— У вас в кабине все нормально? — спросил летчика руководитель полетов.

— Вроде нормально.

— Сзади небольшой черный дымок, — как можно мягче предупредил Денисюк, но в голосе его прозвучала плохо скрываемая тревога.

— Тогда я заберусь повыше на всякий случай.

Копытин быстро наклонился к представителю моторостроительного завода.

— Ничего страшного, эти движки всегда коптят, — успокоил его тот, — такая у них особенность.

— Надо предупредить летчиков.

Самолет походил, походил по большому кругу и сел. Машину стали готовить на потолок.

Балкон скоро опустел, начальники разъехались по своим рабочим местам, и на ЛИС от былой торжественности не осталось и следа, теперь здесь властвовала обычная рабочая деловитость.

Русаков вернулся из второго, высотного, полета заметно возбужденный и, как был в скафандре, в гермошлеме, с шумом ворвался в кабинет Вострикова.

— Вы с ума посходили! — закричал он прямо с порога. — Как вы отрегулировали конус воздухозаборника? Хотели движок в помпаж[9] вогнать? — Двигателисты принялись было что-то объяснять, но он нетерпеливо потребовал: — Карандаш!

Он набросал формулу, рядом нарисовал график, отодвинул от себя исписанный листок.

— Полюбуйтесь, если не верите! Дайте кто поперханочку!

Несколько рук потянулись к нему с сигаретами. Русаков затянулся, поймал на себе встревоженный взгляд Аргунова.

— Мне ведь на разгон не идти, — тихо произнес Андрей.

— Я понимаю тебя, но пойми и ты меня…

Инженеры возвратились с кислыми физиономиями.

— Валерий Константинович, вы правы, мы не учли…

— Ладно, — перебил их Русаков, — регулируйте.

Назавтра первым вылетел Аргунов. Вторым выпустили Струева. Следом Суматохина и Волобуева. Русаков ни во что не вмешивался, но цепко присматривался, не упустил ли чего старший летчик-испытатель, и готов был в любой момент прийти на помощь.

Почти все подопечные Аргунова в этот день побывали в небе.

Не повезло лишь Волчку. Он должен был вылететь последним, но двигатель неожиданно дал резкий заброс температуры, и Аргунов, следивший за процессом запуска, категорически скомандовал:

— Выключай!

Самолет отбускировали на газовочную площадку, и им занялись двигателисты, а Волчок, чуть не плача от досады, хмуро раздевался в гардеробной.

— Не унывай, что за беда, завтра вылетишь, — утешал как мог Аргунов.

Волчок едва дождался следующего дня — настолько острым было его нетерпение. Товарищи снисходительно посмеивались над ним, а когда, сияющий и счастливый, возвратился он из полета, поздравили с успехом. Особенно долго жал ему руку Русаков и, отозвав в сторонку, сказал:

— Узнаю, тезка, в тебе свою молодость.

— Вы, по-моему, и теперь не стары, Валерий Константинович, — ответил Волчок.

— Не говори, раньше я был, как живчик. Вчера мне просто было жаль на тебя смотреть: ты весь испереживался. Это хорошо, что так свое дело любишь.

— А кто летать не любит?! — возразил Волчок. — Вот и Аргунов, и Струев!

— Струев? — думая о чем-то своем, переспросил Русаков и неожиданно спросил: — А он разве от вас не уходит?

Волчок удивился:

— Куда уходит?

— Не знаю. Может, мне так показалось, — сказал Русаков. — Вчера заваливается ко мне в гостиницу и спрашивает: как, дескать, у вас на фирме со штатами? Нельзя ли?.. «Да испытателей, — говорю, — хватает… Особенно тех, кто испытывает нужду в городской прописке…»

— Ну нет, Струев не такой! — вскинулся Волчок.

— А какой?

— Пилот экстра-класс!

— О, да ты, вижу, влюблен в него?

Они сидели в летном зале одни, и никто не мешал им вести неторопливую беседу.

— Валерий Константинович, разрешите спросить?

— Разрешаю, — улыбнулся Русаков.

— За что вы получили звание Героя Советского Союза?

— За лихость.

— Ну уж, не говорите! За лихость обычно наказывают. Меня, например, от полетов уже отстраняли. Вам же — звезда.

