— Ах, если бы вы знали, если бы вы только знали! — продолжал дон Виджилио. — Нани проникает всюду, все в его руках. Послушайте! Даже здесь, в палаццо Бокканера, ничто не происходит без его вмешательства, он запутывает и распутывает сеть интриг, добивается целей, известных ему одному.
И, захлебываясь от волнения, в неудержимом порыве откровенности, секретарь начал рассказывать, как ловко хлопотал монсеньер Нани о разводе Бенедетты. Иезуиты, несмотря на свою примирительную тактику, всегда занимали враждебную позицию б отношении правительства Италии, потому ли, что не теряли надежды вновь отвоевать Рим для папы, потому ли, что выжидали исхода борьбы, не зная, кто же в конце концов победит. И вот монсеньер Нани, связанный давнишней дружбой с донной Серафиной, помог ей ускорить разрыв Бенедетты с графом Прада и взять племянницу к себе после смерти ее матери. Именно он постарался удалить аббата Пизони, итальянского патриота, устроившего неудачный брак Бенедетты, и уговорил молодую женщину взять в духовники наставника ее тетки, иезуита отца Лоренцо, смазливого священника с ласковыми светлыми глазами — его исповедальню в капелле Германской коллегии буквально осаждали прихожане. Казалось несомненным, что этот маневр предрешал исход дела: тех, кого сочетал священник ради примирения церкви с Италией, отец иезуит разлучал в ущерб Италии. Но почему Нани, настояв на разрыве, затем вдруг утратил всякий интерес к этому делу, так что чуть не поставил под угрозу процесс о расторжении брака? И отчего в последние дни он снова принялся за хлопоты, помогал подкупить монсеньера Пальма, направлял каждый шаг донны Серафины и сам старался оказать давление на кардиналов конгрегации Собора? В этом было много непонятного, как и во всем, что делал монсеньер Нани, человек хитрый и дальновидный, умевший рассчитывать далеко вперед. Можно было предположить, что он хотел ускорить брак Дарио с Бенедеттой, чтобы пресечь гнусные сплетни в светских гостиных о преступной любви юной четы во дворце Бокканера с ведома и под покровительством дядюшки-кардинала. А может быть, он нарочно советовал семье Бокканера прибегнуть в этом затянувшемся бракоразводном процессе к интригам и денежным взяткам, стремясь дать делу скандальную огласку и повредить репутации самого кардинала, от которого иезуиты, в предвидении близких событий, жаждали избавиться как можно скорее.
— Я склонен подозревать последнее, — заключил дон Виджилио, — тем более что, как я узнал сегодня вечером, папа занемог. Когда старику почти восемьдесят четыре года, всегда можно ожидать несчастья; поэтому, едва у папы начнется насморк, как все прелаты чуть с ума не сходят и в Священной коллегии разгорается яростная борьба честолюбий… Иезуиты же всегда противились кандидатуре кардинала Бокканера. Казалось бы, им следовало поддержать моего патрона хотя бы из-за его высокого авторитета, из-за непримиримой вражды к итальянским властям. Но они боятся избрать такого главу, они находят, что его резкость, горячая вера, непреклонность характера слишком опасны в наши дни, когда церковь нуждается в гибкой дипломатии… И я нисколько не удивлюсь, если они попытаются окольными путями, самыми гнусными способами опорочить доброе имя кардинала и отвести его кандидатуру.
Пьера начала пробирать холодная дрожь. Он невольно поддался страху перед неведомыми интригами, перед черными кознями, коварными замыслами, о которых рассказывал секретарь в гробовой тишине старого дворца над Тибром, в атмосфере зловещих драм и легенд Рима. И ему вдруг вспомнилась его собственная драма.
— Но я-то, при чем тут я? — воскликнул он. — Почему монсеньер Нани как будто интересуется мною, почему он замешан в процессе против моей книги?
Дон Виджилио развел руками.
— Ах, ничего не известно, ничего нельзя сказать наверняка!.. Одно могу сообщить, что Нани ознакомился с делом лишь после того, как доносы епископа Тарбского, епископов из Пуатье и Эвре уже поступили к секретарю конгрегации Индекса отцу Данджелису; я узнал также, что в ту пору он старался задержать процесс, вероятно, считая его бесполезным и несвоевременным. Но уж если конгрегация Индекса в кого-нибудь вцепится, вырвать у нее добычу почти невозможно; к тому же монсеньер Нани, должно быть, столкнулся с отцом Данджелисом, а тот, как истый доминиканец, — яростный враг иезуитов… Вот тогда-то Нани и попросил контессину написать господину де Лашу, чтобы вы поскорее приехали сюда защищать свою книгу, а она предложила вам гостеприимство в палаццо Бокканера.
