— Я не знаю. Я уже ни в чем не уверена, — совсем тихо всхлипнула она.

— Как бы то ни было, но мы вместе, ты же не одна. Пойдем, тебе надо прилечь. Завтра этот прием, а ты совсем не отдохнула.

Дверь с тем же тихим шелестом закрылась за ними. Пол не шевельнулся. Ну, вот все и разрешилось. Можно перестать играть в железобетонного непробиваемого охранника и стать самим собой, насколько это возможно в его положении. Даже смешно. Если бы не было почему-то так грустно. И еще — совершенно неуместное в данной печальной ситуации чувство, что все это уже было. Дежа вю? Впрочем, о каком дежа вю может идти речь применительно к человеку, который помнит только последние два с хвостиком года жизни из сорока?

Хватит на сегодня впечатлений. Пора обратно. К черту. Если они с Михаилом нашли друг друга, значит, им повезло. Пусть будут счастливы.

Все. Спать.

Пол чувствовал, что на него свалилась просто дикая усталость. Не физическая — моральная. Он чувствовал себя пустым, тяжелым и совершенно ни на что не способным. Он был уверен, что если сейчас доберется до кровати, то уснет моментально и надолго.

Уже лежа в постели, он подумал, что не сможет жить далеко от Лиэлл. Ему необходимо ее видеть, слышать голос — только тогда будут отступать эти ночные непонятные кошмары, только тогда он сможет быть собой.

На следующий вечер Коулс собирался на работу со странным чувством.

Утром Кэти, наконец, пошла к Лиэлл. И вот уже несколько часов, как посол не выходила из своих комнат. Кэти давно вернулась к себе, бросила — «она согласна», отдала ему разрешение с размашистой подписью посла и заперлась в комнате. Коулсу оставалось только гадать, о чем они там разговаривали.

С одной стороны, он был рад, потому что слова «медовый месяц» не были для него пустым звуком. И вообще, согласие Лиэлл многое значило для него.

С другой же стороны, он снова чувствовал, что делает что-то не так. Наверху, в его комнате, в недрах полок с личными вещами прятался маленький футляр с двумя серебряными кольцами — одно побольше, простое, гладкое, и второе — с небольшим сапфиром, поменьше. Сапфир необычайно чистого, небесно-голубого цвета. Как глаза Лиэлл. Глаза, которые преследовали его во сне и наяву. Он помнил эти глаза. Эти нежные губы. Эти руки, эти тонкие пальцы, все это недоступное ему тело. Неизвестно откуда, но помнил, ощущал все яснее с каждым днем, несмотря на запреты, которые сам себе ставил.

Кэти — замечательная девушка, она была рядом, любила его, принимала таким, какой он есть. Он любил ее тоже, пусть и не так, как она того заслуживала, хотя этого Кэти никогда не узнает. Ему нравилось находиться рядом с ней, его радовали ее редкие улыбки. Им всегда было, о чем поговорить, да и ночи у них были далеко не скучными. Тогда почему так замирало сердце при виде этих огромных тревожных голубых глаз, устремленных, казалось, в самое его сердце? Почему так волшебно звучал этот голос? Еще когда они все вместе слушали речь Лиэлл на заседании Комиссии, и потом — на их первой встрече, и вчера — там, на балконе, когда хотелось убить Михаила. Именно там он окончательно понял, что ему нечего даже думать о ней. Там он окончательно осознал, как они далеки друг от друга, принцесса со звезд и гладиатор-убийца. А Кэти всегда была рядом, все понимала, принимала и любила его. Так какого черта! Нет, все правильно.

Пол сердито рванул с себя форменную куртку и начал переодеваться. Сегодняшний прием в посольстве грозился перерасти в большую шумную вечеринку, как говорила Лиэлл, и она просила их с Тео выглядеть не как на параде военно-космических сил ООН.

— Лиэлл, открой.

— Оставь меня, — глухой голос из-за двери.

— Ли, я залезу в окно с улицы.

— Даже не вздумай.

— Ли, тебе скоро выходить.

— К черту.

— Не к черту, а на прием, тебя ждут послы Оттари, Варианы… Ли, ты же понимаешь…

Дверь распахнулась. Михаил осторожно заглянул в комнату. Лиэлл сидела на маленькой скамеечке у окна, прямая и неподвижная, как статуя. Он также осторожно перешагнул порог, створки двери неслышно захлопнулись за спиной.

— Что случилось? — тихо спросил он.

— Все в порядке. Я бы не пустила тебя, но ты должен знать. Сегодня у меня была Кэти.

