«Женись на некрасивой девушке, — полушутя подстрекал его Алекс. — Она будет так счастлива, что вообще смогла выйти замуж, что не станет возражать, если ты разведешься с ней». Ему и до сих пор было не совсем понятно, почему он последовал этому недоброму совету. Его целью было спасение «Морского Утеса», и для этого подошли бы любые средства. Ему нужно было быстро жениться, а Энн оказалась под рукой, провожая его взглядом, полным обожания, смущавшим Генри еще до того, как он выбрал ее на роль жертвы. Да, Энн была принесена им в жертву, но она сама этого хотела. Об этом он напоминал себе тысячу раз. Он не лгал ей. Он ничего ей не обещал. Он не говорил, что любит. По крайней мере, до тех пор, пока они не предстали перед алтарем, и он не произнес клятву. Слова этой клятвы потрясли его до глубины души: «Клянешься ли ты любить и почитать ее во всякий день твоей жизни?» Он ответил: «Клянусь», — и чуть не поперхнулся этими словами.
Но, тем не менее, он не собирался выполнять однажды данную клятву. Генри считал, что быстрый развод станет самым безболезненным способом прекратить эти не нужные ему отношения. Он не слишком задумывался, чем его поступок обернется для Энн, уговаривая себя, что развестись будет менее жестоко, чем продолжать жить с ней, не любя и не замечая ее. Теперь он с большой горечью признавал, что не подумал о последствиях своего решения. И всему виной была необходимость спасения любимого «Морского Утеса».
И вот она, его бывшая жена, так и не ставшая по-настоящему женой, снова здесь, в Ньюпорте, сгибается под бременем всеобщего осуждения. Генри окинул взглядом окружающих и увидел, что многие на него смотрят с сочувствием, как бы пытаясь подбодрить его. Энн же награждали осуждающими репликами. Все с нетерпением ждали, как поступит он, и что будет делать в этой ситуации она. Энн Фостер в данный момент, в буквальном смысле слова, отлучали от высшего общества Четырехсот Семей. С сегодняшнего дня Энн Фостер не пригласят ни в один дом, ни на один прием. Она уже больше не существует — как будто кто-то силой надел на нее шапку-невидимку. И Генри знал, что шапку эту скроил именно он.
Но Генри ничего не мог с этим поделать. Он, просто смотрел на женщину, которая была его женой, и которую он так самозабвенно целовал всего каких-нибудь десять часов назад. Энн продолжала улыбаться, но Беатрис уже всем своим видом показывала, что она готова защитить подругу в любой момент. Энн еще крепче сжала ручку зонтика. Генри вновь ощутил почти непреодолимое желание сделать хоть что-нибудь, что могло бы облегчить ей жизнь. Хотя он осознавал, что не может сделать ничего! Может только наблюдать ее страдания, зная, что является их причиной. Если он подойдет к ней сейчас, это только подольет масла в огонь сплетен, но ничем не поможет спасению ее репутации.
— Отдаю ей должное, — сказал Генри, — какой сильный характер!
— И у девушки рядом с ней тоже, — вставил Алекс, улыбаясь при виде того, как Беатрис орлицей поглядывает на окружающую толпу.
— Давай-ка убираться отсюда. Мое присутствие здесь только осложняет ее положение:
Алекс посмотрел на Генри долгим взглядом и, пожав плечами, последовал за своим другом к выходу из галереи, к пустым сейчас теннисным кортам.
— Тебя не должно удивлять ее поведение, — сказал Алекс, когда они подошли к выходу из «Казино».
— Еще бы, но я удивлен.
— Если ты намерен быть негодяем, Генри, ты не можешь позволить себе обращать внимание на такую мелочь, как раненая птичка или девушка, — хмыкнул Алекс. — Ты знал, что делаешь, когда женился на ней.
— Тогда я не думало том, что делаю, — грустно сказал Генри. — Черт побери, похоже, тогда я вообще был не в состоянии думать.
— Ну, с этим я готов согласиться, Генри иронично прищурил глаза.
— Но ведь именно ты убеждал меня, что я поступаю правильно.
— Я никогда не говорил ничего подобного, — возразил Алекс резко. — Если ты собираешься предъявлять мне претензии, то будь добр, делай это корректно. Я сказал, что женитьба на мисс Фостер — умный поступок. Однако никто, будучи в здравом уме не сказал бы, что это правильный поступок.
