— Пять с плюсом!

Денисюка всегда тянуло к летчикам. Он с удовольствием носил кожаную куртку, подаренную ему когда-то Аргуновым, берег ее, как дорогую реликвию. Он жил той атмосферой, теми мыслями, что и испытатели. И вдруг такой удар — увольнение с летно-испытательной станции. Надо было знать Володю Денисюка, чтоб понять, что это для него значило.

Андрею хотелось подойти к нему, сказать что-нибудь утешительное, но что? Денисюк докурил сигарету, медленно обвел взглядом лица друзей, как бы прощаясь с ними, и направился к выходу. За ним потянулись и Волобуев с Суматохиным.

Аргунов догнал их у проходной.

— Ну, что головы повесили? — бодрясь, спросил он.

— А чему радоваться? — отмахнулся от него Волобуев. — Нестыковка получилась, вот что.

— Галиматья какая-то, — начал закипать Федя Суматохин. — Кого действительно нужно наказать — на белого коня водрузили.

— Не надо… И вообще, давайте помолчим, — сказал Андрей, но сам же и не выдержал: — Проморгали мы человека!

— Это Струев-то человек?

— Я о Валерке говорю.

— Согласен, — ответил Федя. — Но согласись и ты, что Волчок, кроме всего прочего, жертва поспешности! Классическая схема: испытания на фирме — и уже серийные, на заводе. Эта схема нарушена? Нарушена. А ты говоришь! — махнул он рукой.

— Федя, ты ломишься в открытую дверь, — остановил его Аргунов. — Или ты не понимаешь? Сам темп жизни подстегивает нас. Пока боевой самолет будет проходить через эту классическую схему — он устареет морально. Я, конечно, не оправдываю недоработки в конструкции, но и мы обязаны быть более требовательными к себе, а Волчок этого, к сожалению, не хотел понимать. Летчик он сильный, а вот для испытателя не совсем созрел. К званию «летчик» приставка «испытатель» не сразу прикладывается.

— Да знаем мы это! И что теперь толковать… Можно по домам?

— Я теперь не командую, — сухо ответил Аргунов. — Может быть, новое начальство нас собрать надумает.

Суматохин рассвирепел:

— Пошел он к дьяволу, этот Струев! Я с ним теперь даже здороваться не стану! И вообще… летать с ним вместе отказываюсь!

— Летать, допустим, не откажешься, не надо пылить. Полеты здесь ни при чем. — Аргунов плечом подтолкнул Суматохина: — Не вешай нос, Федя, жизнь ведь не остановилась.

— В самом деле, — оживился Волобуев. — А ты чего раскис, Володька? Да бог с ней, с этой работой, другую подыщем!

Денисюк, оглядывающий аэродром, самолеты, ангар, обернулся:

— Разве в этом дело? Без работы, разумеется, не останусь… — Не договорив, пошел быстрыми шагами.

Суматохин хотел догнать его, но Аргунов остановил:

— Не надо. У него и без того муторно на душе. Пусть побудет один.

Простившись с друзьями, Андрей пешком отправился домой через городской парк. Шел, ничего не замечая вокруг себя. Перед его глазами, как в кошмарном сне, стояло видение: осенним листом падающий самолет… Он мог поклясться, что истребитель и в самом деле падал, как лист, медленно и плавно, хотя на самом деле скорость была сумасшедшая…

«Не думать об этом, не думать!» Он старался как-то отвлечься от навязчивых, тягостных мыслей и не мог.

Под ногами что-то заскрипело. Снег! А он, оказывается, и не заметил, что пришла зима. Деревья стояли, отягченные инеем, над ними ярко и густо горели в морозном воздухе звезды. А на душе было пусто и темно. Странное безразличие овладело им и горечь, горечь… Куда податься? Сходить бы в больницу к Валере, но к нему никого не пускают. И лежит он там один и, может быть, смотрит в окно на те же самые звезды…

Страшно хотелось курить, но сигареты, как назло, кончились. «А не бросить ли к черту вообще это курево? Ведь давно собирался… Нет, только не сегодня…»

Домой идти не хотелось: начнутся расспросы, что да как… Вспомнился вчерашний разговор. Если его, конечно, можно назвать разговором…

Андрей пришел домой поздно, когда уже все спали. Есть не стал, лишь выпил стакан холодного чая. Потом на цыпочках подошел к дверям комнаты дочери, заглянул в нее. За окном плыла луна и, наверное, тревожила своим светом Ольгу: она неспокойно металась на кровати.

