В дождь или зной. Семь дней в неделю. Невзирая на похмелье, болезнь, депрессию или просто усталость. Плюс к этому вам приходится сражаться с капризными собаками и отмороженными клиентами и потенциальной возможностью потерять работу. Какая гадость, думала Нина следующим утром, когда было чересчур… да вообще все чересчур, чтобы вставать. Может, дело было в последнем свидании накануне (когда наконец она научится доверять инстинктам и не встречаться с мужчинами, которые сделали пластику носа?), или несвежих суши (она представила, как глисты пробираются из желудка в кишечник и обратно), или дефиците сна (она читала, что от этого можно даже умереть), или в ливне за окном (а на термометре при этом тридцать два градуса). Возможно, причина в том, что она столкнулась с Дэниелом у миссис Чэндлер. Или в том, что он шлепнулся на задницу. Или в заднице, в которой оказалась она сама. Одно из вышеперечисленного. Все вышеперечисленное.

С кровати она могла рассмотреть небо — если лечь на дальний левый край, свесить голову с матраса, вытянуть шею, развернуться лицом к потолку, так чтобы голова почти касалась пола. Под таким углом она могла разглядеть квадратик неба над стеной соседнего дома. Сегодня утром, в 5.45, оно было золотисто-коричневым; восходящее солнце пробивалось сквозь облака, смог и дождь.

Нина рывком переместилась обратно на середину кровати и уставилась в потолок. «Черт побери, — сказала она себе, — мне нужно вставать, а я в чудовищно дурном настроении».

Словно услышав ее мысли, на кровать вскочил Сэм и уютно устроился прямо на ее животе. Она едва среагировала, просто чуть отодвинулась, чтобы было удобнее. Он положил ей лапу на плечо. Она ее убрала. Он лизнул ей щеку. Она вытерла. Он принялся мордой толкать ее голову. Не обращая внимания, Нина продолжала смотреть в потолок. Пес подождал пару секунд, а затем, словно устав от ее безучастности, медленно встал, намереваясь спрыгнуть с кровати, и демонстративно повернулся к ней задом. Но то был просто розыгрыш — неожиданно он прыгнул, совершив поворот на сто восемьдесят градусов, и ловким движением плюхнулся на нее сверху. В глубине души Сэм явно был цирковым артистом.

Нина крепко обхватила рычащую морду, притянула поближе и расцеловала. Затем, с тяжким вздохом прерывая момент счастья и возвращаясь к своим страданиям, она села, столкнула Сэма на пол и поплелась в душ.

Сегодня все было тяжким трудом: вымыть голову, побрить ноги, выбрать белые носки. Каждое решение, каждое движение требовали гигантских усилий. Словно плотный душный воздух каким-то образом заполнил ее изнутри. Уныние — вот что она испытывала. Медленно и вяло — так она двигалась — и безразлично оделась, приготовила себе кофе и тост. Хлеб «восемь злаков», не потому что помешана на здоровом образе жизни, но он действительно вкуснее упакованной в целлофан дряни из «цельной» (да, в этом Нина была как Мэрилин Монро) пшеницы. Откусила кусочек. Прожевала. Подумала, что пора покрасить стены в квартире. И от мебели своей она устала. Откусила еще кусочек. Композиция, над которой она работает, отвратительна, нужно выбросить ее как можно скорее. Откусила еще кусочек. Нужно что-то сделать с так называемой спальней. Добавить цветовой акцент. Коврик, что ли, купить или что-нибудь в этом роде. Ткань просто ужасная. На окнах жалюзи, даже покрывала симпатичного нет на кровати. Как в тюремной камере. Нина глотнула, глянула на часы. О черт! Из-за всей этой тягостной возни, приступов ненависти к миру она теперь опаздывала. Чтобы погулять с Сэмом, не оставалось времени, значит, придется брать его с собой и гулять со всей утренней сворой.

Нина выплеснула в раковину остатки кофе, судорожно затолкала в рот тост, схватила рюкзак, прицепила к ошейнику Сэма поводок, и вдвоем они вылетели на улицу.

