Однако Джеймс не проявлял никакого желания применить силу. Его страстные поцелуи делали свое дело. Тимбер почувствовала нарастающую тяжесть внизу живота и поняла, что она тоже возбуждена. Когда Джеймс стиснул девичью грудь, Тимбер осознала, что и он это чувствует.

— Ох милая! — прошептал он. — Можно, я только немного посмотрю на тебя? Я ничего не буду делать — обещаю.

Она заколебалась, но Джеймс усилил свое давление. Он играл с ее языком до тех пор, пока Тимбер не стало казаться, что весь мир превратился в одно большое горячее и влажное место, где слышны только какие-то непонятные тихие звуки. Страстно целуя ее, Джеймс в то же время расстегивал блузку и сдвигал в стороны бретельки лифчика, высвобождая грудь. Губы его сначала исследовали один белоснежный холмик, затем принялись за другой.

— Джеймс! — слабо сказала Тимбер. — Вы… вы сказали, что ничего не станете делать.

— Детка, я же не делаю ничего плохого. Просто показываю тебе, как все будет, когда ты найдешь подходящего мужчину и позволишь ему делать то, что он хочет и чего хочешь ты… — Он взял в рот тугой сосок и принялся ласкать его языком. — Они такие большие, милая. От одного взгляда на них можно сойти с ума. Смотри, что ты со мной сделала, дорогая.

Он положил руку Тимбер на выпуклость в своем паху. Она не смогла заставить себя посмотреть, но сквозь джинсы чувствовала, насколько велико его напряжение.

— Джеймс…

— Не говори ничего. Просто минутку подержи там руку. Как приятно, когда ты чувствуешь, каким большим меня сделала. Подумай об этом, Тимбер. Подумай о том, как это может быть — когда это внутри тебя…

Слабо застонав, Тимбер убрала руку.

— Джеймс, ты обещал.

— Я знаю, — открыв глаза и улыбнувшись, сказал он. — Я обещал, что не сделаю тебе ничего плохого, и не сделаю. Давай-ка перейдем под дерево, чтобы не жариться на солнце.

Ноги не слушались Тимбер. Джеймс снова ей улыбнулся и взял за руку. Когда они подошли к дереву, он с легкостью поднял девушку и посадил на свисающую ветку, удерживая за изящные бедра.

— Ты прямо русалка, — сказал Джеймс. — Ты чувствуешь ритм реки и всю ее дикую красоту. А я просто схожу с ума по этой русалке.

— Джеймс, помоги мне спуститься, — сказала Тимбер, на самом деле этого не желая. Ей нравилось, как Джеймс с ней говорил, и ей хотелось еще… «Чего еще?» — покраснев, мысленно упрекнула она себя. Если не прекратить эту игру, то они пройдут весь путь до конца, он потеряет к ней уважение и тогда…

— Ты гадаешь, насколько правильно я читаю твои мысли? — будто дразня ее, спросил Джеймс; глаза его блестели.

— Нет. — Тимбер снова покраснела.

— Ну хочешь я скажу, о чем ты думаешь? Ты думаешь о том, хочешь ли, чтобы я поиграл с тобой еще немного — вот так. — Он расстегнул молнию на ее джинсах. — Возьмись за ветку у тебя над головой, чтобы я мог вытащить эту симпатичную маленькую попку… вот… так…

Тимбер не знала, смеяться ей или плакать. Она сидела на дереве практически обнаженная.

— Джеймс, я тебе точно говорю — если ты сделаешь еще хоть что-нибудь…

Он мягко отвел ее руку в сторону.

— Только дай мне посмотреть на эту милую маленькую штучку, чтобы мне было о чем мечтать, когда ты меня оставишь и уедешь в школу. — Джеймс осторожно раздвинул ее бедра, его глаза впились в кудрявые волосы, растущие между ног. — О какая прелестная киска! Она просто требует, чтобы ее поцеловали…

— Джеймс!

— О, дорогая, еще только одну минутку. Я обещаю… я… не… — Он впился губами в нежную промежность.

После первоначального шока Тимбер поняла, что эти ощущения гораздо острее, чем все, что она испытывала раньше. Затаив дыхание, она сильнее сжала ветку дерева.

В тот момент, когда Тимбер решила, что больше не выдержит, Джеймс со стоном отшатнулся от нее.

— Если бы я пошел дальше, то не знаю, что бы случилось, — тяжело дыша, прохрипел он. — Тимбер, можешь ли ты простить меня за то, что я так увлекся? Дорогая, скажи, что прощаешь меня.

