За последние пятьдесят лет некоторые писатели составили себе большое состояние. Можно привести примеры. Начиная с тридцатых годов нашего века литература стала приносить солидные доходы. После всенародного успеха «Парижских тайн» Эжен Сю очень дорого продавал свои романы. Жорж Санд сначала сильно нуждалась, ей приходилось рисовать на продажу незамысловатые картинки на дереве, но в дальнейшем если она и не скопила состояния, то зажила в полном достатке. Но больше всего прошло денег через руки Александра Дюма: он заработал и промотал миллионы, жизнь его была отмечена нечеловеческим трудом и безудержным разгулом. Надо упомянуть также Виктора Гюго, который женился, не имея никакого состояния; юная чета бедствовала до тех пор, пока успех «Осенних листьев» и «Собора Парижской богоматери» не послужил началом триумфального шествия писателя, — к его услугам были отныне и почести и богатство.

В настоящее время обогащаются, главным образом, драматические писатели. В первую голову я назову Александра Дюма-сына, который настолько же осмотрителен и ловок, насколько его отец был расточителен и беспорядочен. Викторьен Сарду, сперва терпевший беспросветную нужду, также добился благосостояния и с комфортом живет в своем замке Марли, на очаровательных холмистых берегах Сены. Я мог бы умножить примеры, но и этих достаточно для того, чтобы показать: ныне занятие литературой иной раз позволяет автору скопить состояние.

Я ничего не сказал о Бальзаке. А следовало бы изучить его необычайную жизнь, если хочешь глубоко рассмотреть вопрос о роли денег в литературе. Бальзака можно уподобить промышленнику, он создавал книги, чтобы расплатиться с кредиторами. Удрученный долгами, разоренный своими деловыми начинаниями, он вновь брался за перо, видя в нем единственное, хорошо знакомое ему орудие, которое сулило спасение. Вот когда денежный вопрос стал играть особую роль. Бальзак требует от своих книг не просто средств к существованию; он хочет, чтобы они помогли ему возместить денежные потери от неудачных деловых затей. Битва продолжалась долго, состояния Бальзак не скопил, но он уплатил все долги, а это уже немало. Не правда ли, как далеко мы ушли от славного Лафонтена, который грезил под сенью дерев, а вечером усаживался за стол какого-нибудь вельможи и платил за трапезу басней. Бальзак как бы воплотил самого себя в образе Цезаря Бирото. Он тоже боролся против угрожавшего ему банкротства с нечеловеческой волей, он искал в занятиях литературой одной только славы, а обрел, кроме того, достоинство и честь.

Любопытно посмотреть, во что превратились в наши дни субсидии и пенсии. На смену королю, который как бы из своего кармана помогал литераторам, пришло государство, то есть нечто безличное. К тому же теперь получение субсидий уже не считается делом почетным, не служит свидетельством высочайшего благоволения; их назначают нуждающимся литераторам или таким, на чью долю выпала безрадостная старость; и чаще всего субсидии эти стараются завуалировать: человек получает их в виде синекуры, в виде какой-нибудь придуманной должности, что помогает ему сохранить собственное достоинство. Одним словом, теперь субсидиями не только не гордятся, а скорее стыдятся их; разумеется, они не служат признаком падения, но указывают на то, что писатель находится в стесненных обстоятельствах, а это предпочитают скрывать. Чтобы ясно представить себе нынешний взгляд широкой публики на денежный вопрос в литературе, надо вспомнить то, что случилось с Ламартином, когда он совсем разорился. Тем, кто негодовал, что Франция оставляет великого поэта в затруднительном финансовом положении, тем, кто требовал объявить национальную подписку в его пользу, во всеуслышание ответили, что страна не обязана выплачивать ренту расточительным писателям, через руки которых прошли миллионы. Ответ был суровый, но вполне в духе нашего нового общества; оно отправляется от равного для всех принципа: каждый человек должен быть кузнецом собственного состояния. Конечно, Франция, как об этом говорят, достаточно богата, чтобы платить за тех, кто составляет ее славу; однако общественное мнение, не колеблясь, делает выбор между писателем, который приобрел свободу и достоинство благодаря своим произведениям, и писателем, который протягивает руку за помощью, потому что он жил, нимало не заботясь ни о своем таланте, ни об уплате своих долгов, — оно с нежностью относится к первому и с суровостью — ко второму. В наши дни Бальзак, — я говорю о Бальзаке, жившем в XVII веке, — не считал бы для себя лестным получать субсидию от правительства. Таков пройденный нами путь.

