Она шла по улицам, сама не зная куда, пока не вышла на край поля, где собирались войска. Там стояли солдатские палатки из грубо выделанной кожи и расписные шатры для вельмож. Был даже один шатер по виду из шелковой ткани. Какое нелепое тщеславие — истратить целое состояние на защиту от дождя…

Подальше шли боевые учения. Кольчужные рубахи и островерхие шлемы сверкали на солнце. Каждый из молодых норовил прибавить к своей боевой одежде что-нибудь особенное: у одного были алые штаны, у другого — синий пояс из тисненого сафьяна, некоторые украсили свои шлемы яркими шелковыми шарфами на сарацинский манер.

Верхом на конях, они рубились большими тяжелыми мечами, конечно, не менее острыми, чем в настоящем бою. Звон металла, возбужденные крики, тревожное ржание могучих коней сливались в звуки войны. Запах смятых весенних трав перебивался запахами железа и крови, пота и навоза. Острые запахи жизни мешались с запахом войны и смерти.

Аспасия не привлекла их внимания. Маленькая немолодая женщина в черном, закутанная в покрывало, она была похожа на вдову или мать погибшего солдата. Эти забавлявшиеся игрой со смертью солдаты видели их так часто. Другое дело, если бы она была молодой и хорошенькой. Тогда их внимание могло бы стать опасным. Заботливые отцы и братья запрещали дочерям и сестрам ходить в одиночку, пока за стенами города стояли лагерем солдаты. Как раз накануне один горожанин поймал на месте преступления солдата со своей дочкой. Он собственноручно покарал его более чем жестоко: он лишил его орудия обиды.

Исмаил, оказавший помощь бедолаге, сказал ей об этом:

— За одно только можно похвалить этого доброго горожанина. Он проделал все очень точно. Рана чистая и не загноится. На невольничьем рынке в Кордове ему не было бы равных среди этих хирургов.

Он нечасто говорил теперь о Кордове. Изредка он получал оттуда письма. И всякий раз после этого становился нарочито спокойным и рассеянно вежливым. С тревогой она видела, как уходит он в свои мысли, хоть и говорил он ей, что нет в них плохих известий.

Вчера писем не было. Вспомнил он о Кордове в связи с этим покалеченным парнем. Здесь, в Германии, не было кастратов, кроме тех, кто стал жертвой тех же обстоятельств, что и злополучный вояка. Даже у Феофано здесь не было прислужников-евнухов, так привычных в покоях императриц византийских. Здесь они были явлением чуждым, языческим, как говорили германцы.

Стоя на краю поля, она задумчиво смотрела, как молодые воины делают вид, что пытаются убить друг друга. Когда сзади внезапно раздался голос, она от неожиданности встрепенулась, как птица.

— Госпожа? — окликнул ее кто-то.

Она обернулась и оказалась лицом к лицу со старшим пажом мессира Годфруа. Веснушчатый мальчик не отличался красотой, но удивительно честные глаза вызывали симпатию. Она улыбнулась ему.

— Госпожа, — сказал мальчик, — там в зале тебя ожидает гонец. Он хочет говорить только с тобой.

— Какое высокомерие с его стороны, — пробормотала Аспасия. Мальчик с почтительным восхищением смотрел на нее. Она погасила улыбку и царственным движением протянула ему руку: — Ты можешь сопровождать меня, — сказала она.

«Вот и замечательно, — думала она, торжественно опираясь на руку пажа, — ты еще можешь очаровывать мальчишек».

На душе у нее было совсем спокойно, когда она у дверей зала отпустила своего любезного рыцаря. В зале уже были Годфруа и Герберт, Исмаил только что вошел. Гонец сидел на трехногой табуретке возле огня, жадно опустошая блюдо с мясом. Казалось, его нимало не смущает, что он заставляет ждать вельможу и аббата.

Но, увидев Аспасию, он вскочил, торопливо дожевывая хлеб. То, что ей показалось с первого взгляда лысиной и темным плащом, было тонзурой и монашеской рясой. Однако из-под рясы выглядывали добротные сапоги, и телосложение было не хуже, чем у молодых воинов, забавляющихся в поле.

Его поклон не оставлял сомнений в том, что гонец был благородного происхождения, а пожалуй, и благородного воспитания. Таким изящным поклонам не обучишься в монастыре.