— Эх ты, — сказал Русаков, — у меня ведь много разного бывало, всего и не упомнишь! Трижды на вынужденную садился, два раза катапультировался. Вел тему «Инерционное самовращение на сверхзвуковом истребителе». В курсе, что это такое?

— Только теоретически. Интенсивное вращение машины вокруг трех осей на больших числах «м».

— Можно и так сформулировать, — согласился Русаков, — а сущность одна. У меня тогда от перегрузок в глазах сосудики полопались. Думал, ослепну. Там, понимаешь, перегрузки знакопеременные: то положительные, то резко отрицательные. Садился, как вслепую. Э, да что там! Ты бы лучше у Аргунова расспросил: у него столько бывало разного!

— Все мы летчики.

— Все? Ну, не скажи… Иная курочка яичко снесет, а раскудахтается на весь белый свет. Андрей же молчун, у него лишнего слова за рубль не выпросишь, но испытатель — каких мало. Ты приглядись к нему получше. Верный человек. Настоящий товарищ. Так что тебе, я считаю, повезло с шеф-пилотом… А это очень важно, особенно в молодости.

В дверях — легок на помине — показался Аргунов.

— Валерий, который Александрович, — тебе пора на вылет, — сказал он.

В другое время Волчок сломя голову кинулся бы за шлемофоном, но теперь он почему-то медлил. Русаков поднялся:

— Иди, тебя самолет ждет. Да и мне пора.

— Как? Вы разве улетаете?

— Моя работа закончена.

— Но ведь мы… мы сегодня у меня собираемся, хотим отметить первый вылет…

— Знаю, мне Андрей говорил.

— Останьтесь, Валерий Константинович! — Волчок умоляюще глядел на него.

— Не могу, тезка, не могу. На фирме много работы накопилось. Бывай. Новых стартов тебе и… гладкого аэродрома!

— Как же так? — Волчок, не скрывая досады, поплелся было за Русаковым, но тот остановился в дверях, как будто что забыл, и, продолжая прерванный разговор, с улыбкой сказал:

— Держись Аргунова!

— О чем это вы? — спросил Андрей, когда Волчок вышел.

— Да так, учил молодого да раннего уму-разуму. Ты сам-то как? Все тянешь, как та рабочая лошадь?

— Тяну.

— Эх, Андрей, Андрей, быть бы тебе уже давно на фирме… заслуженным летчиком-испытателем… А ты…

— Каждому свое…

— Самолюбия тебе не хватает, вот что я тебе скажу, — продолжал Русаков. — Довольствуешься малым.

Ему припомнилось, с каким трудом удалось вытащить Аргунова в центр для сдачи экзаменов на первый класс. Он буквально в каждом письме донимал Андрея одним и тем же вопросом: когда приедешь сдавать на первый испытательский класс? Пока, мол, я член квалификационной комиссии, все же какая-то поблажка будет. Дополнительный вопросик подкину попроще.

Аргунов отшучивался: «Успеется, какие наши годы!» Наконец отважился: «Еду».

И вот тут-то произошла небольшая заминка.

Разбирая представление на Аргунова, председатель комиссии, известный летчик-испытатель, насторожился:

— Второй класс вы получили восемь лет назад?

— Так точно, восемь.

— И что же, после этого даже попытки сдавать на первый не делали?

— Нет.

— Ну и ну! — председатель удивленно покачал седой головой. — Впервые вижу летчика, который не стремится повысить свою классность. — И, повернувшись к сидящему рядом Русакову, тихо прошептал: — Наверняка в теории плавает. Уж я его погоняю до седьмого пота!

Он действительно засыпал Аргунова вопросами, один другого каверзней, заковыристей, а тот, стоя у доски, испещренной формулами и графиками, огромный, кряжистый, в полурасстегнутой неизменной кожанке, неторопливо объяснял, доказывал. Он вообще держался с завидным самообладанием, хотя иные испытатели при виде светил аэродинамики, кандидатов и докторов технических наук, буквально терялись и, отвечая, порой входили в такой словесный штопор, что никакими силами выбраться из него уже не могли…

Председатель комиссии с нарастающим интересом слушал ответы Аргунова.

— Ну хорошо! — сказал он наконец. — А что вы знаете о конфигуральном управлении?