Георгий Николаевич Остроумов. Журналист.
«Я вспоминаю космодром. Свеча-ракета уже вознесена над пустынной степью — она видна в окно приземистого здания, где собрались журналисты, чтобы послушать основателя практической космонавтики академика Сергея Павловича Королева. Он должен объяснить главные цели предстоящего полета. Крепко скроенная фигура ученого высится над нами — рассказывая, он обычно стоял или прохаживался. Его всегда интересно было слушать. Он не любил цветистой речи и говорил языком точным, как инженерные формулы. Динамичный полет его мысли увлекал, я бы сказал, завораживал.
Он начинал с азбучных истин и незаметно, со ступени на ступень поднимал за собой слушателя на такую высоту, на которую воображение обычного человека может забраться, только начисто отрешившись от чувства реального… Как только Сергей Павлович умолкал, слушателя, пожалуй, охватывала растерянность: куда же это занесла меня фантазия? Но все вставало во взбудораженной голове на места, когда память восстанавливала железную связь аргументов ученого. Наверное, в этом умении держать свои самые дальние мысли на прочной оси логики и было отличие Сергея Павловича от тысяч и тысяч других людей. То, что для одних было фантазией, полетом воображения, для него было целью, путь к которой ему ясен в каждом отрезке.
Королев был одним из тех, кто сумел вобрать в себя весь опыт космической техники, начиная от времени К. Циолковского. Вернее, через его голову и его руки прошли практически все дела, составляющие предысторию и историю космонавтики. Он обладал таким фундаментом, на котором мог строить, казалось, самые головокружительные проекты, ставить перед собой сверхзадачи…»
А вот несколько строк самого Сергея Павловича. 1935 год. Апрель. Из письма Якову Исидоровичу Перельману:
«Что, собственно, можно сказать рядовому инженеру о своей лично работе? Я работаю главным образом над полетом человека, о чем 2 марта сего года делал доклад на Первой Всесоюзной конференции по применению ракетных аппаратов для исследования стратосферы… Будет то время, когда первый земной корабль впервые покинет Землю. Пусть мы не доживем до этого, пусть нам суждено копошиться глубоко внизу — все равно, только на этой почве будут возможны успехи».
О Королеве еще будут писать. Сколько-нибудь полный портрет этого человека еще не создан в литературе. Да и сделать это, наверное, неимоверно сложно. И я далек от цели — дать портрет Королева. Но некоторые черточки его характера, описанные, как говорится, с натуры, могут оказаться штрихами к его портрету.
Когда я впервые увидел его? Память не сохранила точной даты. Помню только, что это было в 1947 году. Резкий, нетерпеливый автомобильный гудок за воротами конструкторского бюро. Торопясь больше обычного, вахтер оттягивает тяжелые металлические створки. Резко набирая скорость, темно-вишневый блестящий трофейный «хорьх» лихо проносится к входу в КБ. Единственное, что и успел заметить, — черная кожаная куртка, бледное лицо, руки на баранке руля.
— Король! — слышу рядом.
— А кто это?
— Главный — Король. Он по-другому ездить не умеет.
Собственно, даже и не встреча, так, впечатление.
Второй раз судьба уготовила мне встречу с Королевым несколько иную. В 1950 году при одной из очередных реорганизаций нашего отдела я как парторг узнал в партбюро о назначении к нам нового начальника отдела. Через день состоялось знакомство.
— Здравствуйте, товарищи. Я ваш новый начальник отдела. Моя фамилия Янгель. Зовут меня Михаил Кузьмич. Прошу любить и жаловать, как говорят. Будем вместе работать. Наши общие задачи я понимаю так…
Не могу сказать, что это назначение было воспринято нами как само собой разумеющееся. («Не ракетчик! Подумаешь, где-то в авиации работал».) Но должен сказать, предубеждение прошло очень быстро. Начальник отдела, несмотря на весьма сложную обстановку, успешно осваивался на новом месте. Мне как парторгу, естественно, надлежало способствовать ускорению этого процесса. Взаимопонимание между нами установилось незамедлительно. Михаил Кузьмич не копался в мелочах, старался разобраться в основах, принципиальных вопросах. Авторитет его среди работников отдела быстро рос.
