Юра приходил домой поздно, часто уезжал в командировки. О своих делах он по-прежнему не очень-то распространялся, а если я проявляла женское любопытство, отшучивался. Так и прошла зима: в работе, в тренировках, в домашних заботах.

Из командировок Юра писал не реже чем раз в неделю. Я нет-нет и перечитываю его давние письма, в которых что ни строка, то свидетельство о Юриной заботливости. «Если тебе нравится платье, купи его. Вернусь домой — рассчитаемся с долгом…» «Больше учи Лену быть самостоятельной». «К одному из наших товарищей приехала жена. Я с Лешей Леоновым ездил на их встречу. А вообще-то лучше бы не ездил. Только расстроился, завидуя. Ну ничего, наша встреча будет лучшей, правда?» И под каждым письмом неизменное: «Ваш папа и Юра».

Все шло своим чередом. Он больше бывал на работе и меньше дома. В свободное время мы ходили гулять в лесопарк или смотреть кино, пристроив Лену к кому-нибудь из знакомых или соседей. Вечерами Юра нянчил дочку, иногда, взяв спортивный чемоданчик, ходил на баскетбол. Был он спокойный, ровный, веселый. Как и прежде, предпочитал книги телевизору. По праздникам любил принимать гостей. Слушая веселые истории, смеялся звонко и заразительно. Ребята тянулись к нему и добродушно звали Гагарой.

Однажды (не помню сейчас, какой это был день и по какому поводу собрались у нас Юрины товарищи по работе) я невольно стала свидетелем вот такого разговора:

— Теперь уже скоро… Пойдет, наверно, Юра. А может, Гера или кто другой…

Это говорил один из ребят, кажется, Борис Волынов. Отвечал Юра:

— Ну и что же? Кого пошлют, тот и полетит…

Дрогнуло мое сердце. Молнией сверкнула мысль: «Что-то уж очень спокойно он об этом говорит. Наверное, уже все решено».

Нет, я больше не спрашивала его ни о чем. С работы он приходил все чаще, когда мы с Леной уже спали. Он тихонько открывал дверь, бесшумно раздевался, умывался холодной водой, с нежностью прислушивался к посапыванию дочурки, поправлял одеяльце и садился за учебники. Он готовился к государственным экзаменам. Я не мешала ему. В последнее время я заметно уставала: ждала второго ребенка. Лежала тихо и слушала, как шуршат страницы его конспектов…

Ночью он подходил к холодильнику, доставал что-нибудь поесть, закручивал кран на кухне, из которого капала вода и который он все время собирался починить, но… В то время его мысли были заняты другим.

Пришла весна 1961 года. 7 марта родилась Галочка. В родильный дом меня отвез Юра, а возвращалась я с дочкой без него. Меня встретила Анна Тимофеевна и Светлана Леонова. Юра снова был в командировке. А когда прилетел, весь так и светился от радости.

— Весна, и имя дадим ей весеннее — Галчонок, — говорил Юра. — Согласны?

Он таскал ее на руках и напевал:

Я догадалась, что радует его не только встреча с нами, но и нечто другое.

В Звездном городке работа шла своим чередом, но чувствовалось, что все живут в ожидании чего-то большого, важного, значительного. Что это будет? Об этом не говорили. Юра томился каким-то нетерпением, никогда, казалось, ожидание не было для него так тягостно. Пробовал читать и откладывал книгу. Что-то писал в уединении. И только забавы с Леной и Галей отвлекали его от дум. С ними он находил разрядку, становился веселым, шутил, придумывал разные игры… Несмотря на напряжение, в котором Юра находился все последние дни, он был собран, контролировал себя.

Накануне отъезда на космодром в отряде состоялось партийное собрание. Напутствовали тех, кто должен был утром следующего дня лететь на Байконур. Все, кто был на этом собрании, предполагали, что в первый полет назначат Гагарина. Но тогда это было лишь предположение.

Неожиданно, очень неожиданно пришел тот последний вечер. Он должен был прийти. Юра ждал его. Подсознательно и тревожно ждала его я.

