И когда Танде проникся сутью своей доктрины, он поехал домой. Он год проработал в Министерстве финансов; затем год в частном секторе с шестимесячной командировкой в Париж, а потом формально вступил в ряды госслужащих. За какие-то три года он поднялся от ассистента до младшего министра, затем до специального советника и, наконец, до заместителя министра. По всем расчетам, такой подъем был потрясающим достижением, особенно в столь юные годы. Однако для тех, кто знал Танде, это было просто-напросто частью одного плана. И за тридцать два года он ни разу не отклонился от него. Иногда, глядя на его красивое замкнутое лицо, его мать удивлялась. Он был таким решительным, таким уверенным. Никто, она твердо знала, не был настолько уверенным в себе — это было невозможно. Но какими бы ни были волнения матери, Танде, похоже, шел по своему пути не отклоняясь. В отличие от ее сестер, ей и ее мужу никогда не приходилось беспокоиться о младшем сыне. И вот она смотрит на него через длинный стол. Он облокотился на спинку стула, наблюдая, как гости празднуют его успех. Она подняла свой бокал охлажденного белого вина. Танде поймал ее взгляд и поднял свой. Поздравления. Оба они улыбались.

Они вместе вышли из лифта. Мистер Лэингг коротким кивком поприветствовал Мадлен и вышел через парадный вход госпиталя. Она последовала за ним, на ходу повязывая на шее шарф. Среди высоких зданий гулял холодный ветер. Они шли к маленькому кафе. На минуту он остановился, а она поторопилась догнать его.

— Прохладное утро, — заметил он.

— Да. Похоже, весна не скоро наступит, — сказала Мадлен, нахмурившись.

— Почему же, вот, например, там, откуда я родом, такую погоду сочли бы за самое что ни на есть лето.

Мадлен подняла глаза.

— Вы шотландец, не так ли?

— Вы правы. Из Абердина.

— Мне никогда не приходилось бывать так далеко на севере — я училась в Эдинбурге…

— Я знаю.

— О, — Мадлен не нашла, что можно на это ответить. К счастью, они как раз дошли до кафе. Он придержал двери. Они вошли друг за другом, но идти вперед одной в поисках свободного места могло показаться невежливым.

— Что вы будете? — заговорил он, разрешив вставшую перед ней проблему.

— Кофе, пожалуйста. Со сливками. Спасибо.

— Не стоит. — Он улыбнулся и направился к прилавку. На самом деле он нервировал ее ужасно, но сейчас Мадлен неожиданно почувствовала какое-то тепло, исходящее от него. Она поняла, что он впервые улыбнулся ей с тех пор, как они познакомились.

— Пойдемте.

Он поставил кружки на стол и сел напротив. Кафе было почти пустым. Она обхватила горячую кружку руками, с радостью приняв ее тепло. Разговор шел о предстоящих операциях — сегодня в четыре дня Мадлен по расписанию должна ассистировать в удалении аппендицита; в полдень следующего дня она должна делать промывание желудка, которое уже не терпело отлагательств, и, наконец, операция на грудной клетке в пятницу. Так, ассистируя то в одной операции, то в другой, она переходила из бригады в бригаду. Через неделю, может больше, Мадлен подаст заявление и обязательно получит место в определенной хирургической бригаде, желательно в той, которую выберет сама. Несмотря на тяжелую работу и страх, который мистер Лэингг внушал своим работникам, его команда относилась довольно требовательно к выбору младших врачей. В отличие от мягкого и добродушного Харригана, к примеру, работать с Лэинггом было очень тяжело, все равно что подвиг совершить. Его руки работали с невероятной точностью, инструкции были четкими и ясными. В его присутствии, думала Мадлен, возможность ошибки просто ничтожна. Может быть, такой поступок чересчур дерзкий… если она рискнет… справится ли?

— Я хотела узнать, — начала она и почувствовала, как упало ее сердце. — О бригадах хирургов… и хотела спросить, не осталось ли в вашей бригаде места?

— Подайте заявление, как и все, доктор Сабо. У главного менеджера вы сможете получить все необходимые формы для заполнения.

Мадлен тут же налилась краской. Этого она и ожидала; у нее и в мыслях не было просить об одолжении. Теперь ей хотелось провалиться сквозь землю.

