– В Америке?
– Нет, конечно, в Африке. И парню достается колоссальное состояние, хотя, правда, он был и не единственным наследником. Тем не менее. Имущество нашего де Ласмара по сравнению с этим – так, на карман, просадить за вечер в Монако и ни разу не вспомнить. Хоронить родителя, понятно, привозят домой из Африки. И в аэропорту при виде гроба с парнем случается нервный приступ, а попросту говоря, буйное помешательство. Видимо, не верилось ему до этого момента, что родитель мог так рано почить – тому ведь еще не было пятидесяти, ну и, вероятно, что при таком богатстве престарелая женушка – лишняя помеха. Короче, парня сразу из аэропорта отправляют в клинику и тихо-спокойно лечат в течение примерно десяти лет, а потом все-таки выпускают под ее опеку. Не знаю, насколько его там вылечили и вылечили ли вообще, но чуть ли не на следующий же день парень разбивается на мотоцикле. Безутешная вдова, правда, была вынуждена потратить некоторую сумму на адвокатов, а в остальном – очень благополучно скорбит по сей день.
– Не знаю, что и сказать, – проговорила я, чувствуя, что он ждет моей реакции. – Во всяком случае, нам ведь, судя по всему, тоже предстоит суд из-за наследства.
– Нам? Суд? Перестань! – Он широко улыбнулся. – На свою половину ты имеешь даже больше прав, чем я. Я всю жизнь пользовался всем этим, – он размашисто обвел рукой вокруг, – а ты нет! Ты жила в своем душном городе, ты не видела ни открытого неба, ни…
Я перебила его довольно жестко:
– Рене, в числе прямых наследников тебя нет. Там вообще нет никаких других наследников, кроме меня.
– Ты прочитала завещание?
– Нет. Ты же знаешь, не оказалось паспорта. Но нотариус был готов зачитать его мне одной! Он вообще не находит нужным устраивать публичное оглашение, поскольку в завещании нет других наследников, кроме меня.
– Ну Сале! Ну мерзавец! – Рейно сорвал шляпу, бросил повод и яростно заходил туда-сюда, терзая свою прядь. – Уверял же, что все поровну! Но, может быть, он имел в виду легат? – Темно-карие глаза впились в меня.
– Понятия не имею. Просто не исключено, что он вообще не видел этого завещания. Между прочим, нотариус показал мне те самые моментальные фото, которых не оказалось в альбоме.
– Правда?! Вот здорово! – тут же невероятно обрадовался Рейно. – Ну твоя ведь мама? С родинкой? Твоя?
– Да… Но чему ты так радуешься?
Он всей пятерней загреб свою прядь, водрузил шляпу, хмыкнул, подмигнул мне.
– Просто радуюсь! Что? Нельзя? Пойдем! – Он схватил меня за руку и потащил за собой. – Я покажу тебе самое удивительное место в мире! Скорее бежим!
Не знаю почему, но я поддалась его странной радости и побежала. Рыжуля с явным удовольствием затрусила следом.
– Правда необыкновенно? – переведя дыхание от бега, восторженно спросил Рейно. – Здесь когда-то стоял замок!
– Замок? Но, по-моему, замки обычно строили на горе или на холме.
– Собственно, первым Ласмарам достались развалины древнего монастыря. Монастырь ведь не сильно отличается от замка? Та же крепость.
– Пожалуй, – охотно согласилась я, это было гораздо проще, чем разделить его восторг от вида довольно банального болота, пусть даже посреди парка и при свежем солнечном свете.
– Правда, лет пятьсот назад тут действительно стоял замок, – видимо почувствовав мой скепсис, повторил Рейно и, лукаво прищурившись, заговорил таинственным голосом: – А после смерти последнего на тот момент владельца его жене и наследнице стали являться привидения! Кстати, то был первый случай за всю историю Манор дю Ласмар, – многозначительно прибавил он. – Но, должен сказать, дама она была решительная и снесла замок до подвала. Соответственно, привидения с вампирами лишились стен и исчезли! А из полученного таким образом камня построили тот самый дом, в котором мы по сей день и обитаем.
– То есть центральный корпус? Боковые, как я знаю, были построены гораздо позже.
– Знаешь? От Жишонги? А что еще ты уже знаешь?
– Жан-Пьер рассказал про уникальную виноградную лозу, которая растет только здесь, пережив древних монахов.
Рене махнул рукой.
