— Очень рад видеть вас, дорогой капитан. Могу сообщить, что вы не ошиблись. Неплохую птаху захватили. А с ее помощью окольцевали и вторую.

Эксперты НКВД после обработки паспорта установили, что бланк — подлинный, но все записи в нем сделаны недавно, два-три месяца назад. Тщательный обыск в Мытищах, где «учитель» квартировал в избушке старухи пенсионерки, дал богатый «улов»: в небольшом чемоданчике помещались портативный, но мощный радиопередатчик, два пистолета с запасными обоймами, различные фальшивые справки из разных советских военных госпиталей, командировочные удостоверения, код, радиошифр и прочие шпионские документы.

Но самое главное заключалось в том, что задержанный «учитель» признался в недавно полученном задании немецкого абвера: в первой декаде ноября он должен был установить связь со вторым крупным фашистским агентом по кличке «Нибелунг». Его предполагалось перебросить в Москву с Запада, через оккупированную Белоруссию. «Нибелунга», одетого в форму капитана советских пограничных войск, надо было искать на Красной площади, неподалеку от Мавзолея Ленина, где даже теперь, в суровое военное время, всегда задерживались небольшие группы людей, главным образом командировочных, так сказать — транзитных. Пароль таков. «Учитель», подойдя к «капитану», которого в лицо не знал, задает вопрос: «Любуетесь, товарищ командир?» Отзыв: «Каждый советский человек, попадая в Москву, не может не побывать у Мавзолея».

Майор Карлов довольно рассмеялся и добавил.

— Ведь бывают же такие чудеса в решете. «Учитель» принял вас, товарищ Жабо, за своего напарника из абвера и задал вопрос, который совпал с первой частью пароля. Но ваш ответ, капитан, не совпадал с текстом отзыва, и шпион сразу понял, что ошибся. Хорошо, что вы его задержали, а у нас ему пришлось развязать язык.

— Ну и отлично, — обрадовался Жабо. — А то я думал, что придется извиняться перед честным советским человеком… А как же тот, второй?

— В том-то и дело, что оба разведчика не знали друг друга в лицо. Этим мы и воспользовались. Я на некоторое время превратился в «учителя» и стал посещать Красную площадь. А позавчера сыграл главную роль: появился мнимый капитан-пограничник, Я назвал пароль, получил отзыв, а затем с помощью наших сотрудников задержал шпиона. На гимнастерке «капитана» оказались два ордена — Красного Знамени и Красной Звезды и две медали — «За отвагу» и «За боевые заслуги». На первых же допросах мы выяснили, что «Нибелунг» пользовался личным доверием адмирала Канариса и имел задание подготовить несколько диверсий.

…В свой батальон Жабо возвращался в приподнятом настроении. Поручение полковника Иовлева выполнено успешно, а задержание вражеского лазутчика — несомненная помощь органам государственной безопасности и командованию Красной Армии. Теперь можно полностью отдаться прямым служебным обязанностям заместителя командира батальона особого назначения. Война еще только начинается!..

Полковник Иовлев тоже был доволен поездкой своего заместителя в Москву.

— А вы удачливый, — дружески улыбнулся он, — хотя в нашем деле удачливость сродни чекистскому и военному мастерству… А теперь взгляните на карту.

Красный карандаш полковника прочертил линию от Москвы в районы Подмосковья, в тылы немецко-фашистских войск.

Чтобы налет на фашистский гарнизон был внезапным и успешным, надо было не только убедиться, что на пути к Угодскому Заводу нет вражеских заслонов и засад, но и передвинуться поближе к селу. Разведчики «сработали» быстро: они донесли, что в лесу противника нет, путь свободен. Сводный отряд форсированным маршем перебазировался на новую стоянку в нескольких километрах от Угодского Завода.

Мороз уже ослабел, ветер стих, и в лесу среди высоких сосен, накрытых снеговыми шапками, временами наступала обманчивая тишина. В эти недолгие минуты тишины можно было подумать, что нет войны, а сюда, в лес, люди пришли на воскресную прогулку, чтобы вдоволь надышаться чистым, прозрачным, без единой пылинки, воздухом. Но вот начинали грохотать орудия — разгоралась артиллерийская дуэль, за пролетавшими самолетами катился, постепенно замирая, привычный гул, издалека доносилась стрельба: били станковые пулеметы. Потом все стихало, чтобы через полчаса, через час повториться снова.

