— Райком! — задумчиво протянул Курбатов. — Конечно, без бюро, без пленума и без обязательных заседаний?

— Естественно. Райком будете представлять ты и «Гурьяныч», под вашим руководством будут действовать связные и подпольные группы в сельсоветах… Но сначала о Мякотиной. Она, понимаешь, захочет временно остаться, даже, боюсь, обидится, что ее, мол, отстраняют от важного дела в такое трудное время, когда каждый человек нужен. Придется и мне и тебе с ней поговорить, а если заартачится — проведем решением бюро. Нечего оставлять ее здесь на верную гибель.

— Да, аргументами о возможной гибели ее мало проймешь. Женщина она решительная.

— Как-нибудь уломаем… Значит, Александр Михайлович, договорились?

— Договорились, Виктор Иванович.

— Тогда начинай действовать. Сегодня же обсудите с Михаилом Алексеевичем план работы. Намечайте, подбирайте и подготавливайте людей, которых надо будет законспирировать в наиболее крупных селах. Кандидатуры согласовывайте, а если сочтете нужным — решайте сами. Подумай, пораскинь мозгами, а через денек-другой мы с тобой на эту тему еще раз потолкуем. Я передам вам обоим адреса явок и пароли. Их придется держать в памяти, никаких лишних бумажек. Дополнительные пароли получим или сами придумаем. Ну, вот, кажется, и все… Что-то мы засиделись.

— Так мы же решили прогуляться, — пошутил Курбатов.

— Правильно. Будем считать прогулку оконченной. Подышали лесным воздухом, освежились, пора и за работу. Пошли, Александр Михайлович…

Так на плечи Гурьянова и Курбатова легла еще одна тяжелая, трудная и опасная обязанность — секретарей, руководителей районного комитета Коммунистической партии в условиях предстоящего, вероятно, уже близкого подполья.

Правда, на первых порах делами будущего подпольного райкома больше занимался Курбатов. Гурьянов почти все эти дни находился в районе. Гитлеровцы приближались. Надо было обеспечить эвакуацию людей, промышленных предприятий, спасение скота. Все это требовало личного участия, указаний, помощи, всего недюжинного организаторского таланта Михаила Алексеевича.

Гурьянов навещал и соседние районные центры. С секретарями райкома партии, с председателями райисполкомов, с командирами истребительных батальонов он договаривался о средствах связи, намечал мероприятия по эвакуации скота и ценных документов, рекомендовал, как и где наиболее целесообразно закладывать продовольственные базы для будущих партизанских отрядов. И надо сказать, что к его советам и рекомендациям «соседи» относились с таким большим вниманием, будто видели в нем старшего и более опытного товарища, который фактически не просто советует, а передает установки и директивы Москвы.

Конечно, сам о себе Гурьянов так не думал, но практически становился одним из организаторов подполья и партизанского движения в отдельных районах Подмосковья.

В эти дни Гурьянов и Курбатов с головой ушли в кропотливую подготовку подпольной сети. В районе они работали давно, людей знали лично: партийный и советский актив, беспартийных учителей, агрономов, колхозных бригадиров, рабочих леспромхоза, крахмального завода и их многочисленные семьи. В каждом селе они всегда были желанными гостями, их наперебой приглашали в дома поужинать, заночевать, зная, что с ними всегда можно поговорить по душам, пожаловаться на непорядки, попросить помощи. Как бы ни был занят Курбатов, но, если кто-либо из жителей района останавливал его и просил «потолковать маленько», Александр Михайлович обязательно выполнял просьбу: тут же на дороге в палисаднике, возле кузницы терпеливо выслушивал «разговор» или заходил в избы, отвечал на все недоуменные вопросы, а что нужно — записывал в блокнот, чтобы потом «провернуть» в райцентре. Любили его и за то, что был он приветлив, отзывчив, никогда не повышал голоса, даже когда сердился, а главное — за то, что слов на ветер не бросал и все свои обещания выполнял точно и быстро.

