И если юный хулиган Брыльников раз в жизни сказал правду, то звонил в дверь не он. А кто?

Интуиция подсказывала мне, что этот «кто» — связующее звено между мной и убийцей. Если, конечно, он на самом деле существует, а не является плодом воображения малолетнего гражданина Брыльникова...

Я просидела над своей тетрадкой допоздна. Увы. Меня не озарило и не осенило — я как будто бродила в потемках в густом лесу и не могла найти тропы, и луча света вдали тоже не было видно.

Ночью мне снился кошмар: огромное черное пятно, в середине которого светились неоновые буквы В и Ж, трясло перед моим носом курткой с красной полосой и дико хохотало. Громовой голос из рукава куртки, как из мегафона, обвинял Дениса в убийстве; я протестовала; я пыталась схватить пятно и привлечь к ответственности за лжесвидетельство, но руки мои натыкались на мерзкую слизь; я с криком отшатывалась, а пятно обволакивало меня и сдавливало все крепче и крепче...

На другое утро я поехала к Мадам. Мне необходимо было с кем-то посоветоваться, изложить устно то, что мне удалось узнать к этому времени, и тогда, может быть, хоть что-то прояснится. Я увижу свет в конце тоннеля. Я пойму, что делать дальше...

Мадам я нашла в ужасном настроении. Поинтересовалась, что еще произошло.

— Ничего, — мрачно буркнула она, — если не считать того, что в меня плюнули.

— Кто?

— Девушка. Кассирша из нашего коммерческого магазина. •

— А вы что?

— Я? А что я могла сделать? Развернулась и ушла.

Я была поражена.

— Владислава Сергеевна! Нельзя быть такой смиренной в наше время! Вам плюют в лицо, а вы утерлись и пошли!

— Она не в лицо мне плюнула, — отозвалась Мадам из своего угла.

— А куда?

— В душу.

— А-а-а, — облегченно протянула я, — ну, это уже легче.

— Чем же? — сердито воззрилась на меня Мадам.

— Тем, что можно плюнуть в ответ гораздо точнее. Что она вам такого наговорила?

— Да ничего... Внешне она прелестна. Такая милая, чистая, как весенний полевой цветок. При взгляде на нее сразу возникает множество ассоциаций. Я и сказала ей, что она напоминает мне боттичеллиевскую «Весну». А она... Она отвечает: «Что, по-вашему, можно вот так вот прийти и оскорбить кассира? Я вам не проститутка какая-нибудь. И не ложите сюда сумку. Запрещено». Представляешь?

Я засмеялась.

— Мадам, она не боттичеллиевская «Весна». Она пробка от бутылки с карикатуры Кукрыниксов. И нечего страдать по этому поводу. Серость торжествует. Хам Грядущий давно пришел и властвует на свете. Пора бы вам с этим смириться.

— Ты только что говорила, что нельзя в наше время быть такой смиренной, а теперь утверждаешь обратное. Ты непоследовательна.

— Я реалистка. Если б она вас на самом деле оплевала, вам надо было бы швырнуть в нее продукт, купленный в ее вонючем супермаркете, и поднять такой крик, чтоб все слышали, и она была бы вынуждена уволиться... Если б она вас обхамила, то вы должны были бы написать на нее жалобу... Да есть масса способов отомстить наглецу. Как-нибудь на досуге перечислю, запишете в блокнот... Но с невежеством вы ничего не сделаете. И месть тут бесполезна. Ваша кассирша все равно никогда не отличит Пушкина от Мандельштама (ее будет сбивать с толку буква «ш», присутствующая в обеих фамилиях) и никогда не запомнит ни одной строчки стихотворения Блока — для таких он слишком сложен...

— Довольно, Тоня, довольно. Хотя я и против слова «вонючий», но в целом ты права. И все же бороться с невежеством надо. Вот я и займусь этим не откладывая, с этой же минуты.

— И что вы собираетесь делать? — полюбопытствовала я.

— Буду писать письмо в Министерство образования. Самому министру.

— Ха-ха-ха, — сказала я. — Как смешно.

— Я не шучу.

— Ну, будет... — успокаивающе проговорила я. — Министру так министру. Только позже. А прежде обсудим кое-что...

Мадам заинтересованно посмотрела на меня. Я не торопилась — надо же было дать ей прочувствовать важность момента.

