– Не страшно, доктор Брэбьи, – замурчал и заулыбался управляющий. Планы, они на то и есть, чтобы меняться. Право, не страшно. Даже лучше для меня – я еще разок просмотрю всю отчетность и книги.

Английская тетушка поглощала цыпленка. Молча и с нескрываемым вожделением, как если бы здесь она была абсолютно одна.

Остальные тоже занялись принятием пищи. Жан-Пьер суетился возле леди Бруксвилл. Глиссе подкладывал себе и подливал вина. Рейно и конюх энергично орудовали ножами и вилками и по части выпивки едва ли отставали от управляющего. Сале не пил вообще. Моник забытым изваянием уныло высилась в углу столовой с норковой шубой в обнимку. Да и обо мне, похоже, тоже все вроде бы забыли.

Наконец Рейно нарушил тишину, предложив всем перебраться в курительную комнату.

– И заодно принять по глоточку виски, – добавил он.

– Что ж, неплохо для пищеварения, племянничек, – с фарфоровой улыбкой заметила, поднимаясь из-за стола, английская тетушка, насытившаяся и, хотелось верить, подобревшая.

Мужчины дружно вскочили. Я осталась сидеть и торопливо соображала, как вести себя дальше.

– Впрочем, и по два глоточка на сон грядущий не помешает, – добавила леди Бруксвилл и покосилась на огромную серебряную вазу с фруктами в центре стола.

Я машинально проследила за ее взглядом и вдруг физически почувствовала: как же страстно этому тщедушному злобному существу хочется схватить и румяный персик, и эти груши, и светящийся виноград, убежать с ними, а потом есть в одиночку, долго и медленно наслаждаясь ароматом, спелостью, сочной нежной мякотью…

Но леди Бруксвилл уже перевела свои глазки на меня, царапнула ими по лицу, будто в отместку за прочитанные мною мысли, и снизу вверх, но так, как если бы она смотрела с вершины, воззрилась на нотариального поверенного.

– Мсье Сале.

– Да, мадам?

– Полагаю, вы приехали на своем авто?

– Да, мадам.

– В таком случае виски вам ни к чему. Кроме того, я отпустила такси, и вы, я уверена, не допустите, чтобы женщина добиралась до своей жалкой ночлежки пешком по темноте?

Рейно и конюх радостно перемигнулись.

– Безусловно, мадам. И это для меня большая честь…

– Честь? – с ухмылкой перебила она. – С каких это пор у законников появилась честь?

Сале побледнел.

– Простите, леди Бруксвилл? – пробормотал он.

– Моник! – громко произнесла я, и внимание всех сразу переключилось на меня.

– Да… мадам?

– Отнесите вазу с фруктами в машину мсье Сале. Думаю, мсье Сале не затруднит доставить их леди Бруксвилл?

Сале еще не успел рта раскрыть, как двинувшаяся было к столу Моник оторопело поинтересовалась:

– Вместе с вазой, мадам?…

– В чем дело, Моник? – молниеносно возмутилась леди Бруксвилл. – Это ваза моего родного брата! О, милый Рене! – Голос тетушки зазвучал медово. – Подойди ко мне, я тебя поцелую! – И она протянула к нему руки.

Рейно послушно направился к тете.

– Как это трогательно, мой милый! Фрукты!

– На здоровье, тетушка!

Леди Бруксвилл обернулась к Сале:

– Голубчик, вам давно следовало бы привести сюда эту самозванку, чтобы мой мальчик начал по-настоящему заботиться о своей тете! Сале, дайте-ка я обопрусь на вашу руку, а по дороге вы мне расскажете, сколько эта самозванка пообещала заплатить вам с вашим Анкомбром! Рене, проводи меня до авто, мой милый.

– Да, тетушка!

Рейно, отпихивая Сале, засуетился, помогая ей надеть пальто. Жан-Пьер подобострастно держал громадную фруктовую вазу. Конюх и Глиссе с не меньшим подобострастием возвышались рядом со своими креслами. Моник с высоты своего роста взирала на меня надменно.

– Деточка, – сказала ей английская дама, – пойдем со мной, мне как раз нужна была компаньонка. Джентльмены! – в завершение изрекла она и, вероятно, чопорно кивнула оставшимся, но я этого уже не видела, потому что, задыхаясь от беспомощной ярости, со всех ног рванула из столовой.

