А впрочем, как заметил Сахаров, и без всяких речей многие гости были подавленны. Половина здесь присутствующих с утра посетила Мишину могилу на кладбище, другие просто знали его давно и сейчас могли в полной мере ощутить горечь потери, как это обычно бывает в самом начале поминок.

Сахаров ютился в конце длинного стола, зажатый с двух сторон братом Мадам Константином Сергеевичем (очень похожим на персонаж Ильфа и Петрова Кису Воробьянинова) и режиссером Вадимом Жеватовичем. Кроме них, он еще мог переговариваться с Пульсом, Тоней, Мадам, Линником, Штокманом и Михалевым — все они сидели недалеко от него. Остальные же находились за пределами досягаемости. Не кричать же, в самом деле, воспитанному в лучших традициях оперативнику через весь стол! Он, к примеру, хотел бы поговорить с Денисом Климовым, но тот сидел прямо напротив, то есть на другом конце стола. Рядом с ним Сахаров заметил одного очень известного актера из МХАТа и какого-то пухлого молодого мужчину с испитым лицом. Оперативник напрягся и припомнил пьяницу — Валентин Сандалов, актер, когда-то подававший большие надежды, но не оправдавший даже самых малых.

Среди гостей Оникс увидел штук восемь знаменитостей, двух резво начинающих политических деятелей, а также тех, кто каким-то боком имел отношение к делу Миши Михайловского, то бишь Штокмана, Невзорову (она плакала без передышки), Менро и сравнительно новое действующее лицо — вальяжного седого красавца Владимира Сандалова, вице-президента не слишком крупного московского банка. Это был родной дядя пьяницы. Благодаря ему Валентин не скитался по подворотням и не проводил досуг у коммерческого ларька, а сидел в своей собственной квартирке и жрал хорошую водку. Дядя же снабжал его еженедельно небольшими суммами, которых хватало не только на спиртное, но и на еду. Опять же дядя регулировал его отношения с окружающим миром. Так, все окрестные алкоголики и в пьяном угаре отчетливо помнили, что домой к Валентину им заходить запрещено и просить денег в долг — тоже запрещено. Сам Валентин давно уже стал человеком достаточно замкнутым и не жаждал общения. Ему вполне хватало редких посетителей вроде Миши, Дениса и Менро. А от Менро он вообще уставал через три минуты...

Люди приходили почти без перерыва в течение четырех часов. У Сахарова в глазах рябило от незнакомых и полузнакомых лиц, в ушах звенело от стереофонических разговоров и в голове гудело от выпитой водки. Он не заметил, как выпил больше положенного, и теперь ему очень хотелось выйти проветриться, но он боялся, что упустит что-нибудь важное: была большая вероятность, что здесь находится и убийца.

Все, буквально все свидетельствовало о том, что Мишу убил человек из его окружения. Сосед Анатолий, который часто бывал в гостях у Миши, тщательно все осмотрел и сказал, что из квартиры ничего не пропало, это подтвердил и Саврасов. Ну зачем постороннему, если он не киллер, убивать человека? Только если у этого человека есть чем поживиться. А Миша жил скромно. Хотя и имел твердый доход, иной раз даже в зеленых купюрах, все подчистую тратил. На одежду, на хорошее питание, на подарки друзьям и подругам, да просто на жизнь. А киллера на него вряд ли кто-то мог нанять — не тот уровень у молодого актера, не то обеспечение...

Эх, если бы убийцы имели обыкновение падать в обморок от угрызений совести на поминках жертвы! Как просто тогда было б работать...

Наевшись и напившись, люди расслабились. Многие встали из-за стола и направились кто в кухню, кто на лестницу — покурить, поговорить. Оставшиеся завели общую беседу. Тема: раньше было лучше.

— Мой Отец был финансистом, — приятным голосом рассказывал Сандалов-старший. — А я с детства мечтал о небесных просторах — летчиком хотел стать, как большинство парней в то время. Фотографию Громова раздобыл, над столом прикрепил... Она у меня лет десять висела, пока я на четвертый курс экономического не перешел. Сейчас думаю: спасибо отцу, что меня уломал тогда, направил на путь истинный. Иначе кем бы я был?

— Летчиком, — сказал Сахаров.

Сандалов-старший посмотрел на него с удивлением.

— Банкиром лучше, — ответил он после короткой паузы.