– Вранье! Тот же самый выносливый сорт, который энтузиасты умудряются выращивать в нашей холодине. А мы вином вообще не занимаемся. Но Пьеро всегда почти задаром покупает у монахинь пару бочонков. Ага, в одном женском монастыре. Ну так вот. Подвалы замка – или даже монастыря! – наши дожди очень быстро наполнили водой. Получился как бы пруд. Очень глубокий! И если снова вспомнить наш климат, то понятно, что пруд, если его не чистить, с колоссальной скоростью превращается здесь в болото. Причем последние полтора столетия этому очень помогает дренажная система поля для гольфа, которая всю лишнюю воду отводит именно сюда, в самое низкое место Манор дю Ласмар.
– Ну и что? Неужели настолько дорого хотя бы периодически его чистить? Или мне просто не хватает вкуса? – добавила я, потому что карие глаза смотрели слишком лукаво.
– Иди сюда. – Он снял свою куртку и расстелил на каком-то длинном замшелом камне. Внутри куртки оказался серый мех. – Садись. Кстати, эта скамья – точно ровесница тех самых сгинувших монахов. А вкуса у Жишонги все равно больше, чем у нас с тобой обоих. Не обижайся.
– Да я и не спорю. – Я опустилась на этот серый мех. – Но при чем здесь Жишонга?
– Просто удивительно, как он тебе не похвастался! Дело в том, – Рейно присел передо мной на корточки и смотрел снизу вверх, – что, когда Паскаль тут появился и по самой современной методе стал переобустраивать наши ландшафты, то перво-наперво он обследовал этот пруд и категорически запретил не только его чистить, но даже приближаться! Наш повернутый эколог обнаружил тут какую-то водоросль, которая встречается только в тысячелетних окаменелостях и которой в живом виде вообще нигде нет на нашей планете! Представляешь?
– Да уж, – сказала я, ловя себе на мысли, что не столько слежу за его рассказом, сколько за тем, как двигаются его глаза, брови, губы, и что мне ужасно хочется дотронуться до его лица… – Ну и чем все кончилось?
– Раз. – Он загнул палец. – Красная книга. Два, – загнул второй, – статус государственного заповедника. Три, – третий палец присоединился к двум первым, – радости Глиссе по части налогов. Ну и как бы четыре – фраза в рекламном проспекте про эту тину, которая… – В кармане его куртки подо мной заверещал мобильник. – Извини. Достань, пожалуйста, я должен ответить, – поднимаясь во весь рост, попросил Рене.
Но я просто встала со скамьи и протянула ему куртку. Он извлек аппаратик, недовольно сопя и качая головой.
– Тома, ну что еще? Прямо так необходимо? Прямо никак без моей подписи? Ладно. Минут через сорок. Прямо сейчас?! Черт… Ну хорошо. – Он сложил телефон, сунул обратно в куртку и раздраженно сообщил: – У них, видите ли, рабочий день заканчивается! И я должен все бросать и бежать, ради того чтобы поставить им закорючку! Тьфу!
– Рене, что тут особенного? Иди. Люди ведь ждут.
– А ты? – В его собачьих глазах была такая тоска, словно мы расставались навеки.
– Хочешь, я могу подождать тебя здесь.
– Нет-нет. – Он замотал головой. – Уже темнеет. Я отвезу тебя домой. Ничего, подождут! Рыжуля!
Лошадь была тут как тут, и он, не давая мне времени возразить, подхватил меня, как игрушку, и водрузил Рыжуле на шею, а сам вскочил в седло.
– Рыжуля, давай, детка, перебирай ножками. Здесь совсем близко. И мы вдвоем не намного тяжелее дяди Андре. Давай-давай, дорогуша, пошевеливайся. Ну ты же у меня умница.
Он болтал с лошадью, а я чувствовала его грудь, руки, ноги, его дыхание на своей щеке, и старалась ни о чем не думать. Ни о чем вообще…
Рене ссадил меня на землю там, где заканчивался парк: спрыгнул с лошади, деловито приподнял меня за талию, на секунды я оказалась между небом и землей, ощущая силу и надежность державших меня рук, и уже стояла на ногах, осознав только сейчас, что по ходу дела инстинктивно обняла его за плечи и что все еще прижимаюсь головой к его груди, а мои ладони сами собой гладят шероховатую замшу его куртки. Причем его руки продолжали сжимать мою талию, и ток от них беспрепятственно лился в меня, словно на мне не было ни пальто, ни костюма. Я не решалась пошелохнуться. Даже закрыла глаза и лишь слушала, как он хрипловато и горячо задышал в мою шею, касаясь ее своей щекой, и как вибрирует под курткой его грудная клетка.