Тем не менее на субсидию еще весьма одобрительно смотрят в мире ученых и эрудитов. В самом деле, существуют изыскания и опыты, которые требуют большой затраты времени и в конечном счете не приносят ученому никакого дохода. Тогда на помощь приходит государство, и это вполне справедливо; заметьте, что вопрос неизменно ставится следующим образом: либо писатель зарабатывает себе на жизнь, и тогда ему стыдно кормиться за счет общества; либо он не в силах удовлетворить свои нужды литературным трудом, и тогда у него есть, по крайней мере, оправдание, что он принимает помощь от государства. Правда, остается решить, не имеют ли права, например, сапожники и портные жаловаться на свою судьбу; ведь порою они тоже после тридцати лет труда оказываются на пороге нищеты, но не считают себя вправе говорить стране: «Я не мог скопить себе денег на хлеб, дай их мне!»

Существуют еще всякого рода государственные пособия, заказы, награды, — обо всем этом я также хочу сказать несколько слов. Награды ничего не стоят государству, это очень удобный способ приносить удовлетворение людям, и я упоминаю о них только для того, чтобы лишний раз показать, как сильно укоренился в нашем обществе дух равенства. В прошлом кресты никогда не украшали грудь писателя; а ныне немало деятелей литературы удостоено высоких наград. Что касается заказов и пособий, то на долю литературы они выпадают редко, их получают от государства обычно театры, да и то они больше относятся к постановке пьес на сцене, а не к самому произведению. Многие писатели, особенно молодые, жалуются и обвиняют правительство, упрекают его, будто оно не делает для литературы того, что делает, например, для живописи и скульптуры. Такого рода требования весьма опасны, слава нашей литературы в том и состоит, что она остается независимой. Я хочу повторить сказанное мною в другом месте: правительство может сделать для нас только одно — дать нам полную свободу. В наше время самое высокое представление о писателе складывается как раз потому, что он — человек свободный от всяких обязательств, что ему незачем кому-либо льстить, ибо своим талантом, славой, средствами к существованию он обязан лишь самому себе; он все отдает своей родине, ничего не требуя взамен.

Так стоит в наши дни вопрос о роли денег в литературе. Теперь мне будет легко определить дух современной литературы и показать, чем именно он отличается от духа литературы прошлых веков.

Прежде всего салонов больше не существует. Я хорошо знаю, что некоторые беспокойные и честолюбивые женщины, «синие чулки» нашей демократии, хвастаются тем, что принимают у себя писателей. Но их салоны походят на уличные перекрестки, гости стремительно сменяют друг друга, там царит атмосфера суматошного и непомерного тщеславия. Нынешние салоны совсем не походят на прежние, в которых знатные дамы собирали близких по духу талантливых людей; тут уже не встретишь бескорыстной любви к литературе, которая придавала беседам задушевный характер, делала их похожими на камерную музыку; в наши дни в салонах господствует жадное стремление к власти, здесь на первом месте борьба корыстных интересов, сюда рвутся те, кто полагает, что хозяйка пользуется влиянием в какой-либо области. Здесь все заслоняет политика, — громогласная, прожорливая, она отводит литературе роль блеющей овцы, идеального барашка, чисто вымытого и с голубой ленточкой на шее. Тут неизменно разыгрывается одна и та же безвкусная комедия: развлекаются игрой в литературу, меж тем как человек-зверь, ринувшись в омут наслаждений, норовит урвать себе свою долю земных благ. И вот в силу рокового стечения обстоятельств сегодняшние салоны, став средоточием политических страстей, важно заявляют, будто они идут в ногу с прогрессивными и даже с революционными идеями, а на самом деле они яростно противодействуют литературному движению эпохи; в них читают альбомные стишки, закатывают глаза при упоминании о Риме или Афинах, делают вид, будто смертельно тоскуют по античности, на все лады восхищаются барышней, которая читала творения классиков, в то время как ее сверстницы играли гаммы, и, разумеется, отрицают живую литературу наших дней, — ее бы охотно изничтожили, но только пороху не хватает. Все эти сборища не следует принимать всерьез, здесь говорят о литературе так же, как женщины говорят о нарядах.