террасе.

— Привет. Ты что, вообще не ходишь в школу?

— Воскресенье. Забыла? И вообще сейчас лето. Ты что, от боли утратила чувство реальности? Это заразно? — Он, дурачась, склонился к ней, почти прижавшись лицом к ее лицу. — Это заразно? — проорал он.

Нина, смеясь, оттолкнула его, и Боно, хохоча, демонстративно отлетел к самому парапету.

— Ну, мне пора, — сказал Дэниел. — Ты — или он — в надежных руках. — Он потрепал Боно по плечу.

Нина, еще не вполне придя в себя, смогла только спросить:

— Правда, пора?

— Но я хотел бы зайти завтра, если не возражаешь, конечно, — несколько формально ответил он.

— Я буду дома. — И она чуть деланно, неловко засмеялась.

— Боно, позвони мне, если ей что-нибудь понадобится. Оба звоните! — Бросив на прощание еще один взгляд на нее, он вышел.

— Итак, мы с тобой остались наедине. Сумеешь контролировать ситуацию? — сурово начал Боно.

— Сядь и уймись, — улыбнулась Нина.

И Боно устроился в кресле рядом с Ниной. Весь день они болтали, смеялись, смотрели в телескоп. Ели суп. Съели весь. Никогда в жизни Нина не чувствовала столько о себе заботы, как в тот день. И еще поцелуй. Он ее жутко напугал.