Ирмэ, как бы случайно, приостановился. Глянул влево, вправо — нет пока никого. Пока тихо. Еще то слава богу, что Неах, ползком пробираясь мимо заставы, потерял бескозырку. А то — в кожанке, в бескозырке — ну ясно, что за птица… Первый же встречный патруль задержал бы и отправил бы в контрразведку… Эх, сдурел! Уговорили тебя, балду, и влипнешь. Влипнешь, как муха в мед. Чорт!

— Чего, рыжий, стал? — сказал Неах — Пошли.

Они проходили по узким, извилистым улицам «низа».

Если не знать — не скажешь, что город. Дома — одноэтажные, темные, грязные. Развороченная, в ухабах мостовая. Редкие подслеповатые фонари. Пусто. Ни души. Где-то воет собака. Глушь.

— Веселые места! — сказал Ирмэ. — Повеситься впору.

— Беднота же.

— Вот что. — Ирмэ остановился. — Повернем.

— Чего? — Неах искоса посмотрел, усмехнулся. — Чего это?

— Посмотрели — и будет.

— Ладно, — сказал Неах. — Дурака-то не валяй. Раз пошли — осмотрим как надо. Интересно же, чудила.

Под фонарем на разбитом тротуаре сидели двое мальчишек. Они, должно быть, только что вели оживленную меновую торговлю, но, заметив чужих, поспешно рассовали товар по карманам, опустили глаза и мрачно уставились себе под ноги.

— Здорово, орлы, — сказал Неах.

Старший мальчишка, лет девяти, остроносый и лохматый, в длинном не по росту отцовском пиджаке, сумрачно ответил:

— Здрасте.

— Чем торгуешь? — спросил Неах.

— А тебе что? — сказал мальчишка. — Проваливай.

— А я, может, куплю.

— Видали мы таких купцов, — проворчал мальчишка.

— Дурень ты, Ванька, — сказал Неах. — Может, и правда — куплю.

— Меня не Ванька, — сказал мальчишка.

— Ну, Петька.

— И не Петька.

— А как же?

— А так же.

— Дурень ты, Атакже, — сказал Неах, — и верно — куплю.

Мальчик захохотал.

— Ладно, — сказал он, — на, купи, — и вытащил из кармана складной ножик со сломанным лезвием и патрон от пули.

— Сколько? — спросил Неах.

— Фунт хлеба — и твое, — сказал мальчишка.

— А на деньги?

— А на деньги не меняем.

Неах порылся в кармане и нашел сухарь и кусок сахара.

— Нате, орлы, — сказал он. — А товар ваш мне не годится. Получай назад.

Мальчишки быстро поделили сухарь и — раз — в рот.

— Не нравится — не надо, — сказал остроносый. — А за сухарь — спасибо.

Ирмэ и Неах пошли дальше.

— Видать, у беляков тут не густо, — сказал Ирмэ.

— Не бойсь, — сказал Неах. — Купцы — те-то не голодают.

Мимо них прошел человек невысокого роста, в русских сапогах, в зимней шапке с наушниками. Он мельком глянул на Неаха, на Ирмэ и прошел. Потом остановился, постоял, подождал. Ирмэ потянул Неаха за рукав.

— Винта!

Но Неах не побежал. Наоборот. Неах убавил шаг. Он плелся еле-еле, пошатываясь, как пьяный. Ирмэ сразу же смекнул, что правда — так-то верней. Он тоже закачался, негромко запел:

Человек в шапке с наушниками повернул и пошел за ними следом. На углу он их догнал.

— Эй, ребята, — хрипловато сказал он, — закурить есть?

— Это как сказать, — пьяно и весело ответил Неах, — кому — есть, кому — нет.

Человек глядел на Неаха исподлобья, очень внимательно. Глаза у него были узкие, татарские.

— Ну, дай, — коротко сказал он.

Ирмэ достал кисет, закурили.

— Что, ребята, слышно? — сказал человек.

— Все, брат, на ять, — сказал Неах. — Гуляем. Видишь?

— Вижу, — сказал человек. — Выпили, что ли?

— Хватили маненько, — добродушно признался Неах.

— Не-е похоже.

— Что — не похоже?

— Непохоже, что хватили.

— Мы, брат, народ такой, — сказал Неах. — Выдул четвертную — и хоть бы что. Не узнаешь.

— Шапка-то где ж? — сказал человек — Спустил.

— Спустил! — Неах подмигнул. — Хорошая была шапка. Каракулевая.

— Да-а, — человек лениво пожевал губами, — жалко, конечно. А то, может, посеял.

