Но больше всего возмущает меня развязка. Жак встречается с отцом, и они пускаются в бесконечные разговоры по всем правилам логики, совсем в стиле г-на Дюма. Стерней — это какая-то логическая машина, превосходно рассуждающая. И он приходит к выводу, что Жак не может жениться на Эрмине, хотя она и поклялась, что выйдет за него. Однако обстоятельства изменяются. Жак, двадцати пяти лет от роду, становится секретарем министра, на него возложена важная миссия, он едет на Восток и спасает Европу. Но и это еще не все: маркизу д’Оржбак приходит в голову усыновить Жака и передать ему титул маркиза, которого домогается Стерней. После этого суровая маркиза начинает всячески ублажать Клару Виньо, а Стерней, в приступе отцовской нежности, разыскивает сына, чтобы заключить его в объятия. Но Жак отказывается от такого отца, предпочитая носить имя матери, которое он прославил.

Мы значительно удалились от истории Д’Аламбера. Вызывает удивление Жак, в двадцать пять лет спасающий Европу, Далее Стерней проявляет утрированную холодность и неумеренный энтузиазм, — все это граничит с комизмом. По мановению волшебного жезла внебрачный сын возносится на недосягаемую высоту, это какой-то нелепый апофеоз, надуманный и чересчур громкий. Бросается в глаза драматический прием, чувствуется, что автор решил добиться эффекта любой ценой. Нет и тени правдоподобия, потеряно чувство меры, не выдержано единство характеров, на первом плане требование театральности. Необходимо, чтобы Жак восторжествовал, и он восторжествует, хотя бы пришлось отказаться от правды и здравого смысла.

Таков театр г-на Дюма. Этот автор открыто проповедует, что главная задача драматурга увлекать зрителей какими угодно средствами. Надо в течение трех часов владеть публикой. Пусть она смотрит, затаив дыхание, не давайте ей размышлять. Навязывайте ей свою логику, пресловутую логику, которая, исходя из вполне допустимой посылки, следует по намеченному вами пути, если вы твердо ведете ее за собой. Но это скорее механика, чем логика. Если вам удастся до конца пьесы удержать внимание публики, завороженной вашей фантазией и покоренной вашими парадоксами, то вы одержали блестящую победу! И вам нет дела, какое суждение вынесут зрители, когда возвратятся домой. Они вам аплодировали, и этого достаточно. Вы выступаете в роли укротителя.

Таков весь репертуар г-на Дюма. Его премьеры всегда имеют шумный успех, публика встречает их овациями. Он слывет знатоком театра, он превосходит всех энергией, блеском острот и ловкостью, он умеет смело и живо разрабатывать сцены, подготовлять эффекты и неотразимо действует на публику. Но как только занавес упал и зрители приходят в себя, волшебство рассеивается, у них появляется множество возражений, им становится досадно, что они дали себя обморочить на несколько часов, приняли двусмысленные теории автора. А читая произведения г-на Дюма, этого моралиста и законодателя, вы то и дело пожимаете плечами. Перед вами пьесы, занятно построенные и весьма динамичные, там немало условностей, но порой встречаются сцены, написанные с большим размахом.

Автор довольно странно защищает главную идею «Побочного сына». Без сомнения, г-н Дюма хотел внушить отцам, чтобы они признавали своих детей. Но он избрал довольно-таки нелепый путь; пожалуй, каждый из нас захотел бы стать таким Жаком, красивым молодым человеком, которому умирающий от чахотки прожигатель жизни оставляет полмиллиона, который влюбляет в себя прелестную девушку, а потом спасает Европу и получает титул маркиза, которого все родные умоляют на коленях, чтобы он их признал, но он отвергает их с высоты своего величия. Подобный роман может вскружить голову любому юноше. А честолюбец, прозябающий в мансарде, воскликнет: «Ах, если б я был внебрачным сыном!»

Этот апофеоз незаконнорожденного напомнил мне о «Фуршамбо». Без сомнения, г-н Эмиль Ожье проявил больше художественной сдержанности. Он человечнее и спокойнее г-на Дюма, но у того больше блеска и силы.