— Конечно… я не это имела в виду… я просто… — стала запинаться она и сама же заставила себя замолчать.

— Сабо. Вы венгерка? — прозвучал неожиданный вопрос.

— Да. Да, мои родители венгры. Я тоже венгерка.

— Замечательная страна.

— Вы там когда-нибудь бывали? — спросила Мадлен, не веря своим ушам.

— Однажды. Я ездил на конференцию в Будапешт несколько лет назад. Должен сказать, страна воспитывает довольно профессиональных медиков.

Мадлен уже приготовилась выслушать его следующую фразу: «А вы, похоже, еще не состоялись как медик». Но она не последовала. Зато они провели двадцать довольно приятных минут, разговаривая о Будапеште — о бульварах, площадях и церквях, игравших немаловажную роль в детстве Мадлен. Она даже рискнула подразнить его из-за произношения. «Szent István körút»… а не проспект Святого Стефена. Он не стал спорить, рассмеявшись. Когда они надели пальто и пошли обратно в больницу, она не могла поверить, что это был тот же человек, с которым она заходила в кафе. Его улыбка доставляла ей огромное удовольствие. Она поняла, что хочет заставлять его смеяться снова и снова.

Они еще не раз совершенно случайно встречались в столовой и в кафе. Казалось, ледяной барьер был сломан. Он принес ей статью о детской хирургии на венгерском — один его коллега дал, как сказал он Мадлен, протягивая толстую стопку бумаг. Сердце вдруг бешено забилось. Она говорила на венгерском только в детстве, и таким ее словарный запас и остался, на уровне десятилетнего ребенка… но, похоже, то, что он нашел эту статью для нее, доставило ему немало радости, и она взяла стопку, благодарно улыбаясь ему. Потом они встретились, когда шли домой. Он спросил ее мнение о статье, и она объяснила, все дело в том, что ей немного недостает медицинского словарного запаса, и они вместе от души посмеялись. Тогда он пригласил ее как-нибудь пообедать с ним в маленьком венгерском ресторанчике на Марилебон-Хай-стрит, совсем недалеко. Она согласилась без всяких колебаний, тронутая его добротой. Это произошло так естественно, рассказывала она Амбер по телефону. Он говорил ей, что пробовал какой-то гуляш… «Сочный гуляш» — исправила она его. Суп, а не тушеное мясо. Она спросила, пробовал ли он когда-нибудь «начиненного цыпленка» или «свежие весенние овощи». Он покачал головой: отель, в котором он сейчас жил, не включал в меню своего ресторана такие экзотические блюда. Она рассмеялась.

Поедая заказанного ею «начиненного цыпленка» и уху, Мадлен узнала, что ему пятьдесят один год, приехал он из маленького городка — пригорода Абердина, что его отец и дед были фермерами. Аласдэр стал первым в семье, кто решился покинуть родную землю и дом и взяться за ручку и книги, а впоследствии, чего он никогда не ожидал, и за скальпель. Практику он проходил в Шотландии, в королевском лазарете в Данди и Эдинбурге, потом перебрался в Лондон в учебный госпиталь. Он быстро поднялся по лестнице академических званий; поездка в Америку по обмену знаниями вскоре подтвердила его ведущие позиции в экспериментальной хирургии; с тех пор он провел в научном кругу несколько лет, пока снова не решил вернуться в Лондон на прежнее место главного врача хирургического отделения.

— А ваша семья? — спросила Мадлен, заметив кольцо на безымянном пальце. Наступила минута молчания.

— Моя жена живет в Эдинбурге, — произнес он. — С ней… не все в порядке. У нас есть десятилетний сын.

— О, простите меня.

— Не стоит, — бросил он в ответ. — Теперь поздно сокрушаться.

Мадлен погрузилась в чтение меню. Она уже была сыта, но… что, если съесть еще бисквитное пирожное или любимый пирог ее мамы с грецкими орехами и маком? Она не смогла устоять. Она смотрела, улыбаясь, как он заказывает для нее эти оба блюда. «Мы ведь сможем съесть их напополам»? — сказала она и рассмеялась, увидев, как он зажмурил глаза от удовольствия, взяв в рот первый же кусочек легкого влажного бисквита.