— И что же мне теперь делать? — вздохнул Генри.
— Ты ничего не сможешь теперь сделать, мой милый друг. Она погибла. Ты был причиной ее гибели, тебе остается только продолжать.
— А как же она?
— А что она? Она получила болезненный урок в очень раннем возрасте. На мой взгляд, это лучше, чем пробыть десять лет замужем и только тогда обнаружить, что твой муж имеет трех любовниц.
— Ты имеешь в виду печальный опыт своих родителей, Алекс. Не все браки таковы. Мои родители любили друг друга. Такое случается в жизни, дружище.
— Мне не приходилось этого видеть, — нахмурился было Алекс. Но тут же его взгляд прояснился. — Поверь мне, каким бы болезненным ни был этот эпизод для нашей малышки — мисс Фостер, он несет в себе гораздо меньше горя, чем ей пришлось бы пережить, проживи она жизнь с настоящим мужем.
— Спасибо за утешение, — сухо произнес Генри.
Алекс пожал плечами, как бы заканчивая этим жестом дискуссию.
— Пойдем-ка в клуб и расслабимся за игрой.
— Иди один. Некоторые, как тебе известно, должны сами зарабатывать себе на жизнь.
Алекс расхохотался, зная, Что Генри был одним из самых богатых мужчин Ньюпорта, благодаря огромному наследству и удачным капиталовложениям, которые он предпринял, когда завладел своими деньгами. Но, тем не менее, именно его судостроительный бизнес, его первая любовь, бизнес, называемый в высшем обществе просто «хобби», занимал все его мысли.
Генри задумчиво наблюдал за тем, как Алекс шел по Фрибоди-стрит. У него не было желания ехать на верфь и работать над ожидавшими его проектами. Он чувствовал себя не в своей тарелке и знал, что его мучит совесть. Должно было пройти два года, чтобы вина, которая всегда была с ним, атаковала его так остро, и в глубине души он радовался этой боли. Но какой-то частью сознания он понимал, что Алекс прав, — если он надел на себя личину негодяя, он должен избавиться от чувства вины.
Если бы только Энн не была такой гордой, такой храброй и не стала бы вдруг такой красивой. Если бы она оставалась в Нью-Йорке, чтобы он мог, хотя бы обманывать себя тем, что там она счастлива! Если бы только он мог сделать что-нибудь, чтобы помочь ей, думал он, поворачивая на проспект Белльвю. Он поднял глаза и увидел улыбающуюся ему миссис Астор, проезжавшую мимо в своем великолепном экипаже. Ее роскошные черные волосы блестели на солнце. Он наблюдал за тем, как всемогущая ньюпортская матрона подъехала к «Казино» и милостиво улыбалась встречающим ее лакеям, и вдруг ему показалось, что он знает способ спасти репутацию своей бывшей жены и свой неудачный летний сезон.
Из дневника Артура Оуэна
«Элизабет была несравненна. Эта девушка могла выбрать любого мужчину в мире и заставить его ползать перед ней на коленях. Я до сих пор так и не могу понять, почему она выбрала Уолтера. Я убеждал себя тогда, что она любит меня, но это было не так. Она любила твоего отца, что мы оба обнаружили слишком поздно, Элизабет любила разрушительной, неестественной и преступной любовью. Это я понимал уже тогда. То, что я собираюсь рассказать тебе о твоей матери, не должно опорочить память о ней. Мне просто хотелось помочь тебе понять, как ужасна, может быть жизнь, когда чувства выходят из-под контроля. Долгие годы я пытался понять твою мать, разобраться, что двигало ею, что заставляло ее поступать так, как она поступала со мной и твоим отцом. Я мог сделать только один вывод — она отчаянно нуждалась в том, чтобы ее любили, но не имела ни малейшего представления, что же такое любить самой. Если бы она умела любить и понимала, как сильно ее любит Уолтер, она не стала бы вести себя столь безответственно по отношению ко всем нам. Она нуждалась в постоянных подтверждениях того, что ее любят, и была так навязчива, добиваясь этого, что даже Уолтер устал уверять ее в своей любви. Эти эмоциональные излишества превратили чистое чувство, которое Уолтер питал к Элизабет, в нечто горькое и уродливое.
