И не думайте, однако, что самые лучшие поступки — это те, которые мы приобретаем за деньги. Есть еще кое-что более высокое, более возвышенное.
Историю, которую я собираюсь поведать вам, сохраните навсегда в сердце своем, обсуждайте ее между собой, рассказывайте ее детям. Напишите ее на двери дома и на городских воротах!
Однажды, когда часы пробили двенадцать, Мойше-Лейб встал со своей постели. Умылся, возблагодарил Бога за то, что Он дал нам свой Закон.
Святой Мойше-Лейб надел мужицкое платье, наколол дров, вскинул вязанку на спину и вышел в морозную ночь.
Он тихонько пробирался по спящему местечку, даже не подозревая, что издали следит за ним его бдительный ученик.
Реб Мойше-Лейб пересек площадь, обогнул христианскую церковь, обогнул и синагогу. Он держал путь к окраине местечка, к тем улочкам, где обитает беднота.
Он миновал дома бедняков и, не останавливаясь, шел все вперед и вперед, пока не оставил позади себя город и не оказался на занесенной снегом поляне. Куда он направляется? Вдали вырисовывалось кладбище.
Реб Мойше-Лейб миновал место смерти и остановился только у заброшенной хибары.
Он скинул вязанку дров и постучал в окно.
— Тебе дрова не нужны? — спросил он не на своем, а на гойском наречии.
— Дрова! Как же не нужны?! Здесь такой холод! Но я не могу ничего купить. У меня ни гроша ломаного. Ведь я вдова бедная.
— Бери эту охапку дров в долг. Мне деньги не к спеху. Куда мне с этой поклажей ночью тащиться, по такому морозу! — говорит мужик-святой.
— Нет, нет! — упирается вдова. — От этого все равно проку не будет. Я больна, у ребенка жар. Я не смогу и печь растопить.
— Экая ерунда, я и сам могу печь растопить, — сказал мужик и, не ожидая ответа, вошел внутрь.
Ученик, что следовал за ним, подошел к окну и видит: святой топит! Разжег огонь в печи, а его губы святые дрожат, и из глаз слезы текут. Выходит, он читает полуночную молитву. Первую полуночную молитву, молитву Рахили, молитву матери скорбящей:
«Голос слышен в Раме; вопль и горькое рыдание; Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться о детях своих, ибо их нет[43]. Вот, архангелы стонут и горько рыдают ангелы мира».
Святой подкладывает щепу за щепой, и губы его дрожат. Но он уже не плачет. Глаза его горят! Должно быть, он будет возносить другую молитву полуночную. Молитву прародительницы Лии, матери ликующей, ликующей оттого, что родила четырех сыновей.
«Не плачь, Рахиль, не проливай слезы, твои надежды исполнятся, дети твои вернутся…»
В очаге весело потрескивает огонь, и убогая горница наполняется светом и теплом. И полнятся светом и теплом сердце бедной матери и все Небеса.
Так читал полуночную молитву святой рабби Мойше-Лейб из Сасова, так служил он Господу Богу во все дни жизни своей.
Его примеру следовали все достойные хасиды из Сасова. Когда-то их было много. И не только в Польше, но за ее пределами святой рабби Мойше-Лейб имел своих приверженцев.
Теперь их совсем немного. Sed omnia praeclara tam difficilia, quam rara sunt. Да, все возвышенное столь же трудно, сколь редко.
Надеюсь, они по доброте душевной простят мне, что я здесь, говоря о них, использовал несколько слов вероотступника проклятого — Баруха Бенедикта Спинозы.
Святой рабби Мойше-Лейб, по сути, не был раввином. Он был торговцем. Торговцем редчайшим. Таких раз-два и обчелся. В его сасовском заведении можно было достать все, что душе угодно. Его магазин был чем-то вроде Maison de Louvre в Париже. Только, конечно, немного меньше. Все-таки Сасов — не Париж. Даже с нашим Белзом Сасов по величине не идет ни в какое сравнение.