Андрей прошел к окну и наглухо задернул штору. В комнате сразу стало темно, и Ольга успокоилась. Он постоял над ней, смутно различая белеющее на подушке лицо, подобрал свесившуюся с кровати руку: «Спи, и пусть тебе привидится сегодня хороший сон…» Лишь после этого отправился к себе в спальню. Лариса не спала.

— Где ты был? — встретила она его упреком.

— Как — где? — расстегивая рубашку, переспросил он.

— Вот именно, где! Другие мужья как мужья, вовремя уходят, вовремя приходят, а у меня не муж, а государственный деятель. Министр без портфеля!

— Угомонись, что на тебя сегодня нашло?

— А то! Посадил в четырех стенах — сиди! В домработницу превратил. А меня такая жизнь не устраивает. Не устраивает, понял?

Андрей медленно стягивал через голову майку. К подобным вспышкам Ларисы он уже привык и всегда старался отмолчаться. Но на этот раз будто кто подтолкнул его.

— Какая жизнь тебя устраивает? — вполголоса спросил он.

— Не хочу сидеть дома!

— Так не сиди. Ходи в кино, в театр — я тебе, по-моему, не запрещаю.

— Работать хочу!

— Но ведь ты сама ушла с работы.

— Мне надоело быть на побегушках!

— Пошла бы в другое место.

— Куда? Куда я пойду? Тебе, конечно, легко так говорить, а что я умею? Что?

— Почему же ты меня в этом упрекаешь?

— Я не упрекаю… Об институте мечтала… А теперь кто я? Кто?

— Жена, — сказал Аргунов.

— Он еще шутит! Не мог собственную жену на приличное место устроить…

— Слушай, Лариса, — он старался унять раздражение и не мог, — я не отдел кадров и устраивать никого никуда не собираюсь. Но можешь ты наконец понять и мое состояние! Можешь понять, что и мне не сладко! На работе нервотрепка, домой придешь — то же самое.

Лариса нервно рассмеялась:

— А все потому, что ты тряпка… Да-да! Ты распустил своих летчиков, вот они и хулиганят в воздухе. Ты никогда не делишься со мной, а я все равно все знаю. Другие все рассказывают своим женам! А ты как бирюк! И вот попомни мое слово: выгонят тебя с работы! Как пить дать выгонят!

Стиснув зубы, Андрей молча плюхнулся в кровать. Лечь, заснуть, забыться!

Сон долго не приходил. Андрей ворочался, укрывался подушкой, пробовал считать, сбивался, опять считал, мысли путались, перескакивали с одного на другое. Сказалось напряжение последних дней, а тут еще и Лариса со своими причудами… «Брошу все к чертовой матери! Уеду!.. Куда? Куда ты уедешь? К отцу на пасеку. Будем рыбу ловить да уху варить. Но нет, от себя не убежишь, ни на какой пасеке не отсидишься…»

После того страшного случая, разыгравшегося прямо на его глазах, и до сегодняшнего дня он еще крепился, но вот минуло это сумбурное собрание, на котором позиция аварийной комиссии ему показалась какой-то странной, а выводы совсем уж непонятными — и Андрея будто выбило из седла.

Нет, оправданий себе Аргунов не искал: кто-то ведь должен же понести наказание! Но горько было другое: до истины так и не добрались. Комиссию интересовали факты, и только факты. А моральная сторона дела? Что, в конце концов, предшествовало нарушению задания испытателем. Разве не знал тот же Востриков, кто всячески потворствует Волчку на его скользкой дорожке? Разве не отстранял Струева от полетов директор?

А комиссии что? Ей бы фактов побольше.

«А, хватит об этом! — махнул рукой Андрей. — Спать. Спать. Завтра трудный день. Надо во всем разобраться, со всеми поговорить. Аварию будут разбирать на собрании…»

Андрей возвращался со службы поздно.

У подъезда своего дома он заметил худенькую фигурку — Ольга. Она нервно прохаживалась перед дверью, кутаясь в большой пуховый платок.

— Ты почему здесь? — удивился он.

— Тебя жду.

— А что случилось?