— Решительно не согласен! — начал было Константин Сергеевич, но бдительная Мадам положила ему руку на плечо, и он замолчал. Единственное, на что его хватило, — метнуть на сестру гневный взгляд.

«Нет больше пороха в пороховницах», — с усмешкой подумал Сахаров, бывший в курсе непростого характера братца Мадам.

Еще он заметил, что все, кроме Сандалова-старшего, тихонько вздохнули — спорщик Константин Сергеевич был знаменитый, и если б все же затеял дискуссию с банкиром, то на час, никак не меньше.

Сандалов-старший ничего об этом не знал, но чутье подсказало ему молчать в тряпочку. Он и промолчал благоразумно.

Тут беседу продолжил Пульс, вернувшийся с кухни и стоявший у двери в комнату уже минут пять. Он, как всегда, не до конца понял смысл разговора.

— Когда я вступил в самостоятельную жизнь, у меня ничего не было, ничего, кроме собственного ума, — высокопарно заявил он.

— Ну и что? — меланхолично сказала Тоня, уставившись в свой бокал. — Все начинают с нуля.

Подтекст этого замечания поняли не все. А кто понял — заулыбались и отвернулись от Пульса. Но он сам ничего такого в Тонином замечании не усмотрел.

— Вы, Тоня, уж никак не с нуля начинаете! — язвительно парировал он. — Всем известно, кем был ваш папа.

— А я кто?

Пульс запыхтел, не находя подходящего ответа. И в самом деле, а кто же Тоня? Помощник режиссера. Для того чтобы работать в этой должности, не обязательно быть дочерью знаменитого художника.

Сахаров с интересом ожидал, что же скажет Тоне Пульс, но тот предпочел гордо промолчать. Подойдя к своему месту, он налил себе водки, выпил одним махом, сразу налил еще и снова выпил.

— Правильное решение! — одобрил эти действия Менро.

В комнату вошли Линник и Штокман. От них пахло водкой и крепкими сигаретами.

Штокман — невысокий, лысый, с торсом штангиста, широким задом и тонкими кривыми ногами — для Сахарова был пока самым загадочным гостем Миши в тот злополучный вечер. Про него было известно только то, что ему сорок девять лет, что он давний приятель Линника и что он работает на «Мосфильме» администратором. Негусто. Сахаров намеревался на днях поговорить с ним и восполнить пробелы, а сейчас воспользовался моментом и обратился к Линнику, который сел рядом с ним на Вади-но место.

— Вы были знакомы с женой Михайловского?

— Да, — лаконично ответил Линник.

— Почему они разошлись?

Линник словно ждал этого вопроса:

— Миша много пил тогда. Только поймите правильно: он не был алкоголиком. Железный организм. Вольет в себя пару литров — и хоть бы что. Только глаза мутнеют. Я думаю, он таким образом расслаблялся. Ведь он всю жизнь работал. С раннего детства. Кроме специализированной школы, еще каждый день уроки с домашними учителями — английский, немецкий... Плюс секция самбо. Потом театральное училище, где вообще почти нет свободного времени. Да он уже и не умел отдыхать. На каникулах дома сидел, книжки умные читал...

Линник положил локти на стол, чуть отвернулся от Сахарова.

— И что Лариса? — напомнил ему оперативник.

— А что Лариса? Девушка красивая, скромная... Она не понимала всех этих бешеных загулов. Она считала, что всему должно быть объяснение, так сказать. Или, в нашем случае, повод. Вот сдали экзамен — это повод. День рождения — тоже повод. Новый год, Восьмое марта... Ну, вы улавливаете мою мысль?

— Улавливаю, — кивнул Оникс.

— А то, что бывают скрытые причины, — это до нее не доходило ни в какую. Знаете, вы лучше не меня об этом спрашивайте. Я — за Мишу. Он был добрый, ровный, он в жизни никого не обидел. И мне Ларискины переживания кажутся просто капризом. А то, что она натворила... Вы уже слышали об этом? Нет? Родила сына, тоже Мишу. Встретила какого-то богатого американца, выждала момент, когда старший Миша придет домой после занятий, уставший, накачала его водкой, а потом, когда он уже спать ложился, сунула подписать бумагу... Разрешение на выезд ребенка за границу. Я уверен, Миша ни сном ни духом не понимал, что подписывает. Да она и сама мне призналась перед самым отъездом, что сказала ему, будто это очередные справки для развода. Хитра лиса, да и на нее хитрый лис найдется...