— Это брат Ноткер, — сказал Герберт, — он на службе у архиепископа Майнца.

— Тебя прислал архиепископ Виллигий? Как его здоровье? — Аспасия старалась не обнаружить своего нетерпения. Она села на поданный слугой стул, неспешно расправив юбки. Минуту поколебавшись, она сняла покрывало. Она не должна выглядеть здесь слишком уж чужестранкой; к тому же оно мешало ей ясно видеть.

— Мой господин архиепископ вполне здоров, госпожа, — сказал монах, — и шлет тебе привет и добрые пожелания.

— Я желаю ему того же, — сказала Аспасия. — От всего сердца.

По улыбке брата Ноткера она догадалась, что новости хорошие. Даже очень хорошие.

— Я уверен, моя госпожа, что он будет рад услышать это из твоих собственных уст.

— Мы готовы отправиться к нему, — проговорила она.

— Я думаю, вы не захотите медлить, — ответил он.

— Почему? — спросил Герберт. — Что-нибудь случилось?

— Да, — отвечал брат Ноткер. — Архиепископ Виллигий рад сообщить вашему высочеству, что саксонцы выбрали своего регента, а остальная Германия решила следовать их примеру. Они поднялись против мятежника и загнали его в его логово. Его преосвященство спрашивает, не хотели бы ваше высочество присоединиться к нему на ассамблее в Берштадте, где собираются все сеньоры и епископы Германии. — Пока он говорил, в зал приходили все новые люди, чтобы послушать его. Чем дольше он говорил, тем громче был шум в зале. В конце ему пришлось почти кричать. — Будучи здесь, я полагаю, что волей Бога и Пресвятой Богородицы мятежник уже схвачен, его войска рассеяны и суд над ним начался.

Все возбужденно заговорили. Но Аспасия молчала. Она не решалась радоваться. Нет еще. Генрих слишком хитрая лиса. Вероятнее всего, он избежал ловушки…

Разве что получено решение папы…

Ей удалось задать свой вопрос, не напрягая голос до крика. Остальные тоже перестали шуметь; кроме легкого ропота по углам, в зале стало спокойно. От внезапной тишины, наступившей после тоже внезапного шума, у нее закружилась голова.

Брат Ноткер кивнул:

— Святой Отец высказался в пользу императриц. Большинство епископов сразу пересмотрели свои позиции. Под угрозой анафемы взгляды меняются на удивление быстро.

— Конечно, — согласилась Аспасия. Может быть, теперь она может позволить себе немного обрадоваться! Хотя бы решению папы. Но нет, с радостью надо подождать, пока она не увидит Генриха, закованного и в цепях, перед королевским судом. И главное — Оттона. Боже, что, если он взял Оттона в заложники!

Она была словно во сне. Что овладело ею, очарование или кошмар, она и сама не понимала. Не прошло и часа, как ее свита была готова ехать. Хильда, как по волшебству, моментально упаковала все вещи и погрузила в фургон. Даже Герберт, приобретший в свите принцессы королевские привычки, собрался, прежде чем солнце успело передвинуться в ясном небе. Он только слегка хмурился, когда Исмаил привычно отпускал шуточки в его адрес; и это было чудесно. Герберт еще не забыл Боббио, чтобы спокойно воспринимать шпильки насчет крестьянской заносчивости.

Сегодня на него это не действовало. Он собрал всех своих людей, словно армию, даже величественного повара, вызывать которого из кухни осмелился только сам хозяин. Герберт напевал, готовясь в дорогу. Он-то не сомневался, что Виллигий захватил Генриха.

Мессир Годфруа провожал их со сложными чувствами. Аспасия ему почти сочувствовала. Раз война уже выиграна, раз Генрих был схвачен и вся Германия встала на сторону императриц, его превосходная сильная армия была уже не нужна. А армия, готовая к бою, как она прекрасно знала, похожа на волшебный меч. Обнаженный меч жаждет крови, иначе ему не будет покоя в ножнах.

Он собирался отправиться вслед за ней, чтобы убедиться, нет ли там какой-нибудь ловушки, и, если понадобится, охранять ее в Берштадте. Но по крайней мере сегодня они поедут так же, как ехали в Эно: солидный отряд, хотя не армия, с рыцарями, ополченцами и монахами Герберта, распевающими гимны.