— Приехали, — объявил Максим.

Они еще долго кружили по узким кладбищенским дорожкам. Макс шел впереди, а Аня медленно брела следом, приглядываясь к надписям на могилах. Наконец Макс обернулся и тихо сказал:

— Мы пришли.

Но Аня и сама это поняла. Издалека она увидела ухоженную могилку и скромный памятник светло-серого гранита, на котором золотом было выбито:

СТАНИСЛАВСКИЙ КИРИЛЛ АНДРЕЕВИЧ

1973–1999

СТАНИСЛАВСКАЯ АНАСТАСИЯ СЕРГЕЕВНА

1981–2000.

— Ветров, с тебя стольник!

— С чего бы это?

— Он еще спрашивает! — возмутился Стас Княжев. — Твоя студентка сегодня заканчивает практику, и коллектив постановил устроить ей торжественные проводы. Сегодня вечером гуляем в «Паспарту».

Княжев обожал устраивать вечеринки и справедливо полагал, что было бы желание, а повод повеселиться всегда найдется. Естественно, благополучное завершение Анной Старцевой производственной практики не могло остаться для Стаса незамеченным, тем более что к студентке он неровно дышал едва ли не с первого дня их знакомства.

— Скучно тебе небось, Ветров, будет без нее? — не унимался Стас.

— Скучно, — согласился Андрей. — Но знаешь ли, я совсем не против немного поскучать. Годы уже не те с такими бойкими воевать, — притворно пожаловался он. — Только и ждешь, что она еще отмочит. На, держи, — протянул Андрей купюру. — На такое дело никаких денег не жалко.

Ветров безбожно врал. Он нисколько не устал от Старцевой. Более того, к своему великому удивлению, в насильно навязанной ему практикантке он обнаружил настоящего единомышленника. Она не чуралась живой репортерской работы, общение с людьми предпочитала диалогу с компьютером, а искать информацию умела на улице, а не только в Интернете. Конечно, студентка тоже не крем-брюле — упряма, не в меру задириста, а уж о ее чудовищной невежественности и вовсе можно легенды сочинять. Но все же Аня Старцева была самой толковой начинающей журналисткой из тех, с кем ему довелось познакомиться в последнее время.

Вслед за мыслями о Старцевой явилась и сама фигурантка. Хмурая, с поджатыми губами. Ясно, встреча с Мирошниковой оказалась не такой теплой, как хотелось бы.

— Ну что, какие новости?

— У Олега Савченко теперь отдельный кабинет. Его курящего соседа уволили.

— Приятно слышать. Что еще?

— Макс Полищук собирался уволиться, но Мирошникова его уговорила. У его мамы, оказывается, больное сердце, и Таня предложила прооперировать ее за счет фирмы.

— Молодец! Кадры надо беречь. А у тебя-то как?

— Хорошо, — сдержанно ответила Старцева и свернула на другую тему: — Невероятно, как может человек так обрасти барахлом за какую-то неделю. — Она с ужасом смотрела на свой стол, заваленный папками, книгами и всякой всячиной. — Еще этот кактус… Андрей, не в службу, а в дружбу, поможешь все это допереть до дому?

— О чем речь, — легко согласился Ветров. — Значит, все? Учению конец?

— Конец, — грустно кивнула Аня. — Даже не верится, что завтра я уже сюда не приду. Знаешь, я здорово к вам привыкла — и к Стасу, и к Дашке, и к Юленьке, и даже к тебе, Ветров. Хотя твой розыгрыш с «Мышеловкой» я тебе все равно не простила, — улыбнулась Аня. — Кстати, у меня есть для тебя подарок. Вот, держи.

Аня достала из рюкзака небольшую прямоугольную коробочку.

— «Забриски-пойнт»! — восхитился Андрей. — Вот спасибо! Скажу тебе по секрету: «Репортер» тоже готовит тебе подарок. Сегодня вечером в «Паспарту» будет вечеринка в твою честь.

— Супер! Только вряд ли я смогу пойти, — грустно улыбнулась Аня. — Сегодня в семь у меня собеседование в баре, в Сосновом Бору. Впереди еще два месяца каникул, попробую устроиться официанткой. Извинишься за меня перед ребятами?

— Само собой, — ответил Андрей и добавил: — Вот Князь-то расстроится…

Наконец все бумаги были перебраны и аккуратно разложены по папкам. Эхиноцереус делета был торжественно перенесен со стола Ветрова и присоединен к общей куче.

— Все, — печально сказала Старцева. — Пойду попрощаюсь с Гудковским, и можно ехать.

— Давай, — бодро ответил Андрей. — А я пока вещи в машину отнесу.

— Игорь Борисович, можно? — Аня робко заглянула в кабинет.

— Старцева! Милости прошу, — гостеприимно откликнулся Гудковский. — Я, правда, вас не вызвал…

— Я, собственно говоря, попрощаться, — тихо сказала Аня. — Сегодня ведь пятница. Неделя прошла, мне пора уходить. Я хотела поблагодарить вас за то, что вы позволили мне поработать в вашей газете. Поверьте, для меня работа в «Репортере» была не только великолепной школой, но и очень большим удовольствием.

Проникновенная речь Старцевой не оставила Гудковского равнодушным. Он мягко улыбнулся студентке:

— Значит, вам понравилось работать в нашей газете?

— Очень, — с жаром ответила Аня. — Классная команда!

— Рад слышать, — усмехнулся Гудковский. — Это дает мне надежду услышать положительный ответ на мое предложение стать членом нашей команды.

— Что-о? — прошептала Аня и больше не смогла вымолвить ни слова.

Это у нее с детства. От страха мгновенно пропадает голос. Сейчас, например, она испугалась, что Гудковский пошутить изволил. И то правда, если бы Игорь Борисович предложил ей руку и сердце, она удивилась бы намного меньше.

— Как мне расценивать ваше молчание? — недоуменно поинтересовался Гудковский.

Значит, не шутит. Опасаясь, как бы главный редактор не передумал, Аня так яростно затрясла головой, что из волос на пол посыпались заколки. И тут же почувствовала, что к ней вернулся голос.

— Конечно я согласна! — заорала Старцева. — Спасибо, Игорь Борисович! Клянусь, вы не пожалеете! Я буду делать все-все!

— С сегодняшнего дня вы будете делать не «все-все», а только журналистские расследования, — строго пояснил Гудковский. — То есть то, что у вас получается лучше всего. Мне хорошо известна ваша эпопея с расследованием печальных событий в «ВитаМире». И мне очень импонирует ваша целеустремленность, храбрость, изобретательность и даже «ослиное упрямство», — засмеялся Гудковский. — Я был бы просто слепцом, глупцом или врагом собственной газеты, если бы не предложил работу такой способной студентке.

Значит, Ветров все ему рассказал. Конечно, он, кто ж еще мог назвать ее ослихой! Но как ловко он снова ее провел — делал сочувственные мины, любезно помогал паковать вещички, а сам уже знал, что она без пяти минут журналистка газеты «Репортер». Впрочем, Аня была так благодарна Андрею, что охотно простила ему все его шутки на десять лет вперед.

— Не важно, что ваш материал никогда не будет напечатан, — продолжал Гудковский. — Во времена, которые сейчас принято называть застойными, я был рядовым журналистом и тоже написал немало статей, которые так никогда и не увидели свет. И поверьте, это были мои самые лучшие работы.

Аня никогда не чувствовала себя такой счастливой, как сейчас. Цель, к которой она шла долгие годы, наконец-то достигнута. Значит, не зря она вкалывала по восемнадцать часов в сутки, отказывала себе во многом ради того, чтобы учиться в столичном университете, и не обращала внимания на презрительные усмешки тех, кто не понимал, зачем нужно так упираться. Ее мечта сбылась — она репортер лучшей в мире газеты! Ощущение абсолютного счастья отравлял лишь тот факт, что ее совесть была не вполне чиста перед Гудковским. Аня понимала, что рискует, но, тем не менее, решила покаяться.

— Игорь Борисович, я должна вам кое в чем признаться, — робко начала Старцева. — Дело в том, что я обманным путем проникла в вашу газету. Никто не звонил вам из деканата и не просил помочь мне с практикой. То есть звонок, конечно, был, но звонил один мой приятель. Он ловко подделал голос секретарши нашего декана. Простите меня, пожалуйста. — Аня виновато потупилась.

— Я тоже должен кое в чем признаться, — с усмешкой ответил Гудковский. — Во-первых, я страшно не люблю «позвоночников», и нет лучшего способа вызвать у меня предубеждение, чем просить посодействовать той или иной особе. Во-вторых, сразу после нашего первого разговора я позвонил в деканат факультета журналистики и узнал, что никаких просьб помочь студентке Старцевой ваш декан мне не передавал. И в-третьих, я твердо убежден, что тому, кто не умеет входить в чужие двери без ключа, без стука и без приглашения, нечего делать в репортерах.