Вот это-то, по моему глубокому убеждению, Гагарин и умел делать в полной мере. Я уверен в этом, хотя он ни разу не делился ни со мной, ни с кем-нибудь другим в моем присутствии соображениями о том, чего ему, как личности, не хватает. Но в том, что он отчетливо представлял себе, так сказать, пункты, по которым его подлинный облик еще отличается от выдержанного по всем статьям только в превосходных степенях портрета, нарисованного коллективными усилиями целой армии журналистов и комментаторов, — в этом сомневаться не приходится. Иначе невозможно объяснить то, как много прибавилось в Гагарине — особенно в последние годы его жизни — общей культуры, начитанности, интеллигентности!

Много лет спустя его товарищ, космонавт А. А. Леонов, рассказывая о посещениях совместно с Гагариным различных художественных выставок, заметит: «…Он понимал, что правильно оценить полотно надо уметь, надо этому учиться (а то недолго абстракционизм спутать с импрессионизмом). Юрий расспрашивал на этих вернисажах обо всем, буквально обо всем, до технических тонкостей… и никогда не разрешал себе категорического суждения».

Да, правильной оценке художественных полотен действительно надо учиться.

Но, наверное, еще важнее — сдержанности в суждениях!

И Гагарин учился. Учился на редкость успешно.

Между прочим, мне подлинный, живой, меняющийся, растущий Гагарин представляется гораздо более привлекательным, чем уже упоминавшийся статичный портрет, по которому ему заранее выставили сплошные пятерки с плюсом по всем предметам и всем параметрам чуть ли не с младенческих лет. Если и так налицо сплошные пятерки, то, спрашивается, что же делать человеку с собой дальше?.. Да и вообще не зря, наверное, в любой школе так называемый первый ученик редко бывает особенно популярен среди своих товарищей по классу…

Да, уж кем-кем, а благонравным «первым учеником» Гагарин не был! Иногда по молодости лет не прочь был и созорничать, разыграть — правда, всегда беззлобно — кого-нибудь из друзей, очень легок был на подъем, чтобы куда-то поехать, кого-то навестить. Шекспировские слова «человек он был» мало к кому подходят так точно, как подходили к Гагарину… Нет, водружать себя на пьедестал он не желал категорически!..

Очень характерным для Гагарина было высокоразвитое умение быстро схватывать новое, освоиться в непривычной обстановке, понять неожиданно свалившиеся новые обязанности. И без видимого напряжения справиться с ними.

Без видимого… Но, когда требовали обстоятельства и присущее ему ответственное отношение к порученному делу, Гагарин умел и усидчиво работать. Н. Ф. Кузнецов, один из последующих после Е. А. Карпова начальников Центра подготовки космонавтов, писал, что, став заместителем начальника Центра, Гагарин хорошо справлялся и с новыми для себя, неизбежными в административной практике делами: «Имел дело с очень сложными документами и работал с ними очень точно, безукоризненно».

Через несколько дней после первого полета человека в космос Гагарин приехал в Центральный Дом литераторов — к писателям. Это было, если не ошибаюсь, одно из первых его выступлений перед большой, прежде незнакомой аудиторией. И справился он с этой новой для себя ролью отлично. Пред переполненным большим залом ЦДЛ, в свете ярких ламп и фотовспышек, под множеством направленных в упор изучающих взоров — ведь перед писателями стоял первый человек, вернувшийся из того самого черного безбрежного космоса, в котором всего несколькими днями ранее из всех собравшихся чувствовали себя более или менее уверенно разве что писатели-фантасты, — он держался естественно, скромно, с неожиданно проявившимся (потом оно стало привычным) обаянием. Оказалось, что и для той работы которая ему предстояла после полета в космос, это молодой невысокий майор пригоден самым лучшим образом

Умение Гагарина ориентироваться в сложной обстановке, его понимание человеческой психологии — не только индивидуальной, но и массовой — не раз успешно проходили проверку во время его поездок по белу свету, при встречах с друзьями и, скажем так, просто знакомыми… Правда, и в таких «просто знакомых» он умел как-то очень быстро и, казалось бы, самыми бесхитростными средствами — естественностью поведения, спокойным юмором, полным отсутствием какого-либо намека на суперменство — вызвать чувства если не дружеские, то очень к тому близкие.

