Бекки кивнула. Снова обе замолчали.

— Хорошо, — проговорила Мадлен, поворачиваясь, чтобы уйти, — думаю, мне лучше пойти домой.

— А ты… ты не хотела бы зайти ко мне? — спросила Бекки, не успев подумать над своими словами. В Мадлен было что-то, что ей сразу же понравилось, и к тому же ей хотелось как-то извиниться.

— Что? К тебе домой?

— Да, на чай.

— Ой, ну хорошо, но я должна предупредить свою маму, — сказала Мадлен, несколько удивленная неожиданным приглашением. — Ты можешь подождать несколько минут? Я живу здесь недалеко.

Бекки энергично покивала головой. Неожиданно первая суббота без Амбер становилась не такой уж скучной, как она опасалась. Она смотрела вслед Мадлен, когда та торопливо вышла из читального зала, ее сумка при каждом шаге раскачивалась и била ее по ногам, но она этого не замечала.

Сьюзан Олдридж открыла дверь улыбавшейся Бекки и ее новой подруге. Это была высокая, очень красивая девочка с прекрасно развитыми формами и хвостиками, ее одежда представляла некое очень экстравагантное сочетание вещей. Серая шерстяная юбка, полосатая желто-белая майка, голубые носки, собиравшиеся в складки вокруг лодыжек; на ногах — теннисные туфли, которые были явно ей велики. Сьюзан подняла глаза вверх.

— Мам, это Мадлен. Она учится в Короле Георге, — коротко представила ее Бекки и провела внутрь.

— Привет, Мадлен, — сказала Сьюзан, заинтригованная, где же Бекки ее нашла. За все двенадцать лет, что они прожили в Холланд-парке, Бекки никогда не разговаривала ни с кем из тех, кто учился в школе Короля Георга, насколько это было известно Сьюзан. Она улыбнулась девочке в надежде, что ее удивление было не слишком заметным. Мадлен смущенно улыбнулась ей в ответ.

— Мы пойдем наверх. Можно нам печенья с шоколадом к чаю? Такое же, как ты пекла на прошлой неделе? — спросила Бекки, провожая Мадлен наверх.

— Да… да. Конечно. Я принесу печенье наверх, как только оно будет готово, — ответила мать, обрадованная тем, что Бекки нашла себе новую подружку. Она редко говорила об этом, но иногда думала, что Амбер и Бекки проводят слишком много времени вместе, и появление других в их маленьком и тесном мирке могло оказаться не такой уж плохой идеей. Ей было приятно еще и то, что Бекки нашла себе кого-то вне стен Рэдклиффа, даже несмотря на то что эта девочка выглядела старше ее. Некоторые родители девочек из престижной школы ужасно действовали ей на нервы, а еще больше — их дочери. Это было трудным решением — послать Бекки учиться в Рэдклифф. Ни она сама, ни ее муж вовсе не собирались отправлять дочку в частную и престижную школу, но, когда они поняли, что другой альтернативы школе Короля Георга нет, они просто выложили плату, не говоря ни слова. К счастью, у них появилась Амбер, которая, несмотря на богатство ее отца, держалась очень просто, обладала легким характером и училась в той же школе, что для всех них оказалось неожиданным, а потому и очень приятным дополнительным бонусом. Сьюзан совсем не хотела отсылать Бекки в какую-нибудь школу с проживанием, так как она была еще ребенком, поэтому, как ни крути, им показалось, что Рэдклифф был самым легким и практичным решением. Дверь в комнату Бекки громко захлопнулась. Сьюзан посмеялась над собой, вполне возможно, что столь пугавшие ее шесть недель отсутствия лучшей подруги Бекки не будут столь плохи, как она опасалась.

