И Охотник на Ягуаров уже не знает, что это сияет: солнце, надежда или, может быть, милая, великолепная лысина Эдисона…

Перекличка закончена. И весь зал вырвался из напряжённой тишины. Оживились серьёзные лица, шум и говор доносятся с мальчишьих скамеек, тоненько зудят девчачьи голоса. Понять ничего невозможно, иногда только вырываются короткие восклицания: «Ух!» или «Ого!», а то и чисто туземное «Тоже мне!». Оно может выражать и удивление, и пренебрежение, и раскаяние, когда как придётся. Безо всякого журнала, по лицам и по поведению можно легко узнать отличников и хороших учеников, они раскраснелись от гордости и счастья и просто не знают, куда себя девать. Троечники, как всегда, сдержанны, не слишком хвалятся, не слишком горюют. Кое-кто нервно грызёт ногти или делает вид, что рассматривает потолок, словно говоря: «Ну и ладно, наконец-то всё это кончилось!»

А двоечники, второгодники и прочая мелочь собрались на задних скамейках. Переругиваются, вздыхают, громко ворчат, только и слышно: «Эх, завалили меня по математике! Подумать только! Никакой справедливости!..» Без подобных заявлений не заканчивается ни один учебный год, они словно бальзам на тяжкую рану.

Поднимается занавес, и на сцене появляется Лена. Она кланяется, бормочет благодарность «всем учителям и нашей дорогой заведующей» и объявляет программу концерта.

Каких только номеров тут не было! Пение хором и дуэтом, декламация, соло на губной гармошке и на скрипке! Какой-то карапуз из второго класса сыграл на аккордеоне «Эй, бригады!» и «Полночь», а потом появилась девочка со скрипкой в руках и мальчик с альтом и сыграли что-то очень сложное — Боца никак не мог сообразить, что бы это могло быть.

Он повернулся было к Циго спросить, что это за музыка, и заодно сообщить своё особое мнение: «Вроде как мыши скребутся», а Циго нет. Не успел Боца раскрыть рот, чтобы расспросить соседа, куда это он подевался, как вдруг что-то мелькнуло на сцене. Поглядите! Циго подошёл к Лене и что-то говорит ей, горячо размахивая руками. Потом вдруг поворачивается к публике, кланяется заведующей и застывает, широко расставив ноги. Неторопливо запускает руку в карман, вынимает платок весьма сомнительной чистоты, развёртывает его и достаёт губную гармошку. Оглядывает ещё раз затихший зал, страдальчески облизывается, жмурится и выпаливает:

— Это… извините… я хотел бы сыграть от имени троечников и получивших переэкзаменовку.

— Хорошо, Циго, давай! — улыбается заведующая.

Циго не заставляет себя просить. Шмыгает носом, сплёвывает сквозь зубы и подносит гармошку к губам. По залу плывёт незабываемая мелодия из фильма «Один день жизни…».

— Эка замахнулся! — не выдерживает Боца. Он вспоминает, скольких мучений стоило Циго выучить новую мелодию.

Но Циго взялся за дело серьёзно и отступать не собирается. Исполняет первую фразу, останавливается, чтобы набрать в лёгкие воздуху, и смело пускается в дальнейший путь, приближаясь к тому опасному музыкальному повороту, где его не раз подстерегали неудачи…

«Пусть тебе мама Хуанита…» — выводит из последних сил Циго и так таращит свои блестящие чёрные глаза, словно его кто-то душит, щёки надуваются, лицо кривится, будто ему высыпали за ворот совок горячих углей.

Когда последний звук слетел с губ Циго, у Боцы и у всех черноногих будто камень с сердца свалился. В зале раздаются громкие аплодисменты. Хлопают ученики, учителя и даже Саво Злой Глаз. Тем не менее он сурово поглядывает на смущённого артиста, словно говоря: «Ладно, ладно, это дело тебе сошло с рук, но не рассчитывай, что тебе опять удастся поживиться зелёными черешнями!»

У него, видите ли, старые счёты с этим солистом. Он не раз, бывало, с метлой в руках заставал Циго на месте преступления и вытряхивал зелёную черешню из его карманов.

«Берегись, чтобы я тебя ещё раз не поймал! — говорит хмурый взгляд Савы. — И на твою внезапную славу и аплодисменты не погляжу! Не дам рвать зелёную черешню, и дело с концом!»

— Мича, а я хочу тебя обрадовать. Такая приятная неожиданность! — сказал Боца, когда они выходили из зала.

— Какая это?

— Да я ведь успешно закончил учебный год! — гордо выпятил грудь Боца. — Мне такое счастье и во сне не снилось! — Боца вспоминает свой зловещий сон и решительно взмахивает рукой: — При чём тут сны! Вот нистолечко в них не верю!..

— Ладно, а в чём дело? — нетерпеливо спрашивает Мича.

— Увидишь! Ты прямо глазам не поверишь! Если бы ты только знал, какие у него ноги! А шея! Как у настоящего скакуна!

— Скакун! Ноги! — недоуменно повторяет Мича. — Да о чём ты?

Но Боца безжалостно распаляет Мичино любопытство. Словно в недоумении, почёсывает затылок и ещё спокойнее продолжает:

— А уши! Как встанет на дыбы, как рванётся, так, знаешь, и стрижёт ушами!

Мичино терпение подходит к концу. Он видит, что Боца разболтался и расхвастался, теперь его так просто не остановишь. Поэтому Мича прибегает к крайнему средству. Он хмурится, бормочет «Гм!» и голосом, не допускающим возражений, приказывает:

— А ну выкладывай, что у тебя там!

— Пожалуйста, если уж ты так хочешь! — спокойно соглашается Боца и хватает Вождя за руку.

Он ведёт его перелеском до неглубокого овражка. И молча показывает ему полянку, где находится его слава и гордость.

А там, вытянув все четыре ноги, лежит на боку Мустанг и ленивыми губами ощипывает листья с дубовой ветки.

У Вождя замирает дух. Он не может вымолвить ни слова.

Боца чувствует, как изумлён его Вождь. И чтобы доказать, что он настоящий сын племени черноногих, что в его сердце нет ни капли себялюбия, он протягивает Миче руку, заглядывает ему в глаза и произносит:

— Бери его! Он твой! И пусть твой верный Мустанг мчит тебя от победы к победе, во славу стальных воинов племени черноногих!

«Чтобы победить противника, его нужно хорошо узнать» — так гласит одно из правил военного искусства.

Те несколько дней, что ещё оставались до решительной битвы черноногих и ковбоев, Мича использовал для неутомимой и, как говорят военные, систематической разведки.

Пирго и Низо получили задание незаметно проникнуть в лагерь ковбоев и узнать всё, что можно. Надо было установить, каковы силы противника и как он вооружён. Мичу особенно интересовало, будут ли «парни» Езы использовать уже известное оружие — луки и рогатки, или же введут новые виды, например пугачи или пистолеты с пистонами. Ранить, правда, они никого не могут, но от них столько шуму, что это может плохо повлиять на боевой дух войска.

Несмотря на всю свою храбрость, Мича всё же побаивался Езиной «флоберовки». Правда, он не думал, что Еза всерьёз применит это оружие, и утешал себя тем, что, по донесению Боцы, создание «водородной» продвигается, против ожидания, очень успешно.

«Когда “водородная” будет готова, — думал Мича, — мы пошлём Езе ультиматум: или пусть он исключит из своего вооружения “атомную” “флоберовку”, или мы тоже покажем, что у нас есть!»

Для выполнения этой дипломатической миссии, а она должна была решить вопрос об использовании «оружия массового уничтожения», Мича заранее наметил Срджу.

В данный момент Вождя волновало, какие меры предпринял в своём лагере Еза, чтобы осуществить угрозу захвата Ведьминого Острова и пляжа. Выяснить это должны были Пирго и Низо.

Мича не случайно послал Низу на это опасное дело вместе с неустрашимым Пирго. Пусть Низо получит боевое крещение, поближе познакомится с противником, закалится и победит свой страх. Это единственное, решил Мича, что поможет Низо сравняться в храбрости с остальными черноногими.

Пока Мича давал лазутчикам указания, лицо Низо семь раз меняло цвет, последний был сине-зелёный. Однако он стиснул зубы и сказал:

— Слушаюсь, Вождь! Задание будет выполнено.

При этих словах Пирго весело перемигнулся с Вождём и отбыл на выполнение задания в сопровождении Низо, глаза которого сверкали необыкновенной решимостью.