В годы войны каждый делал то, что выпадало на его долю. Мне было приказано взяться за перо. Известно, что сотрудник дивизионной газеты большую часть времени должен был находиться среди солдат, особенно во время боевых действий, а потом записывать и срочно доставлять в редакцию их рассказы о том, как они громят врага. В этом и заключалась основная суть его далеко не легкой воинской службы.

Но иногда хотелось поведать однополчанам и о том, что видел в боях своими глазами, или рассказать о памятных встречах на освобожденной от вражеских полчищ русской земле. Однако в дивизионке мне это удавалось чрезвычайно редко, чаще стало удаваться лишь после того, как меня назначили писателем армейской газеты «Боевое знамя» 10-й гвардейской армии.

Из того, что было написано тогда, я отобрал здесь некоторые, на мой взгляд, наиболее характерные публикации — все они по существу являются моими походными военными записками. Они дороги мне тем, что в них — отблески того огневого лихолетья, которое вечно будет тревожить память нашего народа.

В 525-м летучем Кирюк-Дарьинском полку служил пулеметчиком молодой парень из-под Курска. На войне — все неожиданно. Случилось так, что слава о молодом пулеметчике неожиданно широко прогремела. Молодой русский солдат-герой почти одновременно получил три Георгиевских креста.

А дело было так. Русские одним натиском вклинились в немецкую оборону, но сами в бою были сильно потрепаны: стрелков роты, где служил молодой пулеметчик, можно было пересчитать по пальцам. Когда русские залегли и окопались, пулеметчик оказался на самом острие боевого клина. Оправившись после удара, подтянув свежие силы, немцы пошли в атаку. Русские начали отходить. Но в грохоте боя, разгорячась, молодой пулеметчик не заметил этого вовремя, а когда заметил — решил погибнуть, а не уходить со своего места. Он крикнул своему другу-помощнику:

— Ну, Махров, постоим за святую Русь!

И начал бить из пулемета. Он занимал очень выгодную позицию, и ему легко было обстреливать широкую площадь перед собой. Немцы шли цепями, во весь рост, и он, щуря большие, горящие ненавистью глаза, бил их в упор.

Немцы начали вторую атаку. Он не дрогнул, отбил и ее. Зверея, немцы бросились снова. Отбил!

Это был Григорий Секерин.

…Минуло четверть века. Григорию Григорьевичу Секерину исполнилось сорок пять лет. Он стал отцом большого семейства: четверо сынов, трое дочерей. Жил хорошо, в большом достатке. Смотря на шумное веселое семейство свое, думал: «Эх, дожил до денечков! Не жизнь — одна радость!»

И вдруг загрохотала война. В страну двинулись разбойничьи полчища немцев. Как тучи саранчи, они все уничтожали, опустошали на своем пути. Семейство Григория Секерина попало в полон. С сердцем, наполненным такой тяжелой злобой, что его трудно было нести в груди, Григорий Секерин отошел с нашими войсками на восток, отошел, чтобы в свое время начать сражаться с врагом, с которым уже встречался на полях битв.

Так Григорий Секерин появился в нашей части. Высокий и могучий, со строго задумчивыми глазами, неторопливо трогая веселые усы, он вошел в казарму такой уверенной походкой и начал в ней устраиваться так домовито, что все сразу поняли: это — страшный в своей спокойной уверенности русский солдат.

…И вот произошла вторая встреча Григория Секерина с немцами. Одно наше стрелковое подразделение выбило немцев из небольшой деревушки. Налетела стая бомбардировщиков. Завывая, они долго бомбили. Но наши бойцы не дрогнули. Только самолеты ушли, на земле снова разгорелся бой.

Григорий Секерин заметил немцев у копешек клевера. Хорошо замаскировавшись, начал бить из винтовки — спокойно, обдуманно, как привык делать любое дело. Один выстрел — нет одного немца, другой — и другого нет, третий — и третий корчится на земле…

Потом Секерин заметил, что немцы канавкой, поросшей кустами, перебегают к сараю на отшибе от деревни. Несколько метких выстрелов — и несколько немцев навсегда полегло в канавке.

Оглядев своих товарищей, Секерин крикнул:

— А ну, братцы, бейте по сараю!