Его встречали почти так же, как дома, в Москве. Да и как могло быть иначе? Представлялось таким естественным, что первый в истории космонавт принадлежит не только своей стране, но и всему человечеству.

В Гагарине обнаружилось умение говорить с людьми. Умение с первых слов войти в душевный контакт с ними. Вот, например, в Японии он вышел на трибуну перед многими тысячами участников массового митинга и сказал:

— Когда ракета вывела космический корабль «Восток» на орбиту, первая страна, которую я увидел после своей родины, была Япония.

Сказал и вынужден был замолчать на несколько минут — переждать овацию, вызванную этими совсем простыми, но безотказно дошедшими до души каждого словами. И все. Дальше аудитория была прочно в его руках. А надо заметить, до митинга существовали опасения относительно того, как он пройдет: доходили слухи об обструкции, которую якобы готовила группа антисоветски настроенных лиц. Но то ли слухи были ложными (а может быть, и намеренно пущенными), то ли не рискнули эти люди противопоставить себя подавляющему большинству участников митинга.

Да, на то, что называется массовой психологией, первый космонавт воздействовать умел. Впрочем, и на психологию отдельных людей тоже.

Ну, а как же все-таки со славой Гагарина?

Мне кажется, что нес он ее очень легко. Нигде и ничем не афишировал. Более того, пользовался каждой возможностью, чтобы сделать как бы шаг в тень в интересах более справедливого воздаяния тем, кого считал в этом смысле более достойными.

Накануне своего полета, выступая на сборе стартовой команды и всех участников пуска на площадке перед уже установленной ракетой, Гагарин заявил: «Мы все делаем одно и то же дело, каждый на своем рабочем месте».

И твердо стоял на этой точке зрения в дальнейшем, уже неся на своих плечах груз всемирной известности. Однажды прямо сказал в очередном интервью: «Порой становится обидно, когда говорят о космонавтах, поют о космонавтах, сочиняют книги и стихи. Но ведь космонавт — это тот человек, который завершает работу сотен и тысяч людей. Они создают космический корабль, топливо, готовят весь комплекс к полету. Придет время, и мы узнаем их имена…» (Вспомним, что это говорилось в то время, когда даже С. П. Королев и М. В. Келдыш именовались Главным конструктором и Теоретиком космонавтики).

Так же вел себя Гагарин и по отношению к товарищам — космонавтам, выполнившим полеты после него.

Очень запомнилась мне телевизионная передача в августе шестьдесят второго года, после одновременного полета А. Николаева и П. Поповича на космических кораблях «Восток-3» и «Восток-4». На экранах телевизоров появились сидящие за небольшим овальным столиком все четыре имевшихся к тому времени в наличии советских космонавта: Гагарин, Титов, Николаев, Попович. В своем выступлении Гагарин усиленно напирал на то, что ему «неудобно перед товарищами: я же сам всего один виток сделал, а они вон сколько!» О том, что он был первым, разумеется, не напоминал. Несколько столь же подчеркнуто скромных слов сказал и Титов. Им обоим явно хотелось, чтобы этот день был не их праздником, праздником их товарищей Андрияна Николаева и Павла Поповича, только что вернувшихся из космических полетов, естественно, более сложных, чем предыдущие. И первые космонавты мира всячески старались держаться в тени, делали все от них зависящее, чтобы так оно и получилось.

И в дальнейшем Гагарин всегда старался не выделять себя не только из шеренги уже слетавших в космос и ставших всемирно известными своих коллег, но и из среды молодых летчиков, еще только стремящихся в Центр подготовки. Герой Советского Союза космонавт Ю. Глазков и сейчас вспоминает теплую товарищескую поддержку, оказанную ему Гагариным в трудную минуту: «…Оставалось только собеседование на комиссии. Я, видимо, переволновался, и Юрий Алексеевич очень мягко и ненавязчиво помог мне прийти в себя».