Ритм!

Вы слышите ритм?!

В мае 1993-го в Петербурге открылся самый первый клуб в стране. Соседи, чьи окна выходили на бомбоубежище, слышали ритм отлично.

Иметь бомбоубежище в собственном дворе – это даже удобно. Зимой дети катались с обледенелых склонов на санках. А если война все-таки началась, то, может быть, там удалось бы отсидеться.

Кто мог знать, что война станет расползаться по свету как раз из бомбоубежища, расположенного у них во дворе?

Теперь соседи предпочитали законопачивать окна и лишний раз не высовывать нос. Они не понимали происходящего во дворе. Они боялись того, что там происходит.

«Тоннель» был не просто первым клубом страны. Он был единственным клубом страны. Сегодня каждый может выбрать себе клуб, который нравится больше. В 1993 идти было больше некуда. Все знали, что такого, как здесь, нигде нет. Но чего на самом деле ждать от вечера, не знал никто.

Толпа вваливалась внутрь и закручивалась миллионом водоворотиков. Люди подбегали к барной стойке и, увидев иностранные лимонады в жестяных баночках, кричали:

– Экстази? По полдоллара? Разливное? Дайте четыре!

Олег Назаров (промоутер): На открытии «Тоннеля» играли два модных французских диджея Laquarion и Дидье Синклер. Они, кстати, до сих пор крутые… К нам тогда их привез парень по имени Эрик, – сейчас у него своя студия в Париже… Каких-то чуваков подтягивал Леха Хаас. Но в общем, играть первое время было некому.

DJ Слон (Олег Азелицкий): Вход в «Тоннель» стоил поначалу тридцать тысяч неденоминированных рублей.

Олег Назаров (промоутер): Я сейчас уже не помню, сколько стоило войти в клуб. Количество нулей на купюрах ведь так часто менялось… Но это всегда стоило от $6 до $10.

Денис Одинг (промоутер): Клуб открылся, но играть там было некому. Поначалу в «Тоннеле» играли сами Леха и Андрей Хаасы. Был еще Грув, но он приходил к нам нечасто. К тому времени Грув уже четко понимал, что хочет жить в Москве.

Олег Назаров (промоутер): Резидентами в «Тоннеле» стали все, кто хоть немного умел играть. DJ Матик не был резидентом, зато очень хорошо чинил вертушки. За это мы давали ему иногда поиграть. Ну, а так – кто умел, все и играли. Юджин, Залогин, Гаврила, Адельсон, Воронцов, Леха Хаас…

DJ Лена Попова: Первый раз я играла, кажется, в сентябре 1994. Тогда я жила у искусствоведа Андрюши Хлобыстина и как раз собиралась переезжать в сквот на Пушкинской. Андрей был в меня влюблен, и хотя у нас ничего не было, но его жена об этом знала, потому что я у них жила. Это была очень серьезная интрига, ходили самые разные слухи. И вообще все это было достойно сериала или романа.

Ну, вот. В тот вечер, перед моим самым первым выступлением, мы сидели и выпивали. На шее у меня висел амулет, найденный в какой-то археологической экспедиции. Это был такой скифский знак солнца. Я потом видела похожие в Кунсткамере. А в гостях у Андрея сидел очередной сумасшедший… Он был помешан на какой-то языческой религии, и когда по пьяной лавочке увидел мой амулет, то очень завелся. Он бросился на меня и просто сорвал его с шеи. А я и так на нервах перед выступлением, а тут еще этот придурок срывает у меня с шеи медальон. Ну, в общем, завязалась потасовка, и ушла я в слезах, а в «Тоннель» пришла уже совсем никакая. Но тем не менее от первого выступления никто меня не освободил. Я вышла и отыграла часа полтора.

Недавно те же пластинки, что и тогда, я играла на вечеринке у Феди Бумера. Они очень быстрые: 160 ударов в минуту. И теперь я всегда играю их на «минус восемь». То есть замедляя скорость. А тогда, помню, я играла их на «плюс восемь». То есть совсем жестко. Ритм был такой, что следить не успеваешь. Ну, что тут скажешь – время было такое. Жесткое.

DJ Федор Бумер: Я очень часто ездил в Финляндию и покупал пластинки для себя и для большого количества диск-жокеев. Для гигантского количества диск-жокеев покупал я пластинки. И отчасти я жил на деньги от продажи пластинок. То есть, я привозил пластинки, а люди потом приходили ко мне домой, чтобы купить то, что их интересует.

