Итак, сначала нам нужно разобрать, должна ли была душа являться подобным образом, и представляют ли они ее совершенно невидимой до этого; далее, представляют ли они ее бестелесной или же имеющей какой–то род собственного тела.

Они хоть и называют ее невидимой, представляют ее телесной, но обладающей свойством невидимости. Ибо как может называться невидимым то, что не имеет в себе ничего невидимого? Но ведь она и существовать не может, не имея того, благодаря чему существует. Но поскольку она существует, то необходимо обладает тем, благодаря чему существует. А если она имеет нечто такое, благодаря чему существует, то это будет ее тело. Все, что существует, есть своего рода тело; бестелесно лишь то, что не существует [102]. Поэтому, раз душа имеет невидимое тело, Тот, Кто решил сделать ее видимой, поступил бы, вне сомнения, более достойно, сделав видимым в ней то, что считалось невидимым, ибо и здесь не приличествуют Богу ни обман, ни слабость; однако был обман, — если Он представил душу не тем, что она есть, и была слабость, — если Он не смог показать душу тем, что она есть.

Никто, желая показать человека, не надевает на него шлем или маску. А именно это сделалось с душой, если она, превратившись в плоть, приняла чужой облик. Но и если бы душа считалась бестелесной, так что была бы некой таинственной силой разума, а все, что есть душа, не было бы телом, — это точно так же не было бы невозможно для Бога и более сообразовалось бы с Его намерением представить душу в новом, телесном виде, отличном от общеизвестного и требующем уже другого представления; у Него была бы какая–то причина сделать душу видимой из невидимой, такой, что она давала бы основание для подобных вопросов, ибо в ней сохранилась бы человеческая плоть. Но Христос не мог быть зримым среди людей, если Он не был человеком. Поэтому верни Христу Его честность: если Он желал явиться как человек, то являл и душу человеческого свойства, — не делая ее плотской, но облекая ее плотью.

12. Допустим теперь, что душа открывается через плоть, если будет сохранено утверждение, что она вообще должна была каким–то образом обнаружиться, не будучи известна ни себе, ни нам. В последнем случае, впрочем, различение напрасно, — можно подумать, что мы существуем отдельно от души, в то время как все, что мы есть, и есть душа [103]. Одним словом, без души мы — ничто, даже не люди по названию, а просто трупы. Поэтому, если мы не знаем души, то и она себя не знает. Значит, остается исследовать лишь, действительно ли до такой степени душа не знала саму себя, что желала стать известной любым способом.

Природа души, я полагаю, наделена ощущением (sensualis). Поэтому нет ничего душевного без чувственного ощущения (sine sensu) и ничего чувствующего без души. И, — чтобы выразиться короче, — ощущение есть душа души. Стало быть, поскольку душа сообщает ощущение всему и сама чувствует не только свойства (qualitates), но и ощущения всего, кто сочтет вероятным, что с самого начала она не наделена ощущением самой себя (sensus sui) [104]? Откуда у нее знание того, что ей нужно в силу естественной необходимости, если ей неведомо собственное свойство судить о необходимом? Это, — я разумею знание себя (notitia sui), без чего никакая душа не смогла бы управлять собою, — можно распознать во всякой душе. Прежде всего это относится к человеку, единственному разумному существу, наиболее способному и предназначенному к обладанию душой, которая и делает его существом разумным, ибо сама она прежде всего разумна. Затем, как могла бы душа быть разумной, если сама она, делая человека разумным существом, не знает собственного разума (ratio) и не ведает о себе самой? Но она и знает как раз потому, что ей известны ее Создатель, Судья и ее собственное положение. Не учась еще о Боге, она произносит имя Божье; не узнав еще ничего о Суде Его, она объявляет, что препоручает себя Богу. Слыша только, что со смертью исчезает всякая надежда, она поминает умершего добрым или злым словом. Об этом полнее сказано в небольшой книге «О свидетельстве души», написанной нами.

