Литмир - Электронная Библиотека

— Ясное дело, напишу!

— Не забудь привезти мне морскую звезду.

— Не забуду! Ясное дело! Поймаю и для тебя одну.

— Тебе нужна удочка?

— Спасибо. Ми́ле мне подарил с тройным крючком.

Настоящий мужской разговор!

А о поцелуях при расставании нет и речи. Что они, девчонки, что ли, обливаться на прощание слезами. Пожмут руки, похлопают друг друга по плечу, вот и всё.

Двинулись. В голове колонны идут певцы из хора. За ними путешественники. С обеих сторон провожающие. Хор грянул: «Ой, Марья́н, Марьян!..»[1] Пёстрая толпа повернула к городу и с песней вышла на большак. Стихла песня, а Миле вытащил из-за пазухи кларнет.

— Что сыграть?

Боца и Райко виднеются где-то в хвосте колонны, они продолжают оживлённый разговор, начатый во дворе, однако это не мешает музыкальному Охотнику на Ягуаров ответить на вопрос Миле:

— Ну, если концерт по заявкам, давай, Миле, как он, бишь, называется, да… «Марш Беломора».

— Не «Беломора», а «Черномора», — поправляет его Миле.

В колонне хохот: восторгаются музыкальными познаниями Боцы.

— «Марш Беломора!..» Ха-ха-ха! Хорошо ещё, что не сказал «Красномора». Или ещё лучше, «Синемора». Ха-ха-ха! «Марш Беломора!..» — хохочет кто-то.

И вот так, подшучивая и подсмеиваясь друг над другом, добираются до вокзала.

Мальчики погрузились в отдельный вагон, вместе с ними и Срджа, такой печальный и убитый, словно его отправляют на казнь. Заведующая сказала небольшую речь, в ней было много советов и добрых пожеланий, воспитатель проверил, все ли на своих местах, а Лена раздала девочкам букетики полевых цветов. «Пусть, — сказала она, — девочки вдыхают их запах и на море не забывают о своём Доме». Вышел начальник станции с флажком в руке.

— Красная Шапочка! — зашумели дети. — Даёт сигнал отправления.

Запыхтел паровоз, застучали вагоны, и весёлые детские крики сменились равномерным перестуком колёс по рельсам, резким скрипом тормозов и грохотом металла. Восклицания: «Счастливого пути!» и «Приятного отдыха!» — слились с пронзительными свистками.

Ленины девочки никак не хотят уходить с перрона. Посылают воздушные поцелуи, поднимаются на цыпочки и упорно машут платками, хотя поезд уже давно отошёл от станции и исчез в облаках дыма и пара…

XI

Возвращаясь в дом, Лена и Мича словно бы случайно оказались рядом. После встречи под шелковицей им ни разу не выдалось случая поговорить, да они и не виделись как следует. Если Мича появлялся где-то неподалёку, Лена опускала глаза и старалась поскорее уйти. Мича тоже стеснялся остаться с глазу на глаз с Леной. Когда он ловил взгляд Лены, ему казалось, что она изучает его с головы до ног и чем-то в нём недовольна. «Наверное, я некрасивый», — подумал как-то Мича. Он подошёл к зеркалу, что случалось с ним нечасто, и начал себя разглядывать: по правде сказать, красавцем не назовёшь, а уж волосы! Чёрный чуб закрывает лоб, лохмы торчат во все стороны. Мича энергично взялся за дело: целый день зачёсывал волосы назад обломком расчёски, взятой у Охотника на Ягуаров. Толку было мало! Не успеет он зачесать волосы, как они снова падают на лоб. Тогда Боца присоветовал смочить чуб сахарной водой: «Причёсочка будет как у Гренджера!»

Мича последовал его совету. Смочил волосы на ночь сахарной водой, зачесал и завязал голову носовым платком.

А проснувшись утром, готов был удушить Боцу… Волосы слиплись, точно от клея, голова будто в черепашьем панцире. Целый час макал он голову в ведро, пока сахар не растаял. Кончилось всё это тем, что волосы продолжали расти по-старому.

Решив, что волосы у него ужасные, Мича загрустил: разве можно с такой лохматой головой надеяться быть достойным Лены? О ней ведь все говорили, что она прекрасна, как мечта.