— А что там?

— Бейте, там немцы!

Ударили по сараю. Немцы начали выбегать из него. Секерину пришлось действовать с необычайной быстротой. Он попросил товарищей:

— Замечай их, показывай!

А Секерин только стрелял. И ротный писарь, наблюдая, с удовольствием отсчитывал:

— Готов. Еще один…

Так Григорий Секерин убил в одном бою тридцать шесть немецких разбойников, пришедших грабить русскую землю, убивать русских людей.

Идут дни. На груди Григория Секерина на муаровой ленте сверкает медаль «За отвагу». Он представлен к награде вторично. Счет немцев, убитых Секериным, растет.

О своем снайперском занятии он рассказывает очень спокойно:

— С сотнягу ухлопаю к празднику нашему. Каждый день одного — и сотня будет. Очень даже просто. При такой службе, я думаю, смело можно будет отрезать ломоть хлеба, что из тыла шлют нам на фронт. Заслужил — вот как я понимаю.

Страшен для врага такой солдат!

«За Родину», август 1942 г., в районе Ржева

В день рождения Красной Армии — 23 февраля — на привале в Большом Ломоватом бору состоялось комсомольское собрание. Комсомольцы обсуждали, как лучше выполнить боевой приказ — взять деревню Чернушки. На собрании выступил комсомолец Саша Матросов — молодой белокурый паренек с автоматом у груди. Осмотрев товарищей голубыми быстрыми, как воды Днепра, глазами, он сказал торжественно, просто и властно:

— Мы выполним приказ! Я буду драться с немцами, пока мои руки держат оружие, пока бьется мое сердце. Я буду драться за нашу землю, презирая смерть!

На несколько секунд на лесной поляне воцарилась полная тишина. И все отчетливо услышали, как чащобы древнего бора повторили:

— …презирая смерть!

Это прозвучало клятвой.

Всю ночь батальон шел бездорожьем сквозь Ломоватый бор. Ночь была тихая, внятно пахнущая весной. Под рыхлым снегом хлюпала вода. Деревья беззвучно всплескивали голыми ветвями.

Крепкий, подвижной Саша Матросов шел впереди автоматчиков. За ним шли его друзья — Бардабаев, Копылов и Воробьев. Они вместе учились военному делу, вместе приехали на фронт. Совсем недавно они вступили в жизнь. Со всей силой и страстью, что давала молодость, исполняли они свои обязанности в жизни. Враг вынудил их оторваться от всего, что успело полюбиться им, что стало дорого и мило. И они, обиженные врагом кровно, в ярости стиснув зубы, взялись за оружие. Они приехали на фронт с одной мыслью: отомстить врагу за все злодеяния, совершенные на землях отечества, и с особенной, справедливой лютостью отомстить за то, что их молодость он безжалостно опалил огнем войны. Останавливаясь закурить, пряча огонь цигарки в рукаве шинели, Саша Матросов не один раз в эту ночь говорил друзьям:

— Ну, братва, помни уговор наш! Не забывай! Воевать так воевать! Надо будет — умри, а дело сделай!

Пробираясь в голову колонны, старший лейтенант Г. Артюхов подошел к автоматчикам и, щурясь в темноте, тихонько спросил:

— Это ты, Матросов?

— Я. А что такое?

— Пойдем со мной, — сказал Артюхов. — Будешь моим ординарцем. Пойдем, Саша!

— Есть, — ответил Матросов.

На рассвете группа Артюхова вышла к опушке Ломоватого бора. Оставалось пересечь поляну с островком кустарника, за ней — небольшую гривку, крытую предвесенней синевой мелколесья, и там — Чернушки. Но здесь группу Артюхова и встретили немцы. На гривке лихорадочной дрожью забило три пулемета, и в розовой дымке зари, залившей Ломоватый бор, раздалось резкое щелканье пуль.

Начался бой.

Два фланговых немецких дзота довольно быстро блокировали бойцы Губина и Донского, а третий — центральный — все вел и вел яростный огонь, защищая подступы к Чернушкам. Не было никакой возможности показаться на поляне. Всем стало ясно, что нелегко будет взять эту лесную крепость.