Впрочем, если бы душа от начала пребывала в неведении о самой себе, она и от Христа должна была бы узнать лишь то, какова она. Теперь же она узнала от Христа не облик свой, а свое спасение. Сын Божий сошел и принял душу не для того, чтобы душа познала себя во Христе, но чтобы познала Христа в себе. Ибо опасность грозит ей не от незнания себя самой, а от незнания Слова Божьего: В Нем, — говорит апостол], — открылась вам жизнь (1 Иоан. 1:2), а не душа, и так далее. Я пришел, — говорит Он, спасти душу (Лук. 9:56), — но Он не сказал «показать». Конечно, — если считать, что душа невидима, — мы не могли бы знать, как она рождается и умирает, если бы она не представлялась нам телесно (corporaliter). Это и будет то, что нам открыл Христос. Но и это Он открыл в Себе не иначе, чем в некоем Лазаре, у которого плоть не была душевной, а душа — плотской. Итак, что нам стало лучше известно о состоянии прежде неведомой души? Что в ней было такого невидимого, что требовало бы проявления через плоть?

13. Душа стала плотью, чтобы открыться. Но не стала ли и плоть душою, чтобы открылась плоть? Если душа стала плотью, это уже не душа, а плоть; если плоть стала душой, это уже не плоть, а душа. Стало быть, где плоть и где душа, там они взаимно превратились друг в друга. Но если они — ни то и ни другое, ибо каждая из них превращается в иное, — то получается ужасная нелепость: говоря о плоти, мы должны разуметь душу, а указывая на душу, считать ее плотью. Тогда всему грозит опасность быть принятым не за то, чем оно является, и утратить то, чем оно является, раз его воспринимают иначе и если называют не тем, чем оно является. Верность названий тождественна сохранению собственных свойств (proprietates). А когда изменяются качества, предметы] обретают новые имена. К примеру, обожженная глина получает название черепка (testae) и не участвует более в имени прежнего рода, ибо не относится более к этому роду. Поэтому и душа Христа, сделавшись плотью, не может не быть тем, чем стала, и не может оставаться тем, чем была, потому именно, что стала чем–то другим. И поскольку мы привели очень ясный пример, воспользуемся им и дальше. Конечно, черепок из глины представляет собой только один предмет (corpus) и одно название, то есть название этого одного предмета. Он не может называться и черепком, и глиной, ибо он не есть то, чем был; а то, чем он не является, к нему более не относится. То же самое касается и души. Следовательно, и душа, сделавшись плотью, представляет собою субстанцию единовидную и плотную, то есть совершенно цельную и неделимую. Во Христе же мы находим душу и плоть, которые обозначаются простыми и неприкровенными именами, душа называется душою, а плоть — плотью. Никогда душа не называется плотью, а плоть — душою, ибо так они должны были бы называться, если бы существовало подобное превратное] положение; напротив, Он Сам называл каждую субстанцию по отдельности, и всюду, конечно, сообразно различию двух свойств, — отдельно душу и отдельно плоть. В частности, Он говорит: Душа Моя скорбит смертельно (Матф. 26:38) и еще: Хлеб, который отдам Я за спасение мира, есть плоть Моя (Иоан. 6:51). Далее, если бы душа была плотью, то во Христе было бы одно–единственное: плотская душа, и она же — душевная плоть. Но поскольку Он разделяет их, то очевидно показывает, что они суть два вида — плоть и душа. Но если два, то уж не одно; а если не одно, то уж не может быть ни плотской души, ни душевной плоти. Ведь плотская душа и душевная плоть — это одно и то же. Тогда Ему пришлось бы иметь еще другую, особую, душу кроме той, которая была плотью, и объявить о другой плоти помимо той, которая была душой. Но если была у Него одна плоть и одна душа, и эта скорбела смертельно, а другая была хлебом за спасение мира, — тогда сохраняется число двух субстанций, различных в своем роде и исключающих единственный вид плотской души.