Мадлен с благоговейным трепетом разглядывала комнату Бекки. Она была просто чудесной. Она потрогала пальцем ленточки на балетных туфлях Бекки, прикоснулась к остро заточенным грифелям цветных карандашей на столе и робко присела на клетчатое стеганое покрывало. Это было совсем не похоже на ее собственный дом. С той минуты, когда мама Бекки открыла дверь внизу, Мадлен поняла, что ни при каких условиях не сможет пригласить Бекки к себе домой. Она молча наблюдала за тем, как Бекки вынимает для них разные вещи, которыми они могли бы заняться. Заняться? В доме Мадлен делать было совершенно нечего, она сидела в своей комнате и читала, иногда приходила в гостиную, чтобы посмотреть телевизор или пообщаться с родителями, когда в очень редких случаях ее отец был дома и, перед тем как лечь спать, они разговаривали. Сама идея о том, что у нее могут быть какие-то личные вещи: альбомы для рисования, блокноты, карандаши и краски, записи, журналы для подростков, была чужда Мадлен. Ее жилище отличалось от комнаты Бекки. Ее дом с пыльными книжками на венгерском, запахом готовившейся еды, который пропитал все обои и выцветшие виды Будапешта, с фотографиями Питера на стенах не имел ничего общего с этим. Все в доме Бекки было прекрасно. Когда мама Бекки поднялась наверх через час с подносом чудесного и удивительно вкусного шоколадного печенья, которое Мадлен никогда не видела, не говоря уже о том, чтобы пробовала, ее муки стали просто нестерпимы. И мама у Бекки была такой милой. Она была доброй и смешливой, а не резкой и грубой, как ее собственная мать. Она провела все оставшееся время, продолжая мысленно сравнивать. Каждое новое наблюдение оставляло в ней более глубокий след и боль, чем предшествующие.

К половине седьмого ее желудок был набит печеньем и молоком, она неохотно поднялась с мягкой овечьей шкуры, лежащей на полу, и сказала, что ей пора домой. Приглашение Бекки заходить снова после школы показалось ей совершенно искренним. Даже ее мама сказала, что она надеется, что они снова увидят ее. Когда Мадлен осторожно прикрыла за собой входную дверь и пошла вниз по улице, она почувствовала, как какое-то теплое чувство появилось у нее внутри. В первый раз с тех пор, как они прилетели в Англию почти четыре года назад, Мадлен подумала, что встретила кого-то, с кем, возможно, они подружатся. Бекки была такой же подружкой, какие остались у нее дома на родине в Будапеште. Она думала о Маре Надаш, жившей от нее через три улицы, о Кристиане Гилленборг — ее лучшей подруге в начальной школе. Обычно она старалась не вспоминать о них, особенно когда оглядывалась вокруг на девочек и мальчиков, с которыми теперь была вынуждена водить компанию. Ее прозвище в школе было Сабо в обносках, они даже не могли толком запомнить и произнести ее фамилию. И все-таки Сабо в обносках звучало лучше, чем Толстый Чужак, как обзывали Джоша Барнеса — самого ужасного мальчика в их школе, самого отвратительного в мире, потому что именно он первым стал обзывать Мадлен и придумал ей это прозвище. Она пошла вверх по Лэндброук-Гроув, стараясь не думать о большом удобном доме, из которого только что вышла, где кто-то мог быть на кухне тремя этажами ниже и даже не знать, есть ли еще кто-нибудь дома.

Когда Макс прилетел, в квартире никого не было. Он взглянул на свои часы в тот момент, когда водитель внес в холл его чемоданы. Было почти три часа дня, где, черт возьми, все они могут быть? Бродят по магазинам, скорее всего. Франческа могла бы закупаться для всей Италии. Он задумался, как же ей удалось убедить Амбер отправиться с ними. Он прошел в сторону кухни, по пути ослабляя узел своего галстука. На самом деле он собирался приехать в Рим на неделю раньше, чтобы посмотреть, как устроилась Амбер, но слишком много других мелочей отвлекало его внимание и требовало его присутствия, не последним из них была и его проклятая жена. При мысли о ней он скорчил недовольную гримасу. Он отправил Анджелу в «Клаасенс» — это была первоклассная клиника, расположенная в очень уединенном месте неподалеку от Брюсселя, чтобы о ней там позаботились, как они называли свое лечение. В первую неделю, или около того, казалось, что лечение приносит свои плоды. Все было хорошо, как они с удовольствием и сообщали. Но, к сожалению, ей удалось каким-то образом убедить сына другой пациентки привозить для нее немного коньяка. Она дурачила их несколько дней, а затем ее обман обнаружился, и все результаты, которых они добились, были сведены к нулю. Макс раздраженно потряс головой. Что, черт возьми, он должен делать с ней? Он снова посмотрел на часы. Какое решение он не принял бы, все это могло теперь подождать. Ему надо было сделать несколько деловых звонков. Он открыл холодильник, вытащил тарелку с оливками и пиво и прошел по пустой квартире прямиком в свой кабинет.