Я встала, не спеша достала себе чашку, высыпала туда ложку растворимого кофе, залила кипятком из давно бушующего на плите чайника... Затем приглушила радио, из которого все последнее время слышала только о смене премьер-министров и о криминальном прошлом некоторых депутатов...

Мадам молча ждала. Поражает меня ее терпение! Уверена, что она не просто хочет — а жаждет услышать мой рассказ, однако ни за что не подаст виду. Вот будет сидеть так и с легкой улыбкой смотреть на меня...

Во всем надо знать меру. Я отпила глоток кофе и, более не медля, начала повествование о своем расследовании.

— ...и я ушла, а Толя и участковый Вася Алексеев с восхищением смотрели мне вслед. — Так я закончила.

Мадам очень внимательно выслушала меня, но паузу прерывать вроде бы не собиралась.

— Безусловно, — продолжила я, — я с первого взгляда пленила Васю Алексеева. Он смотрел на меня с такой страстью...

— Тоня! — очнулась от своих дум Мадам и укоризненно поглядела на меня. — Дело очень серьезное, так что фантазии пока оставь.

— Ладно. — Я не стала спорить. — Пусть не со страстью. Но кажется, я действительно его пленила. Вы же знаете силу моего обаяния.

— Она велика, — принуждена была согласиться Мадам. — Только давай все же вернемся к делу. Как ты думаешь, кто такой Вэ Жэ?

— Может, Вадя? — предположила я.

— А как его фамилия?

— Жеватович.

— Подходит. Но каким образом он может быть связан с этим мальчиком?

— С этим уродом? А вдруг он его отец? Или дядя? Они даже чем-то похожи...

— Тоня!

— Ладно, ладно... Вадя действительно никак не вписывается во всю историю. Мишу он знал, но у них были чисто творческие отношения. Так по крайней мере мне всегда казалось.

— И мне тоже. Давай пока оставим таинственного Вэ Жэ и вернемся к нашим баранам. Ты говоришь, в тот вечер у Миши, кроме Дениса, были Менро, Линник, Михалев, Пульс и...

— Штокман, Сандалов и Невзорова.

— Невзорова? Кто это?

— Наша актриса. Снимается в главной роли.

— А Штокман?

— Администратор с «Мосфильма». Какой-то давний, хотя и не слишком близкий приятель Линника. Так мне Менро сказал. Кстати, Мадам, вам известно, что Линник был лучшим другом Миши?

— Конечно. Паша хороший мальчик. Он прекрасно поет. Ему надо было в певцы идти, а не в артисты.

— Я слышала, как он поет. Действительно здорово. И песни сочиняет отличные. Только при чем тут Миша?

— Миша тут ни при чем! — Мадам сердито махнула на меня тонкой сухой ручкой. — Не уводи разговор в сторону. С кем из Мишиных гостей ты успела побеседовать?

— Только с Менро.

— Не густо.

— Да я ж работала! — обиделась я. — Вадя и так за эти дни дважды меня отпускал. Галя — его ассистентка — уже на меня волком глядит. Ей же приходится за меня хлопушку держать...

— А завтра ты работаешь?

— Во второй половине дня.

— Прекрасно. Тогда в первой половине посети Дениса и... Ну, скажем, Сандалова. Успеешь?

— Успею. А о чем мне с ними говорить?

— Тоня! Ты же в отличие от меня читаешь детективы — ты должна лучше знать. К примеру, спроси, не случилось ли в этот вечер чего-либо необычного. Не ссорился ли кто с Мишей, не намекал ли на что-нибудь...

— Ясно.

— А сыщиков оставь в покое. Пусть они делают свое дело. Не мешай им.

— Я не мешаю! — оскорбилась я. — Только помогаю! Увидите, Владислава Сергеевна, они без меня не обойдутся. Не пройдет и пары дней, как Сахаров прибежит ко мне и на коленях будет умолять меня...

— Тш-ш-ш... — Мадам улыбнулась. — Допей свой кофе, и я тебя ошарашу.

— Да? Сейчас.

Я быстро допила кофе и выжидательно уставилась на Мадам.

— Денис согласился играть инвалида в фильме Михалева, — торжествующим тоном произнесла она.

— Как? Неужели? — ахнула я. — Но это же отличная новость! Надо ее немедленно обмыть.

— Не время сейчас... — снова нахмурилась Мадам, и я устыдилась.