На новой стоянке не было тех немногих лагерных удобств, к которым уже начали привыкать партизаны. Там были глубоко врытые в землю теплые землянки, кухня деда Пинаева, постоянные места перекура — все это стало привычным. Переход на новую стоянку все единодушно и правильно расценили как непосредственную подготовку к боевой операции.

Здесь, в двух километрах севернее хутора Ясные Поляны, в лесном массиве, где затаился отряд, состоялось второе оперативное совещание командного состава.

— Теперь поговорим о разведке, — предложил Жабо. — Полковник Иовлев прав. Мы же еще многого не знаем. Где и как расположены учреждения и войсковые силы немцев, каков распорядок дня в штабных отделах и канцеляриях? Мы даже недостаточно знаем обстановку в районном центре.

Возражений не было. Но кто, рискуя собой, сумеет собрать необходимые сведения в Угодском Заводе и доставить их в штаб?

— Какие будут мнения? — спросил Жабо и оглядел товарищей, с которыми ему предстояло вскоре идти в бой. В такие дни и часы перед боем каждый командир особенно остро замечает и выражения лиц, и жесты, и реплики своих подчиненных, пытаясь, вольно или невольно, определить душевное состояние и боеготовность каждого.

— Это дело надо обмозговать. — Михаил Алексеевич Гурьянов несколько раз кашлянул в ладонь и тихо добавил: — Охота мне самому побывать в селе. Вряд ли кто другой знает его так хорошо, как я. Оденусь поплоше, треух надвину, глядишь, и не приметят.

Но предложение Гурьянова наотрез отклонили все. Риск был слишком велик, ведь высокую фигуру председателя райисполкома знали буквально все.

— Нет, нет, — твердо заявил Жабо. — В военном деле боевая целесообразность важнее личных желаний и личной храбрости.

— Понимаю, — смущенно отозвался Гурьянов. — Правда, за себя я не боюсь, а в случае чего даром в руки не дамся. Ну что ж, видно, не придется мне пока поглядеть, какой гад в моем кабинете обосновался.

— Разведка крайне нужна, — вмешался Лебедев. — Но нашим ребятам и вам особенно, Михаил Алексеевич, в райцентре и носа показывать нельзя. Провалитесь в два счета. А по углам прятаться — какая польза?

— Нет, так не годится. Нужно походить, осмотреть, а не на брюхе ползать, — поддержал Каверзнев.

— Тут нужен не разведчик, а разведчица, — подумал вслух Жабо, — Есть у меня в отряде одна подходящая дивчина, толковая, смелая.

— Кто? — поинтересовался Карасев.

— Военфельдшер Ризо.

— Галина Ризо? — Карасев отрицательно качнул головой. — Нет, не подойдет.

Он только что видел Ризо и разговаривал с ней. Миловидная, стройная, тоненькая девушка с пышными, вьющимися волосами, она выглядела чересчур городской и была бы очень приметной там, в Угодском Заводе. А в задуманной разведке приметная внешность опаснее всего.

— Тогда, может, подойдет наша медсестра? — не то спросил, не то предложил лейтенант Бабакин. — Маша Конькова. Была обмотчицей Люблинского механического завода. Комсомолка. Храбрая, толковая. Такая не растеряется.

— Может, тоже писаная красавица, на которую все немцы заглядываться станут? — усмехнулся Лебедев.

— С лица — кому как, а душой и делом — красавица, — отпарировал Бабакин. — Предлагаю Конькову.

Кандидатура Коньковой после обсуждения («Не спасует?.. Значит, ручаетесь?..») была принята.

— Одного я боюсь, — предупредил Бабакин. — Маша отродясь не была в Угодском Заводе. Человек она сообразительный, находчивый, но ведь может получиться, что заплутается в незнакомых улицах и переулках. Обратится с вопросом не к тому, к кому следует, а это — конец.