— Ты права. — Он тяжело опустился в одно из модерновых кресел. — Мой отец впал в какое-то безумие. Если дело касается женщин, Тимбер, то он далеко не святой. Даже когда моя мать была жива, отец вел себя так же. — Расс смерил ее взглядом. — Должен сказать, что вкус у него стал лучше, хотя для него ты все же слишком молода.

Тимбер побледнела.

— Это… это — оскорбление! Он даже не прикасался ко мне.

— Разве? Ну, физически, может быть, и нет, хотя нельзя поручиться, что это вскоре не случится, раз ты позволяешь ему покупать себя. И если ты не остережешься, Тимбер, — продолжал Расс, игнорируя ее гнев, — то скоро он овладеет тобой. И душой, и телом. Уверен, тебе это не понравится. Ты не захочешь быть собственностью Джеймса — я тебе ручаюсь. Моей матери это не нравилось. Вероятно, поэтому она и умерла такой молодой. Я сам всю жизнь боролся против этого, потому что не хотел быть собственностью Джеймса, хотя он и мой отец. Ты уверена, что тебе по душе такая жизнь?

Тимбер снова пришла в ярость:

— Я не его собственность! Это он мне должен — моей матери и мне — и поэтому так поступает. Он мне должен, черт побери! Мой папа угробил себя, работая на недосягаемых и могущественных Фортсонов. А моя мать? А я? Я всю жизнь прожила на этой жалкой ферме, глядя на вас там, на Холме, и зная, что у меня никогда не будет ничего подобного… Господи! Неужели ты ничего не понял? Тебе не понять, что значит быть бедным и знать, что без посторонней помощи ты никогда не выберешься из ловушки!

По лицу Тимбер потекли слезы, и она никак не могла их остановить. Все переживания, накопленные за годы нищенского существования, все огорчения ненавистной жизни сейчас выплескивались наружу.

— Тимбер, ради Бога, прости меня. Я не думал… Я не знал, что ты обижена на нашу семью. Клянусь, я не знал о твоих чувствах!

Ей захотелось его ударить.

— Это потому, что тебе никогда не приходилось принимать милостыни, как мне. Тебе все и так доставалось — даже если ты ничего не просил. — Тимбер посмотрела на него с ненавистью. — Надеюсь, черт возьми, ты подавишься той серебряной ложкой, с которой родился! — Тимбер горько зарыдала.

Расс обхватил ее руками, пытаясь поцелуями осушить мокрое лицо. Его страстный шепот наконец сквозь истерику пробился к сознанию Тимбер.

— Господи, Господи! Тимбер! Как же так получилось? Той ночью в беседке я почувствовал себя заново пробудившимся к жизни — как будто с глаз спала пелена. И все благодаря тебе. Тебе! А теперь мы здесь ругаемся из-за Джеймса. — Найдя губами ее рот, Расс замер. Только его пальцы нежно гладили шею Тимбер, пытаясь снять напряжение. — Я не хочу с тобой ругаться, — прошептал Расс. — Я просто хочу, чтобы ты здраво взглянула на вещи.

— А я не хочу здраво смотреть на вещи! — выкрикнула вдруг Тимбер. — Я не хочу так же беспомощно, как моя мать, барахтаться в бедности и гнуть спину на табачной плантации. Мне нужно все самое лучшее. А твой отец первый, кто может — и хочет! — мне в этом помочь.

Расс отступил назад, как будто Тимбер вдруг стала ему противна.

— Ты что, не слышала, что я тебе говорил? Джеймс отнюдь не бессребреник. Стал бы он вкладывать деньги в тебя, в твою жизнь, стал бы посылать тебя сюда, если не рассчитывал получить кое-что взамен? — Взгляд Расса безошибочно сказал ей, что он имеет в виду под словом «кое-что». — А Джейсон такой же наивный, как ты. Когда он мне рассказывал о планах отца в отношении тебя, он был страшно доволен, говорил о том, как это замечательно и…

— Пан тебе рассказал про твоего отца и меня? — Тимбер была удивлена.

Расс мрачно улыбнулся:

— Кажется, он считал, что, узнав об этом, я пойму, какая добрая душа на самом деле мой отец. Ну, он добился только того, что заставил меня жалеть тебя, потому что ты явно не можешь различить, что кроется за этим «милосердием».

Тимбер резко выпрямилась.