— Я знаю. Что она тебе наговорила?

— Ничего особенного, — Лиэлл повернулась к нему лицом, и Михаил увидел, как неестественно, чуточку безумно, блестят ее глаза. — Я больше не посол.

— Это она тебе сказала? — удивился он, медленно подходя к окну.

— Нет, это я две недели назад сказала Гео, а сегодня скажу всем. Это мой последний выход в роли посла Соэллы.

— Ты опять… — Михаил вздохнул.

— Не опять, — качнула она головой. — Она пришла за моей подписью на разрешении на брак. Они просят отпуск. Медовый месяц.

Он почувствовал, как качнулся подоконник под руками. Все. Он понял это на Торане, когда осознал себя снова, сейчас казалось, он знал это всегда. Катюши больше нет и не будет. Подоконник вернулся и зафиксировался в пространстве.

— Ясно. И ты запаниковала? — хорошо, голос спокойный и твердый.

— Нет, я успокоилась.

— Почему пришла она, а не он, и не они вместе?

— Потому что она не дура и прекрасно видит, какими глазами я на него смотрю. Она сказала, что очень мне благодарна за то, что я сделала для них и для нее лично, но что я не имею права отнимать у нее Пола, потому что это низко. Он ее любит, и так было намного раньше, чем мы с ним встретились. Она раньше меня.

— А ты?

Михаил понимал, что Ли не могла равнодушно и спокойно выслушать эти слова, она непременно ответила. Как и сам он ответил бы Коулсу, если бы тот пришел выяснять отношения.

— А я сказала, — медленно, словно удивляясь себе, произнесла Лиэлл, — что она, в свою очередь, не имеет права так со мной разговаривать. Я спросила, почему она так уверена в том, что была раньше, если ни черта не помнит дальше трех лет назад?

Михаил промолчал. Он знал, что Лиэлл сказала Кэти то, что нельзя было говорить.

— Мне плевать, — ровным голосом отозвалась она на его мысли. — Все равно без шансов — ни он, ни она ничего не вспомнят. Это очевидно. Я не могу столько времени наступать на свои чувства и свою гордость. И на свою любовь, — чуть тише добавила она.

— И что дальше? — вопрос прозвучал как-то беспомощно.

— Дальше… Дальше я улетаю. Хватит. Я сама чувствую, что срываюсь. Так продолжаться не может, все кончено. Пусть они будут счастливы.

Михаил отвернулся, и стал внимательно изучать сад, как будто до этого его не видел.

— Миша, — неожиданно мягко позвала Лиэлл. — Полетели со мной, Миша. Ты тоже не сможешь здесь.

Он отрицательно качнул головой, даже не задумываясь.

— Нет, Ли. Дело даже не в том, что я не смогу без нее. Смогу. Я, наверное, даже не люблю ее. Это не Катя. Это совсем другой человек. Просто мы не должны справляться с этим вместе. Мы можем наделать глупостей. Нам нельзя быть вместе сейчас.

— Почему? — тихий голос, как шелест травы, как шуршание осенних листьев под ногами.

— Потому что мы слишком хорошо понимаем друг друга.

Он помолчал, потом мягко повторил любимый жест Лиэлл — положил свою ладонь на ее мраморную руку, бессильно покоящуюся на подоконнике, постарался смягчить и интонации голоса.

— Собирайся, пожалуйста, мы тебя будем ждать внизу, — и быстро вышел.

По пути в свою комнату Михаил взвешивал сказанное. Вроде, ничего лишнего, но если она захочет, то поймет. Насчет Кэти была истинная правда. Кэти — не Катюша, это ясно. Впрочем, и Пол — не Пашка, но Ли упорно за что-то цепляется. Ладно, она всегда была излишне эмоциональна. А он, наоборот, четко себе представляет ситуацию, делает правильные выводы.

Еще до старта Двенадцатой, когда они все были вместе, он осознал, что соэллианка могла бы быть его женщиной. Они понимали друг друга лучше, чем свои «половинки», с самого начала, еще когда он считал ее чужой и опасной. А потом они могли бы полюбить друг друга, не будь рядом Пашки и Кати. Но то, что между ними зародилось, переросло не в любовь, а в дружбу. И это было прекрасно. Однако сейчас, когда они оба остались в одиночестве, когда их обоих оставили любимые люди, им не стоит быть вместе. Просто потому, что тоска и одиночество заставят их сблизиться. И они примут это за любовь, возможно, даже будут счастливы некоторое время. Ведь иногда самое нужное — чтобы рядом был человек, который тебя понимает…