Небывалая усталость навалилась сразу, стоило мне лишь щелкнуть выключателем и увидеть безмятежную мощь интерьера. Но я заставила себя прибавить шагу и уже была в спальне, схватила с трельяжа у порога свою сумочку, полезла за мобильным и вдруг увидела на ковре ярко-красное пятно. Раздавленный тюбик губной помады валялся в жирной кляксе на том же месте среди тех же обрывков обертки, но я не могла припомнить, чтобы, уходя отсюда, Рейно или я на него наступили бы. И еще я обнаружила только сейчас, что тяжелый полог кровати задернут. Настоящий восточный шатер, зачем-то подумала я и тоже неизвестно зачем энергично его раздвинула.

На узорчатом пейслийском покрывале сидел петух. От света он встрепенулся, убрал пленочки с глаз, наклонил голову, изучающее посмотрел на меня. Большой, дородный петух, по пестроте и насыщенности расцветки нимало не уступающий покрывалу. Он встал на лапки, подвигал крыльями, помотал гребешком, уронил из-под хвоста, издал пару нечленораздельных звуков и, с шумом захлопав крыльями, вылетел прямо на меня. Я едва успела отпрянуть – перья неприятно скользнули по лицу.

Он взлетел на трельяж. Горделиво прокукарекал и снова как-то очень сознательно атаковал меня. Я все-таки увернулась и юркнула в гостиную. Но петух не был намерен отступать и, взъерошив перья, по-бойцовски, с клекотом поскакал на меня.

В дверь постучали.

Петух с расправленными крыльями, подскакивая и взлетая, агрессивно кружил вокруг, преграждая мне путь к двери, уворачиваться и укрываться от его атак становилось все сложнее.

– Доктор Брэбьи! – Голос управляющего.

– Мадам метресс! – Понятно чей. – Мы пришли извиниться и все объяснить!

Крылья петуха опять задели мое лицо, и я завопила:

– Заходите! Скорее! Избавьте меня от этой гадости!

Жан-Пьер вошел, сказал:

– Ого! – вернулся обратно в коридор, и в номере потух свет.

– Что это значит?! – возмутилась я.

– Антуан сразу утихнет в темноте, – объяснил повар и закрыл дверь за вошедшим следом за ним управляющим.

Наступила практически полная темень. Слабое мерцание дождя за окнами было бессильно осветить что-либо.

– Антуан?

– Ну в честь Марии-Антуанетты! Рано или поздно его ведь постигнет та же судьба. Он – птица. В темноте птицы теряют активность.

– А совы?

– Совы – наоборот. Тома, дай зажигалку!

– А у тебя нет, что ли?

– Была бы, не просил. Дай, тебе говорю. Я его не вижу!

– Да не брал я! Их до черта в курительной!

– А у вас, мадам метресс?

– Я давно курить бросила…

– Вот видите, а зря! Ладно. Не двигайтесь. Я его застану врасплох! Как все-таки мудро я надел фартук!

Из коридора донеслись шаги. Стук в дверь и голос Рейно:

– Дорогая сестра! Это я! Простите! Я пришел извиниться!

– Входите, – машинально пригласила я.

– Нет! Рене! Не открывай дверь! – завопил повар. – Я еще не совсем готов!

– Не открывай! Только не сейчас! – вторил ему Глиссе.

Дверь распахнулась. Из коридора потек свет.

– Что это значит? Почему темно? – изумленно спросил Рейно. – Что здесь происходит?

– Мсье Миракло ловит Антуана, – сказала я.

– Что? Кого? Где?

– Вот. Здесь.

В подтверждение моих слов повар бросился к петуху и накрыл его фартуком, как сетью.

– Тихо, тихо, дурень, – нежно сказал он ему, подхватывая себе под мышку. – Как ты здесь оказался?

– Либо очередной призрак, либо очередная проделка Моник, – предположила я. – Думаю, пора включить свет.

– Конечно, Моник, – согласился Рейно и щелкнул выключателем. – Что за черт?

– Не здесь, Рене, – сказал Жан-Пьер. – В коридоре. Я весь номер отрубил!

– Умник! – хмыкнул Рейно, и минуты не прошло, как освещение было восстановлено.

– Должна сказать, – заявила я, – что петух испортил покрывало в спальне, а тот, кто его принес, – ковер.

Управляющий всплеснул руками.

– Бог мой! Только этого не хватало! – и рванул в спальню.