Жара обрушилась на них подобно тонне кирпичей. Дождь прекратился, но при температуре выше тридцати и почти стопроцентной влажности этого заметно не было. Намокаешь, как под дождем. Пока Нина пыталась выровнять дыхание, Сэм тащил ее к парку. Воздух, с трудом проникавший в горло, смешался с застрявшим там кусочком хлеба, и Нина закашлялась. И остановиться уже не могла. Такое предательское щекотание на задней поверхности гортани настигало ее в худшие моменты жизни — на собраниях, у врача, в библиотеке, в самолете, — когда задыхаешься, и слезы градом, и лицо багровеет. И вот сейчас то же самое.

Она кашляла почти до рвоты, задыхалась и багровела в двух шагах от Центрального парка, а ее пес сходил в это время с ума: прыгал, толкал ее лапами в грудь, едва не ронял на асфальт, но ничего не помогало. Нина сбросила рюкзак, едва не оторвав застежку, вытащила бутылочку с водой, сделала глоток и, открыв наконец доступ потоку воздуха, со свистом вдохнула.

Строитель, толкавший поблизости тележку с досками, заботливо осведомился:

— Ты в порядке, милашка?

Физически не в состоянии развернуто донести до него мысль «Не называй меня милашкой, урод», она мучительно прохрипела:

— Да, спасибо.

Теперь, когда снабжение организма кислородом наладилось, можно было продолжать путь. Первая остановка, Люка. Господи, взмолилась Нина, одна надежда, что Джим еще спит! Она оставила Сэма с привратником и поднялась наверх. Постучала в дверь черного хода. Тишина. Тихонько, как всегда, буквально на цыпочках, она вошла. Джима в кабинете не было. Люка лежала на своей подстилке в крохотном закутке за загородкой.

Зачем люди заводят собаку, если не хотят, чтобы она стала членом семьи? Всякий раз, приходя за Люкой, Нина задавала себе этот вопрос. Должен же быть какой-нибудь чертов закон! Пусть бы люди сдавали экзамены, доказывая, что могут быть хорошими хозяевами своим собакам, и, может, этот экзамен даже определял бы, какой именно пес подходит данному человеку.

У Люки была веревочная игрушка, этакая для «перетягивания каната». У Нины эта штука стала своеобразным измерителем Люкиного счастья. Если она была на том же месте, где ее оставили в последний раз, значит, Джим не играл с собакой.

И на этот раз игрушка валялась ровно на том же месте, где Нина положила ее накануне.

Завидев Нину, Люка подняла голову. Потом ее задние ноги выпрямились, хотя вес тела сосредоточился на передних. Поднимаясь таким способом, Люка напоминала верблюда. Она выпрямилась, встряхнулась и неловко заковыляла к Нине, бешено виляя хвостом.

— Минутку, девочка! — Нина никак не могла открыть загородку. — Чертова защелка…

Люка начала терять терпение и положила лапы сверху на перегородку. Нина оттолкнула ее и продолжала возиться с задвижкой. Пока перегородка просто не рухнула. И Нина уже знала, что будет дальше.

— Эй, там! Какого… — Джим, видимо, проснулся и орал из спальни в дальнем конце квартиры. — Заткнитесь вы все там!

— Скорее, девочка, — шепнула Нина Люке. И громче Джиму: — Простите! — И вновь Люке: — Пошли!

Как только она открыла дверь, Люка выскочила и пулей помчалась по лестнице. Нина даже не успела прицепить поводок.

В вестибюле Люка едва не сбила с ног пожилую даму с палочкой. Потом несколько раз проскакала вокруг пуделя, от чего тот запутался в поводке, к досаде хозяина, толстого дядьки, который, казалось, умрет на месте после прогулки вокруг квартала — этого расстояния явно недостаточно для пуделя, которому необходимо много бегать и играть. Нина протянула толстяку свою визитку, ловко вытащив ее из заднего кармана, прикрепила Люкин поводок, схватила Сэма и, бросив привратнику короткое «спасибо», вышла.

Теперь с Сэмом и Люкой она отправилась за Кингом, избалованным далматинцем Квинтов. Сэма и Люку она привязала у входа под пристальным взглядом портье.

Сегодня утром что, все еще в постели? Все, кроме Нины? Квинты определенно там, ибо Нина услышала, как они занимаются любовью. Когда она вошла, Кинг бесновался возле закрытой двери хозяйской спальни. Он наверняка тоже все слышал. Чтобы не слышать этих воплей, нужно быть глухим, как старый бигль Боно по имени Че. Хотя Кинг не мог доподлинно уразуметь точный смысл слов «О Боже, трахни меня, детка!», общее направление он явно ухватил.