— Может, посеял, — согласился Неах. — Кто его знай. Давай-ка лучше того, а? — Он щелкнул себя по горлу.

— Давай, — сказал человек, но не двинулся с места.

— Веди, — сказал Неах. — Ты тутошний, ты знаешь.

— Идем, — сказал человек, продолжая стоять.

И вдруг проговорил почти шопотом:

— Как там, ребята, а?

— Где там? — Неах сделал вид, что не понял.

— Ладно. Будет, — прошептал человек. — Не видишь, что ли, что свой. Ты мне скажи, чего вы там ждете, а? Вы только ударьте, а уж мы тут в тылу такую подымем заваруху — небу жарко станет. Понял?

— Кого ударить? Чего ударить? — недоумевал Неах. — Ты чего, мил человек, мелешь-то!

— Брось! — сердито сказал человек. — Ты вот что: ты запомни, что тебе скажу, и передай там кому надо. Понял? Вот: если завтра к вечеру не начнете — сами начнем, без вас. Терпенья нет. Понимаешь? Беляки тут перед концом совсем остервенели. Хватают подряд живого и мертвого. С нашей улицы троих расстреляли. Дай им, гадам, сроку — всех передушат. А эти стоят, ждут чего-то. Чего ждете-то?

Неах моргал, хлопал глазами, — не понимал.

— Смеешься, ей-богу, — сказал он. — Видишь, парни выпимши, так ты смешки. Не годится.

— Годится — не годится, — прошептал человек, — а так и передай: не начнете к вечеру — сами начнем, а ваше начальство под суд. За контр-революцию. Понял?

Он повернулся и быстро ушел.

— Вот ведь мура, — тихо сказал Неах. — Может, и правда свой.

— Все одно, — сказал Ирмэ. — Тут, брат, гляди в оба, а то — знаешь? Свернем-ка.

Они вышли на рыночную площадь. Это уже была настоящая городская площадь. Дома большие, трехэтажные. Исправная мостовая. Газовые фонари. Но народу и тут мало. Только офицерские разъезди скакали взад-вперед. Прошла рота студентов. Ротой командовал коротконогий грузный человек в форме гвардейского капитана. Студенты то и дело сбивались с ноги, и капитан, приостановившись и пропуская роту, свирепо рявкал:

— Левой, господа студенты. Левой, чорт вас дери!

Неах покосился на студентов, плюнул.

— Ну, вояки, — сказал он. — Винтовки-то как держат. Как веники.

Офицерские разъезды — их чего-то было много — те-то вооружены были хорошо. Но вид у них был неладный. Они, казалось, скакали без всякой цели. Пронесется куда-то разъезд галопом, потом медленно назад — и опять куда-то скачет.

— Эге, — сказал Неах, — забегали.

В конце площади у моста виден был патруль.

— Стой! — сказал Ирмэ.

— Чего опять? — буркнул Неах.

— А то, — сказал Ирмэ, — что «низом» еще куда ни шло, а тут через шаг — патруль, разъезд. К ляду. Иду назад.

— Что ж? — Неах даже шагу не убавил. — Вольному воля.

Ирмэ не пошел назад. Куда одному-то. Он плелся за Неахом ворча, ругаясь на чем свет. Влопался, рыжий! Влип! Не было хлопот, так купила порося. Теперь, брат, как Неах надумает. Надумает — всю ночь по Полянску ходи. Одному не вернуться. Куда одному-то?

— Хоть бы кожанку-то снял, — сказал он.

На этот раз Неах послушался: снял кожанку, свернул комком и сунул подмышку.

— Все? — проворчал он. — А то, может, и рубаху снять?

Они шли по Благовещенской. Кое-где у подъездов стояли пулеметы. А навстречу все чаще попадались отряды студентов и офицеров. Ирмэ никогда не видел столько офицеров зараз. И — вот ведь! — одеты все как на парад: эполеты, аксельбанты. Стало быть, два года берегли форму. Пересыпали нафталином, перетряхивали, — авось, пригодится.

Вдруг Ирмэ и Неах услыхали музыку. Они остановились, прислушались. Музыка шла откуда-то снизу, как бы из-под земли. Играла скрипка. Потом — флейта и рояль.

Ирмэ оглянулся — нигде никого, пустые дома, глухие и темные. Чудно.

И тут неожиданно в полуподвальном этаже открылась дверь, и на улицу выскочил офицер, веселый и шумный, в лихо заломленной фуражке, в белом кителе нараспашку. Он посмотрел на Неаха лукавыми глазами и, вскинув голову, — Неах был выше, — спросил: