– Перестань. Это всего лишь слухи. А поцелуй…

– Да черт с ним, с поцелуем! Я давно не мальчик! – Он опять уставился в окно и, шумно дыша, терзал свою прядь. – А эти слухи… Ты даже себе представить не можешь, как я от них устал. Только об этом и говорят! Только об этом! Каждый мой шаг отслеживают, каждый жест…

– Ну, в таком случае, совершенно не обязательно было устраивать аттракцион с покупками.

Он вздрогнул, как от удара. Медленно повернулся. В глазах была полнейшая собачья тоска.

– Но ведь было же так классно! Весело! – быстро сказала я.

– Наверное, – неожиданно безразлично произнес он и направился к двери. – Ужин сегодня обычный, в семь. За вами зайти или вы сами найдете дорогу в столовую?

Теперь уже мне показалось, что меня ударили.

– Рене! – я вскочила с кресла и поймала его за руку. – Что случилось? Чем я тебя обидела?

Он перехватил ее, прижал к своей щеке, касаясь губами.

– Прости, Жюли… Я такой дурак. Я сам не свой…

Я погладила его по другой щеке. Он поймал и эту мою руку. Поцеловал обе ладони. Медленно выпустил из своих.

– Что мы делаем… Ты же завтра сама об этом пожалеешь!

– Ты так уверен?

– Да. Я договорился с Анкомбром. Он приедет завтра сюда и проведет оглашение.

– Рене, лучше обними меня!

Он коснулся губами моих волос.

– Обниму, Жюли, обязательно. Но завтра. Если ты, конечно, захочешь этого после оглашения. Молчи! Я сам знаю, что сегодня – это сегодня. Я пойду. Хоть рубашку сменю перед ужином. А ты пока немного от всего отдохни.

Я рассмеялась, увидев Рене в смокинге и джинсовой рубашке навыпуск.

– Что, местный шик?

– Не придирайся. Завтра приедет прачечная. – Он тоже выглядел очень веселым; волосы были чуть влажными, наверное принимал душ. – За эти две недели я немножко не рассчитал.

– Ты меняешь рубаху раз в две недели?

– Прачечная приезжает зимой раз в две недели. В сезон у нас все свое. До черта работников. Пойдем.

Он протянул мне руку. Я схватила ее своей. Мы переглянулись и побежали.

– Жюли, у меня такое чувство, что я знаю тебя всю жизнь!

– У меня тоже!

– Правда? Осторожнее! Лестница!

– Лестница? Замечательно! – Я вырвала свою руку и на шелковой юбке лихо покатилась по перилам.

Он запрыгал через три ступеньки.

– Ты! Хулиганская девчонка! – И все-таки успел поймать меня на площадке за талию.

– Вот ты меня и обнял!

– Это не считается! Это техника безопасности! – Он убрал свои руки и погрозил мне пальцем. – Не смей больше так делать!

– А то что?

– А то! – И сам съехал вниз по перилам.

Я без промедления повторила свой маневр, а он – «технику безопасности». Потом взял меня за руку и опять погрозил.

– Достаточно, мадемуазель. Иначе останетесь без ужина.

Я потупила взор и присела в реверансе.

– Ах, простите, господин учитель!

И мы рассмеялись, и, не разнимая рук, пронеслись через холл, гостиную и с разбегу влетели в столовую.

Мужчины вскочили при моем появлении. Они были не во фраках, а кто в чем, и от этого выглядели очень домашними. Стол ломился, как и вчера. Место серебряной вазы занимал наполненный фруктами хрустальный таз.

– Как мило! – сказал Жан-Пьер. – Похоже, наши детки подружились.

– А где Гидо? Где Вариабль? Почему нет Фернана? – строго поинтересовался Рене, подводя меня к креслу.

– Мои комплименты вашему туалету, миледи, – промурчал Глиссе и поцеловал мою левую руку.

Все стали усаживаться.

– Гидо пока не разрешает ему выходить, а чтоб старик не скучал, пошел к нему ужинать, – тем временем докладывал конюх. – А Фернан… Ну ты же его знаешь…

– То есть?

– Рене, ну рандевушка у нашего спортсмена, – за моей спиной объяснил Жан-Пьер, уже чего-то накладывая мне и наливая. – Как обычно. Предрождественский учебный секс-тренаж. Зимний гон. Ах, простите мою дерзость, мадам метресс!

– О чем вы, мсье кравчий? Я все равно ничего не понимаю из мужских разговоров.

– Что вовсе не мешает нашей миледи, – забасил конюх, кокетливо поглядывая на меня и поднимая свой бокал, – водить машину получше некоторых мужчин! За вас! – И выпил.

Все очень оживленно посмотрели на меня. Рене безразлично выравнивал приборы. Я деликатно пожала плечами.

– Не скромничайте, миледи, – не унимался конюх. – Я видел собственными глазами! Господа, представьте себе, возвращаюсь я сегодня с почты из города и наблюдаю впереди удивительную картину. «Ягуар» несется за «пежо». А тот его подпустит к себе и подрезает, подпустит и подрезает. Никак не дает обойти! Я за ними побыстрее. Интересно же. «Ягуар», понятно, наш, хозяйский. Кроме Рене, ехать на нем больше не мог никто. А чей, думаю, такой знакомый «пежо»? Ну конечно же поверенного! Только с какой стати Рене преследовать этого зануду? Даже не сразу и понял, что у них гонки. А потом думаю: ай да Сале! То, что он верхом очень прилично, это я знаю, но чтобы еще и машину так водил! На каком-то паршивом «пежо» так обставлять «ягуар». Я прям даже его чуть не зауважал!

– Не такой уж «пежо» и паршивый, – сказала я. – Новенький. Даже тысячи пробега нет. Последней модели.

– Ой не надо! – Конюх поморщился. – Может, и не патриотично прозвучит, но по сравнению с «ягуаром» ручной сборки «пежо» – детская коляска!

– Не уверена. К тому же у меня было преимущество – левый руль, и я знала, что Рене плохо ладит с правым рулем.

– Да, это правда, – заговорил Рене. – Я с правым никак. И еще, по-моему, в «ягуаре» что-то с коробкой или с рычагом переключения передач. Надо будет Шарло сказать, чтобы… – Он осекся, потому что все слишком дружно загоготали.

– А где, простите, я не расслышал, мадам метресс, вы научились так управлять авто? – спросил Жан-Пьер.

– Меня воспитывала в основном бабушка, а у нее была автомастерская. Она досталась ей от моего деда, за которого она поздно вышла замуж, потому что сначала служила в полиции. Я высокая, поэтому уже лет в двенадцать доставала до всех педалей, и она очень рано начала меня учить. Не только водить, но и чинить машины, предполагая, что я продолжу ее бизнес. В отличие от моей мамы, которая не выносит даже запаха бензина.

– Ну что же теперь с этой мастерской? – замурчал Глиссе. – Она в вашей собственности?

– Нет. Бабушка продала ее, когда стало ясно, что у меня, так сказать, иная стезя. Я поступила в высшую школу, и бабушка купила в Марселе квартиру, чтобы мне было удобнее учиться. И мы жили вместе до самой ее смерти.

– Кстати, а в каком районе ваша квартира? – впервые подал голос Жишонга.

– В районе рынка. – Я посмотрела на него с благодарностью за помощь увести разговор подальше от темы водительского совершенства. – А вы ведь выросли в той самой знаменитой «Жилой единице» Ле Корбюзье?

– Мы оба! – влез Жан-Пьер. – Только он терпеть не может этого лысого очкарика!

– А за что его любить? – мурлыкнул Глиссе. – Париж хотел снести. Париж! И на его месте настроить бетонных коробок!

– Если и есть что приличное, так все содрано у этого американца, как его, Райта! – со знанием дела пробасил конюх. – Так там же Америка! Вон у них землищи сколько. А у нас? Европа, все друг на дружке, плюнуть негде. А старый дом, он как дерево, как конь, он – живой человек!

– Правильно, живой! – взволнованно поддержал Жишонга. – Человек должен жить в естественной среде! Жить вместе с природой, как в пятнадцатом веке, но использовать все достижения современной техники! Телевидение, Интернет, автомобиль! Никакого бензина! Есть же старые добрые энергии воды, солнца, ветра! Только – электричество. Сносить старую застройку столь же преступно, как выкорчевывать вековые деревья или, скажем, убивать стариков под предлогом, что у них уже нет здоровья. Конь должен вернуть свое место друга и спутника человека. Куда все спешат? Курьеры давно отжили свое, вся информация передается сегодня по воздуху!..