Однажды на расширенном заседании профкома КБ подводились итоги работы отделов. Королев сидел за длинным «совещательным» столом справа от председателя профкома и что-то записывал в маленькую потертую записную книжечку, распухшую от вложенных в нее листков. Я заметил, что когда он закрывал книжечку, то натягивал на нее тоненькое резиновое колечко.
Точно уже не помню, как было дело, но Главный не очень одобрительно отозвался о работе нашего отдела. Янгеля на заседании не было. Еще не зная характера Королева, я по молодости позволил себе «принципиально возразить». Весьма решительно я был посажен на место. Но этим не кончилось. Через день, поднимаясь по лестнице на второй этаж, я встретил Королева'. Он жестом остановил меня.
— Как ваша фамилия? Вы, значит, в пятом отделе работаете? У Янгеля? Кем? Хорошо-о-о!
Ничего хорошего, надо сказать прямо, в его тоне я не почувствовал. Королев быстро спустился на первый этаж, свернул в наш коридор. Я потихонечку пошел вслед за ним. Главный зашел в кабинет Янгеля. Тут до меня донеслось: «Ваш парторг позволяет себе…» — и что-то там еще. И я почувствовал, что лучше мне здесь не болтаться. Такой была моя вторая встреча с Королевым.
А вот еще одна. Год 1958-й. Осень. Часов одиннадцать вечера. Сергей Павлович зашел в цех главной сборки. Даже беглого взгляда на него было достаточно, чтобы понять, как он устал. Я подошел. Королев протянул руку.
— Ну как дела, старина? Что делается?
Я подробно доложил о ходе сборки станции, о трудностях, о задержках, разных неприятностях… Словом, обо всем нашем повседневном, вполне обычном. Это была работа. Тяжелая, напряженная работа.
— Да, тяжело идет эта штучка, — вздохнул Королев. — Надо будет поговорить с народом. Соберу-ка я на днях смежников наших. Пусть друг другу в глаза посмотрят… Вы домой-то сегодня собираетесь? — неожиданно спросил меня Главный.
Я кивнул головой, не очень уверенный в том, что он поддержит мое желание.
— Ну и хорошо. Нам ведь по пути, насколько я помню. Поехали. Я тоже домой собрался.
Через несколько минут, одевшись, я вышел из цеха. Сергей Павлович уже сидел на заднем сиденье ЗИМа.
Надо сказать, что незадолго до этого вечера в нашем конструкторском бюро умер талантливый инженер — остановилось сердце. Трагический случай остро переживали все. Быть может, поэтому решился я задать Сергею Павловичу мучивший меня вопрос.
Выехали на шоссе. Королев, откинувшись на сиденье, мрачно молчал, погруженный в свои мысли.
— Сергей Павлович, — не очень уверенным голосом проговорил я, — хотел спросить…
— Спрашивай, раз хотел.
Наверное, высказывался я не очень связно. Суть же моих рассуждений была в том, что и мы, и наши смежники за повседневной работой забываем, что творится-то история. И делают ее люди. А они не вечны, они уходят из жизни. Нельзя, чтобы были забыты те люди, которые начинали космическую эру у нас в стране, в мире. Не правильнее ли будет, договорившись с кем следует, найти талантливого писателя, принять его к нам на работу. Пусть он покрутится вместе с нами и пусть пишет. Пишет про людей, про их жизнь и дела. Опубликуют ли это сразу или когда-нибудь потом — не важно. Было бы написано.
Сергей Павлович молчал. Глаза его были закрыты. Прошла минута, другая… Потом повернулся ко мне:
— В общем-то вы правы. Действительно, замечательные у нас люди, делают великое дело. И это не может быть забыто. Обидно будет, если забудется… Писать надо. Но приглашать специально для этого писателя не буду. Нет-нет, не буду. А ну как он начнет обо мне сочинять роман…
А вот еще один штрих к портрету. Случилось так, что мы с Сергеем Павловичем отдыхали в одном санатории в Сочи. Однажды на пляже, глядя в набегающие волны, он вдруг спросил:
