Усталый лес привычно поглощает —
Их беды – горести, их радости и смех.
* * *
Мазки травы на полотне земли
Художник – май небрежно набросал,
И мелкие букашки поползли,
И солнца луч в глаза мои попал.
И ветер прошуршал в траве ужом,
И птичий гвалт заполнил тишину.
Расположились тени под кустом
И отдыхают, отходя ко сну.
Качает ствол березы, как гамак, —
Я чую это собственной спиной.
А растворение в воздусях – явный знак,
Что снова я приехала домой.
* * *
И вот пришло мне время говорить:
«Редеет круг друзей»,
И повторять все чаще,
Что некому внимание дарить.
Все шире мир теней.
И пение косой все слаще.
* * *
Заколдовал меня весенний лес —
Под сильным ветром клонятся березы
И выпрямляются, как мятник-отвес,
Здесь исполняя роль гипнотизера.
Стремительный пролет вороны с громким кар
Внес ноту диссонанса в птичье пенье,
Как появленье голливудской стар
В березовом лесном столпотворенье.
Прозрачно мелколистье в вышине,
Сверкает драгоценным изумрудом —
Его так много в дальней стороне,
А здесь его явленье – чудо.
То волшебство случилось в яркий день
При сильном ветре и листвы сияньи,
И чувство странное мелькнуло, словно тень,
Как новое судьбы предначертанье.
* * *
Рахманинов Сергей, чье имя носит зал,
Нанизан на кол мраморной скульптурой.
И божьих одуванчиков девятый вал
Спешит, чтоб насладиться музкультурой.
Зал бело-голубой, утеха для души,
На волнах музыки баюкал неофита, —
Обидеться на дерзость не спеши,
Ведь маска дерзости – для слабого защита.
* * *
И загудели звуки сарабанды.
Шмелиный гул виолончельных струн
Скрипач с седою гривой и бантом
Залил фонтаном скандинавских рун.
Душа со скрипкой в резонанс вошла,
Сложившись с биоритма частотою.
И буря чувств цунами родила,
Вздыбилася магической волною.
И трепет мою душу охватил,
И странно, и тревожно сердцу стало.
С собою справиться мне не хватило сил,
И долго что-то в глубине дрожало.
* * *
В метро скамей две длинных полосы —
Изделие для перевозки масс —
Сиди себе, да изучай носы,
Да положенье рук, да выраженье глаз.
Ног частокол образовал узор
Орнаментом для верхней половины —
Бредовым продолжением картины,
Чего привычный не заметит взор.
Оторванность носов от лиц людских
Таит оттенок сумасшествия, в котором
Повинен Гоголь, вероятно, псих,
Пустивший нос гулять по городским просторам.
* * *
Собор кафедральный, куда я пришла,
Чтоб хора услышать звучанье,
Смутила афиша, и вдруг принесла
Какое-то воспоминанье.
Нелепа попытка – былое найти
И в юность свою окунуться.
Барже моей жизни – ей дальше ползти,
А времени – нет, не вернуться.
Наверно, небес справедливы весы,
И в жизни не все так уныло —
И стрелки назад прокрутили часы,
А встречу метро подарило.
Виденьем из той, из далекой поры
Сияют газа синевою —
Разочарованье сменяют дары, —
Волхвы их приносят с собою.
За мутью морщинок все те же черты
И та же доверчивость взгляда.
Захлопнулись двери, и скрылася ты,
Мгновенье – и больше не надо.
* * *
Лишь для меня Архипова здесь пела,
И пианист мне Скрябина играл,
И в голове мелодия звенела,
И в судоргах катарсис возникал.
Артист и я – и нет стены меж нами,
Нет и барьера стульев и голов.
Как облак музыки на пиршестве богов
Ряд первый воспаряет временами.
* * *
Хоры, Хоры, Хоры, Хо —
ры, Хоры, Хоры, Хоры —
То поднимут высоко,
То швырнут в тартарары.
На черных клавишах – хористах
Расселись бабочками папки.
В последний миг застыв, солисты
Впилися в дирижера лапки.
Когтит и месит многозвучье, —
Он лепит образы из глины
Безгласия, и стон тягучий
Зарокотал уже в глубинах.
В такт содроганьям дирижера
Колышутся и зал, и сцена.
Стигматы прожигают взоры
В ладонях – в точке столкновенья.
Из хаоса сложились звуки
По знаку властного мессии.
И к небу вновь взметнулись руки
И уменьшают энтропию.
* * *
Смотри, рябина расцвела,
И зелень нежная березы
Из глаз выдавливает слезы,
Как сок из белого ствола.
Изогнуты стволы берез,
Легко склоняются над кручей.
И тоненький вьюнок ползучий
Пока до ветки не дорос.
И вдруг, босым грозя ногам,
Крапивы лес явился взору,
Двум чахлым кустикам, которым
Мы так обрадовались там.
* * *
Надвигалася туча, и пел соловей,
И гремела дорога вдали.
Сильный ветер зеленые травы клонил,
Козерога сменял Водолей.
Я все время Кассандрой какой-то живу, —
Ощущая планеты разрыв,
Океана подъемы, небес синеву,
Уходящую в огненный взрыв.
Назреванье нарыва в сознаньи людском
Не дает мне покоя нигде.
Что же будет, что будет с землею потом?
Ни ответа, ни лжи – быть беде…
* * *
Топочут ножки органиста,
Легко летая по педалям,
Тональности меняя быстро
Во исполненье пасторали.
И вдруг стволы, нацелясь в небо,
Взревели громом Иерихона.
Растет кошмар ночного бреда,
И лопается грудь от звона.
На инфразвуке гул и грохот.
И тошно сердцу, череп давит…
Миг – рухнут стены, рухнут своды, —
И снова – нега пасторали.
* * *
Я – в музыке, внутри, в стереозвуке,
Что создает живой оркестр. Рядом
Сидят прелестные скрипачки. Вскинув руки,
Скользят смычками, манят как наяды
Войти в полифонии вод прохладу.
Красавец дирижер гоняет стадо
Послушного оркестра. Звуки, звуки…
* * *
Кисть пианиста – краб – паук – тарантул,
Что мечется по черно-белой гамме,
Язвя и жаля. Странности таланта
Сжигать сердца, иль разжигать в них пламя.
А слаженности скрипок и альтов
Смогли бы позавидовать, коль знали
Погонщики измученных рабов,
Прикованных к галере кандалами.
* * *
Еще о прошлом годе три сороки
Встречались на дорожке знаком счастья
На день грядущий. Миновали сроки,