Джеймс натянул джинсы на негнущиеся ноги Тимбер и сам застегнул молнию.

— Я виновата в этом не меньше тебя, Джеймс. Я… я не знаю, что на меня нашло: мне не стоило позволять тебе это…

— Я думаю, наши кони уже успели заскучать, — пробормотал Джеймс. — Наверное, пора ехать домой.

— Да, — сказала Тимбер, спрыгнув с дерева и чуть не потеряв равновесия. — Думаю, что да. Матушка Роуз говорила, что приготовит ужин к нашему возвращению. — Тимбер вовсе не испытывала особого желания отведать фирменных блюд старой негритянки — жареных цыплят и запеченных в тесте яблок — но считала, что нужно хоть что-то сказать.

Тимбер галопом погнала Соболя через заболоченный участок, где черной тучей вились москиты. Ее смущало то, как она хотела, чтобы Джеймс занялся с ней любовью, и огорчало, что именно он остановился, не доведя дело до конца.

Ехавший сзади Джеймс Фортсон перевел Грома на легкую рысь. Джеймс был очень, очень доволен тем, как развиваются события. Как ни велико было желание, он сумел контролировать себя. Теперь Джеймс мог спокойно дожидаться того времени, когда — возможно, после возвращения из Европы — у Тимбер будет полная возможность доказать ему, что он совсем еще не стар для нее.

Подругам не верилось, что день окончания Эйвери, день, о котором они мечтали, не веря, что он когда-нибудь придет, наконец-таки настал. На дворе было четвертое июня 1958 года.

Теперь, когда этот долгожданный день наступил, радостное возбуждение смешивалось с грустью. Кейти, сидя на кровати Джейсона по-турецки, подытожила это так:

— Больше никогда не будет по-старому. И, попав в беду, мы больше не сможем рассчитывать друг на друга. Как только мы отсюда уедем, разомкнется магический круг. Каждая из нас будет противостоять всему миру в гордом одиночестве.

Джейсон, который в это время наклеивал фотографии в альбом, рассмеялся:

— Если вас послушать, то окончить колледж — все равно что умереть. Это только начало, любовь моя. Только начало!

— Я понимаю Кейти. — Франческа вздохнула. — Вы скажете, что будете близко, что в любой момент мы можем позвонить вам, но тем не менее все теперь будет иначе.

— Но мы же встретимся в Европе! — сказала Тимбер, любовно гладя роскошный путеводитель, присланный ей на прошлой неделе секретарем Джеймса. Тимбер все еще не могла в это поверить. Она сможет побывать там, где побывал Микеланджело, сможет увидеть его удивительные работы, сможет подолгу рассматривать бесценные картины и скульптуры времен Возрождения. — В Венеции, во второй неделе июля. Я, например, очень буду ждать!

При виде такого энтузиазма Франческа улыбнулась. Ей-то уже почти надоело ездить за границу. Июньская поездка в Рим — это работа, работа и еще раз работа. Но рандеву в Венеции действительно будет замечательным. Доркас согласилась с тем, что Франческе нужно немного отдохнуть, чтобы справиться с бешеной нагрузкой, которая ждет ее впереди.

— Кейти, я не знаю, как ты сможешь выдержать этот летний семинар по праву в Оксфорде. Но ты точно сумеешь вырваться к нам в Венецию на несколько дней?

Кейти кивнула.

— Этой осенью я поступаю на юридический факультет, так что семинар особого значения не имеет — честное слово. Ни на что в мире я не променяю нашу встречу в Венеции. — Она посмотрела на Джейсона. — Я бы хотела, чтобы вы передумали, Пан, и тоже к нам присоединились. Это несправедливо, что вас не будет с нами, когда мы будем отмечать пройденный путь и гадать о том, что ждет впереди. Вы ведь все время были с нами.

Девушки затараторили все разом, пытаясь уговорить Джейсона, но тщетно: он лишь с удвоенной силой замахал руками.

— Нет, нет, я говорил вам, что терпеть не могу Европу, терпеть не могу самолеты и, кроме того, не могу сейчас оставить тетю Лилу одну. Вы знаете, как она нуждается в моем присмотре.

— Нам будет ее недоставать, — сказала Франческа, оглядывая комнату. — Нам многого будет недоставать. — Она посмотрела на своих друзей, своих единственных друзей, и на глазах у нее появились слезы. — Черт возьми, почему я уже чувствую себя такой одинокой? Как будто что-то очень хорошее подошло к концу, а я к этому не готова.