Из этого вытекает, что реб Мойше-Лейб никаким богачом не был. Он не имел денег даже на гартл. Вы, должно быть, уже забыли, что такое гартл. Это такой шелковый шнурок, который перед молитвой мы обвиваем вокруг пояса. — У кого нет гартла, можно опоясаться перед молитвой и простой веревкой. Однако у святого рабби Мойше-Лейба не было денег и на веревку. Он обматывался вокруг пояса пучком соломы. Ему хватало и пучка — таким стройным он был. Его заведение не было открыто в течение всего дня. Да этого и не требовалось. Примерно час, другой, и достаточно. Если реб Мойше-Лейб выручал столько, что ему хватало на хлеб, он закрывал лавку и шел в дом учения. К покупке никогда никого не принуждал. Когда кто-то приходил в его лавку, реб Мойше-Лейб прежде всего сам ему говорил, где в Сасове подобный товар дешевле и лучше. Ясное дело, при таком деловом подходе, как я уже сказал, на гартл он никак не мог заработать. Но хоть я и сказал вам, что реб Мойше-Лейб богат не был, — это не совсем так. Я должен внести поправочку. Он был богат. Неизмеримо богат. Даже франкфортский реб Аншл Ротшильд не был таким богачом, каким был наш реб Мойше-Лейб. Ибо: «Кто богат? — спрашивает Талмуд. — Тот, кто доволен тем, что имеет».
А святой рабби Мойше-Лейб мог быть и в самом деле доволен. Такого ученика, как у него, ни у какого Ротшильда, право слово, не было. Об этом ученике я кое-что расскажу вам. О святом рабби Мойше-Лейбе все равно все уже сказано, да он, собственно, и не из этого коцкого края. Его ученик был наречен Яакевом-Ицхеком. Но мы так не называем его. Для нас он был Святой Иудеянин.
Помню, я вам уже сказал, что святой ребе реб Шмелке из Микулова был вроде графа де Лотреамона, потому что никогда не спал. И наш Святой Иудеянин тоже был как тот ваш Лотрмон. Только в ином смысле. Святой Иудеянин сроду не смеялся. Даже улыбка ни разу не тронула его святое лицо.
И все же: почему мы называем его Святым Иудеянином?
Однажды утром, выходя из дому, он сказал: «Сегодня явится мне пророк Илия». И он явился ему. Дело в том, что тогда Святой Иудеянин ходил по городу так долго, что пришел на торг. Там он остановился и огляделся, но не увидел ничего интересного. И вдруг увидел. Вдруг, нежданно-негаданно, он заметил старого крестьянина с котомкой и посохом. Он глаз не мог от старика оторвать. Все смотрел на него да смотрел. Смотрел так долго, что мужик в конце концов разозлился (нет, не разозлился, но похоже было на то) и сказал: «А чего ты на меня так пялишься, иудеянин?» И потому как тот мужик назвал его тогда «иудеянин», мы тоже стали его так величать: Иудеянин, Святой Иудеянин. А тот мужик был пророк Илия переодетый.
Это очень правдивая история. Такая же правда, как Небо надо мной! Но если вы в этом все-таки сомневаетесь, так и быть, открою вам истинную причину, почему мы называем его Святым Иудеянином. Мы называем его так потому, что в нем была воплощена душа ветхозаветного Мардохея, который в библейской Книге Есфирь назван «иудеянин»; иудеянин Мардохей. Ибо и Яакев-Ицхек, или Святой Иудеянин, был святым уже с самого рождения. Еще будучи маленьким мальчиком, который пас коз на лугу, он проповедовал Закон Божий и вел их по дорогам мира и терпимости. Вот почему до конца своей жизни он оставался любимцем зверушек. Куда бы он ни приходил, они повсюду радостно приветствовали его. Да и никто не понимал их так, как он. Например, как-то раз по весне он с одним учеником отправился за город. Ученика звали Перец. И слышит наш милый Перец, как вся скотинка Божия весело разговорилась, и видит, как лицо святого все больше проясняется. «Если бы я понимал, о чем они говорят, — вздохнул Перец, — должно быть, все это так красиво». И тогда Святой Иудеянин сказал ему: «Глупый ты парень, ведь это очень легко! Если бы люди знали, что они сами говорят о себе, они понимали бы и зверушек».
Святой Иудеянин, женившись, переселился в Апту. В то время его еще называли просто Яакев-Ицхек. Никто и ведать не ведал, а тем более — тесть его, кто он есть на самом деле. У тестя и вовсе не было никакого понятия ни о его набожности, ни о его прилежании. Да тесть и не мог ничего понимать — он был самым обыкновенным пекарем и хотел, чтобы зять ничем от него не отличался. Однако же зять сидел в доме учения и о ремесле совсем не думал. Он отказывался подчиняться воле тестя, а тесть отказывался даром кормить его. Зачем ему есть, когда он ничего не делает? Изучение Талмуда — разве это работа? Этим никого не прокормишь!