Он хорошо знал, что все главные герои в фильмах — красавцы, волосы у них приглажены, глаза большие, галстуки шёлковые, а уж одеты! Мича оглядывает себя: ничего похожего — ни приглаженных волос, ни больших глаз. Правда, брови у него широкие и тёмные. Но что толку в бровях, если у него, например, нет пёстрого галстука? И нос великоват, да и на клюв похож. А насчёт одежды… хм! Всё лето он бегает в голубой майке, а если солнце припечёт, тут и майку долой; ходит голый до пояса. Нет, если говорить об одежде, то Лена даже и не взглянет на него!

Понимая, что в нём нет ну ни вот столечко красоты, и не желая никому навязываться, Мича стал избегать Лену.

Он никак не мог простить себе слов, сказанных под шелковицей: «…знаешь, это… ты мне очень, очень, это… нравишься!» Ерунда! Разлетелся, наболтал невесть что, а она теперь, наверное, смеётся над ним. Да ещё, может, обо всём рассказала Мине. И они вдвоём потешаются. Уж такие эти девчонки!

Твёрдо решив раз и навсегда покончить с этой комедией и со своей весьма неблагодарной ролью в ней, Мича стал думать о предстоящей битве с ковбоями. Какая ещё там любовь! Он воин. Вождь! И не подобает настоящему воину и вождю накануне решительной битвы бегать за какой-то там девчонкой, украдкой заглядываться на неё и вздыхать!

Бот он проводил Срджу в дорогу, но не может примириться с потерей такого воина. Нарушен весь план боевой кампании, поставлен под вопрос успех «водородной». Из надёжных соратников у него остались только Пирго и Циго. И ещё Боца. Но ведь Боца фантазёр, часто увлекается… Он хороший товарищ и придумывает такое, что другому никогда и в голову не придёт, но он может провалить и самое верное дело. Вечно спешит, толком не подумает…

Другое дело Срджа. Умный, рассудительный. С кем теперь в трудный момент посоветуешься? Кого пошлёшь парламентёром к ковбоям? Кто с ними договорится об условиях ведения войны? Не Пирго же посылать. Он ведь все споры кулаками решает.

Склонилась Мичина лохматая голова под бременем тяжких забот. Идёт, а куда — не видит.

И вдруг замечает — рядом шагают чьи-то белые сандалии! Один ремешок между пальцев, второй охватывает ступню, третий у щиколотки. Ленины сандалии!

Он быстро поднимает голову и встречает взгляд влажных Лениных глаз. Плакала на вокзале, слёзы ещё не высохли. Они несколько мгновений смотрят друг на друга. Мича видит, как шевелятся Ленины губы, слышит тихий, укоряющий голос:

— Мича, что с тобой?

Он бормочет:

— Ничего.

— А почему ты прячешься? — спрашивает она и застенчиво касается его руки% — Тебе трудно, да? Какой-то ты хмурый, озабоченный…

— С чего это мне вдруг трудно? — не слишком уверенно улыбается Мича. Ему неприятно. Он чувствует, что роли переменились, и сейчас она утешает его! Его, Вождя черноногих!

Он злится на себя и на свою слабость. Но на Лену сердиться не может. Чёрт его знает почему, но не может. Она уже успокоилась и переводит разговор на всякие приятные темы, видно, хочет отблагодарить его за то, что он утешал её позапрошлой ночью. А ему ужасно хочется крикнуть: «Нечего меня утешать, Лена! Оставь меня в покое, ты мне нравишься, но жалеть себя я не позволю!»

Эти мысли прерывает её голосок:

— Мича, знаешь… я всё время думаю о том, что ты сказал мне под шелковицей…

Может быть, он не расслышал? Неужели это говорит Лена?

Вождь черноногих даже покачнулся от радости. Значит, не такой уж он урод! Она думает, значит…

И он боится закончить свою мысль о том, что же думает Лена. С него достаточно и этого.

Он помчался по лужайке перед Домом и кувырнулся через голову. Погнался за Циго и перепрыгнул через него, словно в чехарде. Обежал группу ребят, нагнулся, сорвал пучок маргариток и бросил их Лене…

Где-то около полуночи Лену разбудил неясный шум, доносившийся снаружи, из-под окна. Похоже было, будто царапается кошка, пытаясь спрятаться от непогоды. Ленино благородное сердце не могло остаться равнодушным к чужому несчастью.

Она выбралась из постели и осторожно, чтобы не разбудить подружек, подошла к окну.

Тёмная, шумная, грозовая ночь окружала Дом. Ни звёздочки не видно. Стаи облаков тянутся по небу, словно остатки разбитого войска, гонимые воинственным, громогласным ветром.

вернуться

1

Одна из песен югославских партизан.

12
{"b":"209839","o":1}