DJ Слон (Олег Азелицкий): С пластинками была засада. Были люди, которые привозили пластинки. Мы с ними общались так – я звонил и спрашивал:

– Сколько у тебя?

Чувак говорит:

– Осталось десять!

Я говорю:

– Никому не продавай! Беру все!

Я покупал все подряд, не слушая. Пластинки тогда стоили от шести до десяти долларов. Я только на таком уровне разбирался: либо техно, либо хаус. Я брал эти пластинки, отвозил их к себе и тут же начинал слушать. «Так, – говорил я, – здесь у нас какой то вонючий хаус. Эту пластиночку мы кому-нибудь подарим. А здесь что?». В общем, если из десяти пластинок пять оказывались, что надо, то это был праздник.

DJ Анжела Шульженко: В 1993 я уехала во Францию и накупила там пластинок. Просто так. Я даже не знала, что с ними делать. Думала: для себя, просто потому что музыка нравится. Это сейчас пришел, купил пластинок и заявил, что ты диджей. А раньше это было такое почетное звание, что его нужно было еще заслужить. Ну вот, я и служила-служила, и дослужилась. Когда я сказала, что привезла пластинки из Франции и попробую играть, Миха Ворон выпучил глаза:

– Ты?! Да ты чё? Куда ты лезешь?

DJ Лена Попова: Я должна была уезжать в Германию, но за день до отъезда очень сильно сломала ногу. Тогда у нас был совместный музыкальный проект с группой «Голубые пидорасы» – мы планировали вместе записать песню. Участие принимал еще художник Вадик Овчинников. У меня даже осталась фотография с Вадиком. По-моему, последняя его предсмертная фотография: через некоторое время Вадик повесился.

В общем, мы сидели на студии, что-то писали, а после студии я побежала в «Тоннель». Был гололед, я упала и свернула ногу. А так как я была очень пьяна, то совсем этого не заметила. Я пришла в «Тоннель» и влюбилась в Андрюшу Хааса. Когда я уезжала, Андрюша Хаас сказал:

– Ну, Ленок, в Германии купи пластинок. Приедешь, мы тебя играть поставим!

И вот с таким напутствием я отправилась в Германию. И там как настоящий инвалид ходила на рейвы с палочкой.

DJ Анжела Шульженко: А я сперва занималась танцами. Тогда многие наши девочки по контракту выезжали за границу танцевать. Ну и я поехала. Меня обещали привезти в респектабельный клуб, а попала… в общем, в бордель. Я вышла один раз, потанцевала на сцене, и мне надавали чаевых столько, сколько девушки зарабатывают за месяц. Хозяевам я сказала:

– Я ни в коем случае не буду делать все, что вы от меня хотите. Я приехала танцевать. Я – солидная артистка больших, малых и академических!

На меня стали давить:

– Мы тебя щас, тра-ля-ля!

Я говорю:

– Делайте, что хотите! Но работать я не буду.

Они отвезли меня на вокзал в центре Берлина, бросили там с вещами и с пятью марками в кармане. Слава Богу, паспорт не отняли. А на чаевые от танца я купила себе очень крутые ботинки. В общем, денег не хватило, даже чтобы позвонить. Тогда судорожной рукой я написала своему другу в Париж факс. Вот, мол, я здесь, в Берлине, вообще без денег, но в Россию возвращаться не хочу. Он тут же прислал мне денег, чтобы я доехала до Парижа, но поехала я не в Париж, а на север Германии в Росток. Просто я позвонила другому своему приятелю, а он говорит:

– О! Приезжай сюда! Мы здесь на «Штубнице», все круто!

Я рванула в Росток и там, на рейв-пароходике «Штубниц» зависла сразу на пару недель. Даже умудрилась заработать каких-то денег. Ребята поставили меня на вход, я брала плату и ставила посетителям на руки печати.

С тех пор в Европу я ездила именно так: ставила визу на неделю, а возвращалась через полгода. Последний раз возвращаясь, я сказала, что паспорт у меня украли негры на Монмартре. Мне дали справку, и я по этой справке возвращалась домой. А в Лондон как-то мы ездили вообще без документов. В Англию очень сложно получить визу, и поэтому нам сделали фальшивые голландские паспорта. Причем мы не могли даже выучить свои голландские имена – их было невозможно выговорить. Но каким-то чудом все равно умудрились проехать. В аэропорту пограничница, думая, что мы голландские девушки, начала что-то спрашивать, а ответила я ей со своим русским акцентом. Но ничего, все обошлось, нас пропустили.