«Если Курбатов пообещал — будь спокоен, все сделает», — говорили о нем все, с кем приходилось ему сталкиваться. «Душевный человек… Партийный!.. — говорили другие, вкладывая в это слово не только большое уважение к секретарю райкома, но и к партии, которую он представлял, от имени которой действовал. — Этот — партийный!.. Не обманет, не подведет…»

Такие же отзывы можно было слышать и о Гурьянове. Как только он приезжал в какое-либо село, его сразу же окружали люди и с огромным вниманием выслушивали каждое его слово.

Зная людей, их имена и фамилии, их особенности и характер, Курбатов, не копаясь в списках и учетных карточках, а лишь посоветовавшись с Гурьяновым, мог мысленно заглядывать в каждый сельсовет, в каждый населенный пункт и намечать почти безошибочно своих будущих помощников. «Этот не в меру горяч и вспыльчив — не подойдет… Этот готов выполнить любое задание, но излишне шумлив, да и болтлив не в меру — тоже не подойдет… Эта женщина спокойная, степенная, в глаза бросаться не будет. Она, пожалуй, пригодится для дела, с ней можно потолковать… А этот может струсить, хотя от предложения работать в подполье не откажется…»

Так, постепенно, пока еще сидя в своем кабинете, урывками встречаясь и советуясь с Гурьяновым, Курбатов «путешествовал» по селам района, выбирал подходящих людей, придирчиво взвешивал все их личные и деловые качества, их достоинства и недостатки, заглядывал в душу каждого, понимая, что любая ошибка с его стороны потом, когда придут оккупанты, грозит провалом порученного ему партией дела и может стоить крови многим подпольщикам.

Обо всем, что касалось его самого, он сейчас и не думал. Но о других обязан был думать и беспокоиться и заранее хорошо законспирировать подпольщиков, сделать их незаметными в массе населения, обезопасить от случайных и ошибочных шагов.

— Тяжелую мы с тобой ношу на себя взвалили, — говорил как-то вечером Курбатов, заглянув на «огонек» в райисполкомовский кабинет к Гурьянову. — Веришь, голова ходуном ходит, гудит, окаянная, сладу нет. Ночью заснешь на час-другой, так, понимаешь, во сне то же самое снится: подпольщики, явки, фашисты…

Все это Михаил Алексеевич прекрасно понимал и сам. Осунувшийся и молчаливый, слушая секретаря, он думал сейчас о том, что крахмальный завод так и не удастся эвакуировать, что водонапорную башню, в которую вложено столько труда, придется, наверное, уничтожить — не отдавать же ее врагу, что в некоторые села он еще не заглянул и надо туда с утра податься… Дел бесконечно много, а время идет, идет, и каждый новый день приносит все ту же тревожную, хватающую за сердце весть: враг приближается!

— Ты устал, Михаил Алексеевич? — спросил Курбатов, заметив серые тени на небритом лице Гурьянова.

— По правде сказать — устал. Только отдыхать некогда. Скот меня беспокоит. Не хочу, чтобы немцы нашим мясом угощались.

— Успеешь угнать?..

— Постараюсь… А ты на меня в обиде, что пока мало помогаю тебе? — вдруг спросил Гурьянов, которому всегда казалось, что он работает мало и должен делать вдвое и втрое больше. Эту скромность и стремление всего себя отдать порученному делу особенно любил в Гурьянове Курбатов, да и все знавшие председатели райисполкома.

— Нет, что ты!.. Делаем общее дело. Лишь бы результат был. Ну, до следующей встречи!..

— Будь здоров.

Бывало и так, что с утра Курбатов брал кепку, плащ и уезжал в села готовить «точки».

Вчера он весь день провел в деревне Белоусово. Побывав в сельсовете, поговорив с колхозниками, обойдя несколько знакомых семей и ответив на множество самых разнообразных вопросов, уставший от хождения, разговоров и нервного напряжения, Александр Михайлович, как бы по пути, навестил Степаниду Михайловну Губанову. Уже немолодая, седеющая женщина со строгим выражением лица и крепкими рабочими руками ткачихи, она подметала пол в горнице и сердито стряхивала веник. Увидев на пороге Курбатова, Губанова выпрямилась и певуче проговорила:

— Здравствуй, товарищ секретарь. Заходи, гостем будешь.

— Спасибо, Степанида Михайловна. Посижу маленько, отдохну, если не возражаешь.