Это открытие окончательно потрясло Пьера.
— Вы в этом уверены? — спросил он с удивлением.
— Ну, еще бы, совершенно уверен, я слышал, как Нани говорил о вас однажды в понедельник, на вечере у донны Серафины. Помните, я вас предупреждал, что он вас отлично знает, он, видимо, собрал о вас самые подробные сведения. По-моему, он читал вашу книгу, и она сильно его занимает.
— Значит, вы полагаете, он разделяет мои мысли, он искренне будет защищать их, как свои собственные?
— О нет, нет, отнюдь!.. Он, безусловно, ненавидит ваши идеи и вашу книгу, да и вас самих! Только те, кто хорошо его знают, могут угадать, что скрывается под его ласковой, любезной улыбкой, — какое презрение к слабым, ненависть к бедным, какая жажда власти, какое высокомерие! Он еще простил бы вам нападки на Лурд, хотя Лурд — надежный оплот католической церкви. Но никогда он не простит вашего сочувствия бедным и угнетенным, а главное — ваших выпадов против светской власти папы. Если бы вы только слышали, с каким елейным ехидством Нани издевается над господином де Лашу, — он прозвал его элегической плакучей ивой неокатолицизма!
Пьер поднес обе руки к вискам и в отчаянии сжал голову:
— Тогда в чем же дело, объясните мне, умоляю вас!.. Зачем он вызвал меня сюда и держит взаперти в этом доме, в полном своем распоряжении? Зачем заставляет почти три месяца слоняться по Риму, натыкаться на препятствия, выбиваться из сил, когда ему легче всего позволить конгрегации Индекса запретить мою книгу, если он находит ее опасной? Правда, дело не обошлось бы так просто, я не намерен покориться без боя, я буду открыто исповедовать свою новую веру, невзирая даже на запрещение римской церкви.
Черные глаза дона Виджилио заблестели лихорадочным огнем.
— Вот, вот, именно этого-то он и боится. Он считает вас очень умным, пылким энтузиастом, а он часто повторял при мне, что с людьми умными и энтузиастами не следует сражаться в открытую.
Но Пьер ужо не слушал его; поднявшись с места, он шагал из угла в угол, стараясь привести мысли в порядок.
— Послушайте, послушайте, мне необходимо все знать и во всем разобраться, чтобы продолжать борьбу.
Будьте так добры, расскажите как можно подробнее обо всех, кто связан с моим делом… Вы говорите, иезуиты, повсюду иезуиты! Боже мой, приходится верить, может быть, вы и правы. Но мне нужно выяснить все до мелочей… Ну, например, кто такой Форнаро?
— Монсеньер Форнаро? О, это человек изворотливый. Но он также воспитывался в Римской коллегии, и потому тоже иезуит, будьте уверены. Иезуит по воспитанию, по положению, по честолюбию. Он спит и видит кардинальскую мантию, а если станет когда-нибудь кардиналом, будет мечтать о папской тиаре. Все они кандидаты в папы, с самой семинарии!
— А кардинал Сангвинетти?
— Иезуит, разумеется, иезуит! Точнее говоря, он состоял членом ордена, вышел оттуда, а затем снова вступил. Сангвинетти заигрывает со всеми, кто у власти. Долгое время считали, что он стоит за примирение между святейшим престолом и Италией, потом, когда положение осложнилось, он быстро переметнулся на сторону папства. Со Львом Тринадцатым он тоже не раз ссорился, потом мирился, а в последнее время держится в отношении Ватикана осторожно и дипломатично. В сущности, единственная его цель — папская тиара, и он даже не слишком это скрывает, чем сильно вредит своей репутации… Но сейчас борьба сосредоточилась между двумя главными претендентами: между ним и Бокканера. Вот почему Сангвинетти опять сблизился с иезуитами, зная их ненависть к сопернику и рассчитывая, что они вынуждены будут поддержать его, желая свалить неугодного кандидата. Я-то не верю в это, я-то знаю, как хитры иезуиты, они не станут помогать человеку скомпрометированному. Но Сангвинетти, от природы вспыльчивый, сварливый, высокомерный, не сомневается в успехе. Вы говорите, он уехал во Фраскати? Уверяю вас, он нарочно скрылся туда из дипломатических соображений, как только узнал о болезни папы.