А впрочем, только мы, натуралисты, являемся подлинными моралистами, ибо только мы по-настоящему чтим правду. Мы ничего не доказываем, ничего не искажаем, никому не навязываем своих убеждений. Мы только предлагаем вниманию широкой публики человеческие документы: смотрите, делайте выводы и решайте! А какой толк законодателям от выдуманной г-ном Дюма истории незаконного сына? Драма разыгрывается в каком-то несуществующем мире, в чрезвычайно запутанной обстановке. Да и зачем им принимать меры, если г-н Дюма щедро вознаграждает незаконного сына и возносит его на недосягаемую высоту, как будто он сам господь бог? Лишь когда ознакомятся с положением незаконнорожденных в нашем обществе, изучат условия, в каких обычно протекает их жизнь, — появится на свет произведение научно обоснованное и правдивое, которое подскажет кое-что законодателям.

Театр Жимназ снова поставил «Даму с камелиями». Что можно сказать об этой пьесе, принадлежащей к тем прославленным произведениям, о которых уже не спорят? Кое-что в ней устарело, и действительно, зрители проявляли ледяное равнодушие до взрыва гнева и страсти в четвертом акте. Именно эта страсть и гнев сохранили свою свежесть, и они-то в наше время создают успех пьесе. Во всем драматическом багаже г-на Дюма-сына «Дама с камелиями», без сомнения, произведение наиболее живучее, то есть у него больше всего шансов выжить. Когда автор писал эту пьесу, он еще не увлекался всякими эксцентричными теориями, он еще не воображал, что призван возродить человечество и облагородить женщину. Он попросту изображал жизнь, а ведь только жизненная правда сообщает произведению долговечность.

Истинный талант всегда прост — это аксиома. Все мы, жаждущие бессмертия, изо всех сил ищем новых форм, стараемся найти еще не исследованные уголки жизни. А в итоге, когда мы все обшарим и перетряхнем, из кучи собранных нами человеческих документов иной раз остается лишь одна-единственная страница, простая и правдивая, написанная бегло, без всяких претензий. Пример «Манон Леско» должен бы заставить нас призадуматься, особенно тех, кто с болезненной нервозностью изощряет свою наблюдательность и стиль.

Господин Дюма-сын, как, впрочем, и все писатели, с годами стал придавать своим произведениям все более личную окраску. В «Даме с камелиями» уже можно усмотреть зачатки идей, которые впоследствии им овладели. Но в ту пору он был еще молод и писал искренне, с увлечением. Отсюда и глубокая жизненность ряда сцен, на которых до сих пор держится пьеса. Впрочем, не знаю, обеспечат ли эти сцены пьесе длительное существование. Они весьма эффектны, но мне кажется, недостаточно хороши в литературном отношении, написаны неряшливым языком и едва ли выдержат испытание временем. Но я впадаю в свой обычный грех.

Вот любопытный факт, заставивший меня призадуматься. Часто, когда писатель создает пьесу на основе романа, то пьеса менее значительна, чем роман. Современная критика, как правило, отрицательно относится к пьесам, представляющим собой инсценировки романов. Не без основания утверждают, что у каждого жанра и особые законы и опасно приспособлять для сцены произведение, написанное в форме романа. Ко пьеса «Дама с камелиями» совершенно затмила роман. То же произошло и с «Романом бедного молодого человека» г-на Октава Фейе. Это лишний раз доказывает, что роман был не на высоте.

Несколько месяцев назад я прочитал роман, положенный в основу «Дамы с камелиями». Он не выдерживает сравнения с выдающимися произведениями Бальзака, Стендаля, Гюго, Жорж Санд, Флобера, Гонкуров. В литературном отношении он довольно слаб и далеко не столь увлекателен, как крупные романы Дюма-отца; здесь меньше выдумки и больше отголосков современной жизни. Дюма-сын одним из первых изобразил темный мирок женщин легкого поведения и молодых людей, неразборчивых в своих увлечениях. Но сегодня роман кажется бледным по сравнению с произведениями других авторов, писавших на ту же тему. Он поэтичен — это несомненно. Но у нас имеются реалистические полотна, куда более выразительные и захватывающие.