— Думаю, что наконец я начинаю понимать, — медленно проговорила она. — Ты обижен на меня. Вот в чем дело! Ты обижен на то, что Джеймс тратит деньги на меня, а не на твои прихоти. — Тимбер подошла к окну и, отдернув штору, указала на стоявший снаружи сверкающий красный «корвет». — Посмотри вот сюда. Я простая деревенская девушка, но мне известно, что эта машина стоит больше, чем четырехлетнее обучение в Эйвери-Волш! — Она засмеялась. — Не жалей меня, Расс. Мне не нужна твоя жалость. Мне вообще от тебя ничего не нужно!

— Это понятно — я ведь не могу дать тебе то, что может дать мой отец. Состояние моей матери в его руках. — Он подошел к Тимбер и слегка провел рукой по ее щеке. — Что ты дала ему взамен, Тимбер? Поцелуй или два? Или, может быть, пару прикосновений — вот здесь и здесь? Видишь ли, дело этим не ограничится. Джеймс потребует от тебя больше, и тебе нужно быть к этому готовой!

Она отстранилась:

— Отвези меня обратно в коттедж, Расс. Сейчас же! Я не хочу больше тебя видеть!

— Очень может быть, что и не увидишь, потому что я совсем не рвусь навещать своего отца. — Расс махнул рукой. — Делайте что хотите. Теперь я окончательно решил перевестись в восточный университет.

Тимбер вскинула голову.

— Ты уезжаешь из Эмори? Когда? — спросила она. Ярость ее бесследно исчезла.

— Вероятно, в конце семестра, — с мрачной улыбкой ответил Расс. — Только благодаря моему замечательному отцу оказалось возможным в такое время устроиться в одну из школ «Лиги плюща»[14]. Конечно, я могу отказаться, но тогда он мне перекроет кислород. — Расс сделал движение рукой. — А как ты заметила, я развращен «корветами» и регулярным посещением злачных мест.

— Почему… почему твой отец хочет тебя отправить учиться так далеко?

— Ну, перестань! Ты же не дура. Как и мой отец. Он видел, что произошло между нами на моем дне рождения, или по крайней мере хорошо себе это представил. В детстве Джеймсу приходилось носить обноски. Ты думаешь, он сейчас этим удовлетворится? После сына, которого презирает?

Тимбер подняла было руку, чтобы дать ему пощечину, но вместо этого резко повернулась на каблуках и побежала к машине. Расс последовал за ней.

По дороге на кампус они молчали. Пройдет еще много-много времени, прежде чем они заговорят снова.

На следующий день в пять часов вечера Джейсон появился перед входной дверью особняка Дэйна Вандерхофа. Перед этим он позвонил Дэйну и просто сказал:

— Я друг Питера Рэмси, мистер Вандерхоф, и хотел бы поговорить о той скульптуре, что он сделал для вас.

Любопытство Дэйна пересилило его обычное нежелание общаться с незнакомыми людьми. Когда в назначенный час появился Джейсон, Дэйн провел посетителя в солярий, находившийся рядом с садом.

— Ну? — нетерпеливо сказал он, взмахом руки отпустив дворецкого. — Что вы хотели мне сказать? Если Рэмси снова хочет получить мое разрешение, чтобы выставить статую, можете передать ему, что я по-прежнему в этом не заинтересован. Статуя принадлежит мне.

Ничуть не обеспокоенный, Джейсон рассматривал скульптуру.

— Восхитительно! — пробормотал он. — Я все еще поражаюсь тому, как Питер смог в холодном камне воплотить ее душу.

Дэйн с недоверием посмотрел на Джейсона:

— Ее душу? Вы хотите сказать, что знаете эту девушку? — В его холодных глазах кипел гнев. — Рэмси, черт бы его побрал, сказал мне, что она не существует в действительности, что это плод его фантазий. Я его убью! Я…

— Успокойтесь, мистер Вандерхоф. Питер просто следовал моим инструкциям. Мы оба соблюдали интересы нашей маленькой подруги. Давайте на этом и остановимся. — Джейсон посмотрел на сад. — Какая гармония! Статуи, цветники, живые изгороди…

— К черту изгороди! Я хочу получить ответы на свои вопросы!

— Вы еще не задали мне никаких вопросов, так откуда же взяться ответам? — заметил Джейсон.

Дэйн едва сдерживал себя.

— Кто она? Где я могу ее найти?

— Мы об этом еще поговорим. Собственно, у меня есть предложение, которое, я думаю, удовлетворит нас обоих. Вам оно покажется необычным, но человек, который настолько ценит красоту, что готов заплатить за нее любую цену, я думаю, найдет его интересным. Господи, неужели вон та ваза действительно то, что я думаю?