Квинт Септимий Флорент Тертуллиан, 155(65?) — 220(40?) гг, один из наиболее выдающихся ранних христианских писателей и богословов, оставил после себя около 40 трактатов, 31 из которых сохранился. Он прожил бурную жизнь: родившись в Карфагене в семье проконсульского центуриона, он перебрался в Рим, где вел необременительную жизнь богатого бездельника, изучая риторику и философию. Затем Тертуллиан переключился на право и стал адвокатом — и, вероятно, известным; о некоем адвокате Тертуллиане упоминают даже «Дигесты» Юстиниана, сложенный в VI веке классический кодекс римского права. Вероятно, тогда же выковался стиль, позднее перекочевавший в его трактаты. Обратившись в христианство в возрасте около 35 лет, Тертуллиан стал священником и защищал свою новую веру так же, как некогда своих клиентов в суде — обстоятельно, напористо и задиристо. Спустя десятилетие Тертуллиан ушел к малоазийским сектантам–монтанистам, напоминавших современных харизматов — аскетам и мистикам, презиравшим плоть, ждавшим скорого конца света, поклонявшимся своим «пророкам» и искавшим прямой одержимости святым духом, чтобы «говорить на языках» (на практике, это означает невнятные глоссалалии), исцелять и обретать иные сверхъестественные способности. Но Тертуллиану и этого было мало — он ушел и от монтанистов и основал собственную секту, просуществовавшую не менее ста лет после его смерти.

Блаженный Иероним, написавший его биографию, назвал его «ardens vir» — «муж неистовый», и этот внутренний огонь, гнавший Тертуллиана всю жизнь от веры к вере и от группы к группе, прекрасно чувствуется в его сочинениях. Тертуллиан — боец, его сочинения агрессивны. Он не академичен. В его трактатах всегда слышено, как автор обращается к собеседнику — воображаемому или реальному, парирует его доводы, и строит встречную систему взглядов против ожидаемых атак. Он всегда ищет не победы по очкам, а капитуляции противника — и мало какой аргумент может выстоять его атаку.

В число отцов Церкви Тертуллиан из–за своего отступничества не попал, но его заслуги перед Церковью безмерны. Сочинения того периода, когда он еще был с Церковью, до сих пор составляют ее золотой фонд.

В истории Тертуллиан остался своей знаменитой фразой «credo quia absurdim est» — «Верую, ибо абсурдно». Это, строго говоря, не вполне точная цитата из его трактата «О плоти Христа», где он полемизирует с гностиком Маркионом, но она превосходно схватывает самую суть веры. Вера существует не благодаря, а вопреки доказательствам. Если нечто может быть доказано, то это уже не предмет веры. Вера требует усилия поверить именно в Невозможное, Немыслимое и Непостижимое — без этого прорыва за пределы обыденности разума и сознания Бога не постичь. «И я, презрев стыд, счастливо бесстыден и спасительно глуп, — пишет Тертуллиан (De Carne Christi, 5) — Сын Божий распят — это не стыдно, ибо достойно стыда; и умер Сын Божий — это совершенно достоверно, ибо нелепо; и погребенный, воскрес — это несомненно, ибо невозможно.» Это не полемический запал — это позиция, краеугольный камень христианских убеждений. Верить в доказанное и показанное — мало чести. Настоящая Вера начинается именно там, где кончаются опыт и доказательства. Вера всегда — не БЛАГОДАРЯ, а ВОПРЕКИ. «Ты поверил в Меня, потому что увидел — Блаженны невидевшие и уверовавшие» (Евангелие от Иоанна, 20:29).

Мы предлагаем здесь один из наиболее выдающихся трактатов Тертуллиана «К язычникам» (Ad Nationes), написанныq Тертуллианом в момент расцвета его проповеднической карьеры в 197 г. Трактат подробно разбирает (и разбивает) сперва языческие представления о христианстве, а затем и собственные воззрения язычников на своих богов. По этой причине я очень рекомендую его и христианам, и язычникам, включая атеистов.