Они не были счастливы. Даже в самом начале их отношений. Уолтер был болезненно застенчив и никак не мог поверить, что такая красивая девушка действительно хочет выйти за него замуж. А Элизабет, несмотря на всю свою красоту, в каком-то смысле была очень неуверенной в себе.
В тот первый вечер за ужином она весьма смело флиртовала со мной. Напомню тебе, что к тому времени твоей бабушки уже десять лет не было в живых, и поэтому я с трудом мог сопротивляться ее очевидным заигрываниям. Ее поведение раздражало Уолтера. Я видел это по количеству вина, которое он жадно пил весь вечер, но ей он ничего не сказал. Стыдно признаться, но мне нравилось внимание Элизабет, и меня забавляло раздраженное лицо Уолтера. И тогда же, в тот самый первый вечер я понял, что испытываю ревность к моему собственному сыну за то, что он женится на таком божественном создании. Эта ревность превратилась в чудовищную, разъедающую меня и наши отношения болезнь, которая едва не погубила всех нас. Во всем, что произошло, я виню только: себя. В: конце концов, я был старше их обоих. Но Элизабет знала, прекрасно знала, что она делает со мной, и наслаждалась каждой минутой моих мучений. О, она была очень талантлива и изобретательна в своих пытках!
Пока Элизабет оставалась с нами в Джеймстауне, ее родители гостили у друзей в Ньюпорте. Они были уверены, что я присмотрю за юными женихом и невестой. Какая ирония! Элизабет взяла привычку сидеть, со мной в библиотеке, когда я работал. Она могла сидеть там часами, неотрывно глядя на меня, завораживающим взглядом и принимая вызывающе-соблазнительные позы. Некоторое время я принимал это за игру своего воображения — не может же девятнадцатилетняя девушка, почти ребенок, быть настолько развращенной. Но ей понадобилась всего неделя, чтобы разрушить все мои представления о мире. Мне уже трудно было, заставить себя не смотреть на нее. Я стыдился своего поведения, гнал от себя мысль, что увлечен будущей женой своего сына. И в то же время она влекла меня к себе своим голосом, смехом, всем существом. Я был очарован ею и всем, что она делала. У нее была одна привычка, — я до сих пор вижу ее за этим занятием, — думая о чем-то, она обычно посасывала свой розовый указательный пальчик. У любой другой девушки это был бы просто невинный жест. Но в исполнении Элизабет этот жест казался откровенным сексуальным приглашением, предназначенным только для меня.
В тот памятный день она пришла ко мне, когда я работал, и остановилась так близко, что я почувствовал тепло ее тела сквозь одежду и ее жаркое дыхание у себя на затылке. Я пытался продолжать работать, но она все стояла и стояла позади меня, и я никак не мог сосредоточиться. Не выдержав этой пытки, я резко развернул свое кресло и сердито посмотрел на нее. Я собирался вежливо, но твердо сказать ей, чтобы она ушла и не мешала. И в этот момент она опустилась передо мной на колени. И я, к моему величайшему стыду, ничего не предпринял. Мне кажется, я даже не дышал тогда из страха, что это остановит ее. Глядя мне прямо в глаза, она раздвинула мои ноги, придвинулась ко мне вплотную и прижалась ртом к моему естеству. Никогда не забуду, как она улыбнулась мне, когда увидела, насколько я возбужден. Даже сейчас это горячит мне кровь, а в тот момент я совсем потерял рассудок. Меня охватило такое блаженство, о котором я раньше и не мечтал. Прожив на свете сорок пять лет, я никогда не желал ми одной женщины сильнее, чем я желал ее. Я чуть не сломал себе пальцы, так крепко сжимал подлокотники кресла. Меня трясло от возбуждения, но я не прикоснулся к Элизабет. Она встала и все с той же улыбкой вышла из библиотеки, тихо закрыв за собой дверь.
Мне хотелось проклинать ее, и мне хотелось догнать ее и овладеть ею прямо здесь и сейчас. Она была невестой моего сына, а я позволил ей ласкать меня. И я хотел, чтобы она сделала это снова, потому что знал — в следующий раз сдержать себя не смогу. И не захочу».