Тот вечер… Мы пораньше уложили спать девочек и после ужина долго разговаривали. О чем? Обо всем, но только не о полете. Вспоминали. Строили планы. Говорили о наших девочках. Я понимала, точнее, чувствовала, куда и зачем он едет, но не спрашивала его. Он шутил, болтал о разном, но тоже сознавал всю нелепость этих «пряток». Ему трудно было скрывать свою непосредственную причастность к надвигающимся событиям.

Странное дело, когда решалась его судьба о переводе в Звездный, о включении в отряд так называемых «испытателей», он волновался и переживал больше. А тут был спокоен, хотя и немножко рассеян.

— Береги девчонок, Валюша, — сказал он тихо и вдруг как-то очень по-доброму посмотрел на меня.

Я поняла: все уже предрешено, и отвратить этого нельзя. Ком подступил к горлу, казалось, не смогу сдержаться и расплачусь. Но я сдержалась. Даже улыбнулась, хотя улыбка получилась, наверное, очень грустной. Юра это уловил и быстро перевел разговор на другую тему.

Был вечер, потом ночь, потом утро, а мы все говорили, говорили и не могли наговориться.

Не помню, звонил будильник или мы встали без него. Утром он еще раз осмотрел свои вещи — не забыл ли чего? — щелкнул замком своего маленького чемоданчика. В соседней комнате проснулась и заплакала Галка. Юра закрыл альбом и пошел к детям. Он осторожно и нежно перепеленал крохотное розовое существо с маленьким вздернутым носиком, и Галка опять безмятежно заснула. Я подумала: «А ведь неплохо у него это получается. Научился. Когда родилась Леночка, он долго не решался взять ее на руки. Боялся уронить. Теперь осмелел».

Мои мысли прервал сигнал машины, которая остановилась под окном. Пора! Сердце сжалось в комочек и вдруг забилось сильно-сильно. Стало даже больно. Скрыть волнения я уже не могла. Это было выше моих сил.

Юра поцеловал девочек. Крепко обнял меня. На столе лежала вынутая из альбома фотография «северного периода» с надписью: «Моей дорогой, моей родной Валечке от крепко любящего Юры. Пусть эта фотография в дни разлуки чаще напоминает обо мне и заменит меня. Пусть она хоть немного поможет тебе в трудную минуту».

Снова загудела машина. Я вдруг почувствовала какую-то слабость и торопливо заговорила:

— Пожалуйста, будь внимателен, не горячись, помни о нас…

И еще что-то несвязное, что сейчас трудно вспомнить.

Юра успокаивал:

— Все будет хорошо, не волнуйся…

И тут меня словно обожгло. Не знаю, как это получилось, но я спросила о том, о чем, наверное, не должна была спрашивать:

— Кто?

— Может быть, я, а может быть, и кто-нибудь другой…

— Когда?

Он на секунду задержался с ответом. Всего на одну секунду:

— Четырнадцатого.

Уже потом я поняла, что он назвал это число только для того, чтобы я не волновалась и не ждала в канун действительной даты.

Юра шагнул к двери и остановился. На меня смотрели его чистые-чистые глаза. Смотрели очень ласково, очень тепло. В них не было ни смятения, ни сомнений. Я приподняла его фуражку и легонько провела ладонью по высокому Юриному лбу.

— Все будет хорошо, Юрок! Ведь верно? Ты мне обещаешь?

Глаза молча ответили: «Обещаю».

...Как-то дети меня спросили: «Мама, почему именно наш папа первым полетел в космос?» Вопрос естественный. Почему он, а не другой, когда их была целая группа, подготовленных, тренированных? Были и одинокие, а он женат, двое маленьких детей, мало ли что может случиться…

— Не знаю, девочки, — ответила им. — Наверное, так было надо.

Ответила и подумала: «А ведь я так ничего и не сказала им, и вопрос остался вопросом. Впрочем, вопросом не только для них, но и для меня. В самом деле, почему именно он?»

Так или иначе, но выбрали его. Только сейчас я начинаю понимать, какое это было для него счастье, какая радость. Ведь он жил этим полетом еще задолго до того, как пришла эта весна. Он жил этим полетом, наверное, с того самого момента, как осознал смысл той работы, которая проводилась и в Звездном городке, и в конструкторском бюро С. П. Королева, и в других смежных организациях.