Quintus Septimius Florens Tertullianus

Неведение ваше говорит само за себя, ведь с его помощью вы пытаетесь защищать несправедливость — и тем самым ее обличаете. Ибо все те, которые прежде вместе с вами не знали и вместе с вами ненавидели, лишь только им удалось узнать, перестают ненавидеть, потому что перестают не знать. Напротив, они сами делаются тем, что ненавидели, и начинают ненавидеть то, чем были. Вы стонете, что число христиан постоянно возрастает, вы вопите, что государство в осаде, что христиане находятся повсюду — на полях, в крепостях, в домах. Вы скорбите, как о чувствительной потере, о том, что и мужчины, и женщины любого возраста и любого состояния переходят к нам. Но вам и в голову не приходит, что тут может скрываться некое благо. Куда вам догадаться, в чем тут дело, ведь вы не хотите ближе нас узнать. Сама человеческая любознательность замерла в вас. Вам прямо–таки нравится не знать то, знание чего доставило бы иному наслаждение. Вы предпочитаете не знать, потому что уже ненавидите, как будто знаете наверняка, что не будете ненавидеть, если узнаете. Но если для ненависти не будет никакого основания, то кажется, что вам, разумеется, было бы лучше отказаться от прежней несправедливости. Если же обвинение подтвердится, ненависть от этого ничего не потеряет. Напротив, она еще более возрастет благодаря сознанию своей справедливости. Ведь тогда уже не будет стыдно оттого, что надо исправляться, и не будет досадно оттого, что надо извиняться. Мне хорошо известно, каким возражением вы обыкновенно встречаете свидетельства нашей многочисленности. Вы говорите, что не следует считать что–либо благом только потому, что оно многих прельщает и привлекает к себе. Да, я знаю, что дух уклоняется и на сторону зла. Сколько таких, которые отступают от достойной жизни! Сколько таких, которые переходят на сторону зла! Многие — по доброй воле, большинство же — по крайности обстоятельств. Но это — сравнение неподобного. Ибо представление о зле настолько у всех одинаково, что даже сами преступники, переходя на сторону зла и оставляя добро, вступая на путь порока, не дерзают защищать зло, словно это добро. Позорного они боятся, безбожного стыдятся. Вообще они действуют исподтишка и избегают привлекать к себе внимание, а будучи пойманы, трепещут. Будучи обвиняемы, они отпираются, и даже под пыткой сознаются с трудом и не всегда, а будучи осуждены, — сетуют. Они не останавливаются даже перед порицанием своего естества, а свой переход от невинности к злой воле приписывают или звездам или судьбе. Они желали бы от всего этого отмежеваться, поскольку не могут отрицать, что это — зло. Но делают ли что–нибудь подобное христиане? Никому из них не стыдно: никто из них ни в чем не раскаивается, разве только в прошлом. Если христианина порицают, он прославляется. Если его ведут в суд, он не сопротивляется. Если его обвиняют, он не защищается. Если его допрашивают, он сознается. Если его осудят, он прославится. Что же это за зло, в котором отсутствует сама природа зла?

Да вы и сами судите христиан вовсе не так, как судите злодеев. Ибо схваченных преступников вы пытками принуждаете сознаться, если они отрицают свои проступки; а христиан, добровольно сознавшихся, вы подвергаете пыткам, чтобы они отреклись. Какая извращенность — противодействовать признанию, идти против самого предназначения пыток, принуждать виновного уходить безнаказанным, отрекаться против воли! Вы, поборники достижения истины любой ценой, только от нас одних требуете вы лжи, принуждая нас говорить, что мы не то, что есть на самом деле! Вы, я думаю, не хотите, чтобы мы были злодеями, и потому делаете все, чтобы освободить нас от имени христиан. Действительно, других людей вы растягиваете на дыбах и мучите, когда они отрицают то, в чем их обвиняют. Но им, если они отрекаются, вы не верите; нам же, если мы отрекаемся, вы тотчас верите. Если вы убеждены, что мы величайшие преступники, то почему в этом вы поступаете с нами не так, как с прочими преступниками? Я говорю не о том, что вы не допускаете ни обвинения, ни защиты (вы ведь неспроста осуждаете нас без обвинения и защиты), но вот, например, если судят человекоубийцу, то дело завершается или дознание считается оконченным не тотчас после того, как он сознается в человекоубийстве. Ведь и тому, кто сознался, вы верите не сразу, а стараетесь узнать, кроме того, и то, что из этого вытекает: сколько совершил он убийств? какими орудиями? где? ради какой выгоды? с какими сообщниками и укрывателями? И все для того, чтобы ничто из содеянного злым человеком не осталось в тайне, и чтобы ничего не было упущено для принятия справедливого решения.