— Ты чего ругаешься?

Полина смотрела в свою карточку.

— Помнишь, я Красную Шапочку дегенераткой обозвала?

— Ну?

— Ещё полсотни как не бывало!

— Сколько же у тебя теперь осталось?

Полина приоткрыла рот, словно хотела ответить, но ничего не сказала.

— Сама знаю: ноль.

Полина молча кивнула. Лицо у неё было расстроенным.

— Вот что, — сказала вдруг она. — Сейчас как раз период, когда мы сами устанавливаем правила. Давай договоримся, что если вопрос о количестве очков не задаю я, то он — бестактный.

— А если его задашь ты?

— Тогда всё идёт так, как это и должно идти. Ещё не хватало, чтобы количество очков от меня скрывали!

Дверь без всякого стука распахнулась.

Заплаканная девочка, возникшая у нас на пороге, заставила Полину резко измениться в лице. Подозреваю, что несколько мгновений у неё продержалась мысль, зачем она вообще взялась за бразды правления.

— Тебе-то чего нужно? — Спросила она.

— Машка уезжает!

— Какая Машка?

— Которую в скафандре вырвало…

Потемнев, словно грозовая туча, Полина вышла из комнаты. Я, чуть помедлив, последовала за ней. Понимаю, что это не очень красиво — лезть не в своё дело, но тогда мной двигало только любопытство — и ничего больше. Командовать Иванова умела — это я уже поняла. А вот насколько хорошо у неё получиться общаться с людьми?

Через минуту я с сожалением поняла, что всего в этом мире уметь нельзя. Точнее, я и раньше это подозревала, а сейчас лишний раз имела возможность в этом убедиться. Из Машиной комнаты Полина вышла донельзя расстроенная.

— Что, совсем плохо? — Спросила я.

Та молча кивнула.

— А если Марека попросить?

— Она наорала на меня, — убитым голосом поведала мне Полина. — Обвинила меня во всём, в чём только можно. И в чём нельзя тоже. Я на самом деле высовываюсь всюду как дура, да? А все не говорят мне об этом только потому, что у меня папа — Сенатор, да? Или нет?

Девочка с надеждой смотрела на меня, губы её дрожали, словно она была готова расплакаться.

Я бы ни за что в жизни не сказала, что я на самом деле думаю по этому поводу. Во-первых, мне с Ивановой ещё пять лет нужно было учиться, во-вторых, если Полина из-за меня уедет из «Штуки» — я этого не смогу себе простить.

— Давай Марека попросим с ней поговорить, — повторила я.

— Какого Марека? — Вскинула на меня глаза Полина.

— Который с Никитой живёт. Он говорил, что занимается психологией — вот и пусть практикуется.

— Это идея. Поговоришь с ним?

— А почему я?

— Мы с ним поцапаемся — это как пить дать.

— С чего ты взяла?

— Я что, по-твоему, себя не знаю? Увижу его, вспомню, как он утром себя вёл со мной — и выскажу ему соображения, как ему жить дальше, он, конечно же, в долгу не останется — и начнётся скандал. А скандал нам не нужен, так ведь?

Я кивнула и пошла к Мареку.

— Кто там ещё? — Раздался голос из-за двери.

— Это я, Марек. Можно войти?

— Никиты нет.

— Я к тебе.

Наступила пауза.

— Ладно, запрыгивай!

Мальчик сидел на диване и печатал в персональнике.

— Чего тебе?

— Марек! — Произнесла я проникновенно. — У меня к тебе громадная просьба. Даже две. Ты не мог бы себя вести хотя бы нанемножечкоповежливее? Хотя бы по отношению к девочкам?

— Нет! Вторая просьба в таком же стиле?

Такой ответ не особенно меня расстроил, ничего другого я не ожидала.

— Не совсем. А это правда, что ты психологией занимаешься?

— Правда.

Марек даже изволил улыбнуться.

Никогда не любила одержимых, чем бы они ни занимались. Даже если объектом приложения сил такого человека является наука, пусть даже самая безобидная, своей односторонностью фанатик причиняет многочисленные неудобства всем: и родственникам, и знакомым, и просто окружающим. Марек, подозреваю, — из таких. Только если дело касается психологии, он оживляется, всё остальное его не интересует вообще. И как прикажете на такого парня воздействовать?

— Классно. Интересно, наверное, знать, что в чужих головах делается?

Марек со вздохом отложил персональник.

— Подлизываешься, — проконстатировал он. — Воздействуешь на самолюбие. Втираешься в доверие. Иначе говоря, ищешь подходы. Тебе чего нужно?

— Чтобы ты с одной девочкой нашей поговорил. С ней сегодня неприятность случилась, она теперь хочет уехать.

— Что за неприятность?

— Когда Красная Шапочка разгромила наш корпус, её стошнило прямо внутри скафандра.

Марек снял очки, взглянул на меня не по — близорукому цепкими глазами.

— Не нужно приносить смысл в жертву красоте.

— Ты о чём? — Не поняла я.

— О речи. Она блеванула?

Я со вздохом кивнула.

— Ясно. Пошли!

Первое, что я заметила, войдя в Машину комнату — вчерашняя Маришина кукла, сидящая на самом видном месте — в кресле около входа. Тут же оказалась и сама Марина. Как тесен мир: она оказалась Машиной соседкой. Когда мы вошли, Марина вымученно улыбнулась нам. Причина подобного поведения была понятна. Посреди комнаты стояла большая сумка. Маша резкими движениями бросала туда одежду. Полина маячила неподалёку со страдальческим выражением лица.

Марек уселся на стул в углу комнаты с таким видом, словно и стул, и комната были его собственными.

Маша, подняла голову.

— Ты чего пришёл? — Бросила она.

— Уезжаешь? — Равнодушно поинтересовался мальчик.

— Тебе-то что?

— Ничего. Посмотреть пришёл.

— Всё? Посмотрел? Теперь проваливай!

— Слабенькой, значит, оказалась? Не выдержала прелестей здешней жизни?

— Проваливай, говорю! — Теперь Маша разозлилась по-настоящему.

Марек остался сидеть на своём месте и даже поёрзал, устраиваясь поудобнее. Я сразу вспомнила Красную Шапочку — она ёрзала точно так же..

— У тебя в школе суперы были? — Поинтересовался он как ни в чём не бывало. — Ах, да, ты же из деревни. Какие там суперы. — Он помолчал. — Значит, ты была школьной суперзвёздочкой. Самой умной. Учителя тебя любили. Ты была не просто лучшей, а самой лучшей. Под твою планку даже некого было поставить. А как только ты очутилась среди себе подобных, то сразу стало ясно, кто ты есть на самом деле. Никто. Сидела бы лучше дома, чем причинять беспокойство посторонним людям. И каково нам будет учиться здесь после того, как ты уедешь — ты об этом подумала? Эгоистка маленькая. Уродка моральная. Мало тебя ремнём били, если били вообще.

Девочка опустилась на пол, рядом со своим чемоданом, глядя на Марека большими круглыми глазами. ТАК её ещё никто не оскорблял.

— Думаешь, если очутишься в обычной школе, тебе будет легче чем здесь? Как бы не так. Только кто-нибудь узнает, что тебя из «Штуки» выгнали… — Он хмыкнул, глядя, как Машины глаза стремительно наливаются слезами. — Ты станешь всеобщим посмешищем. — И поспешил уточнить. — Это в лучшем случае. Если у твоих родителей хватит возможностей, тебя переведут в другую школу, ты даже попробуешь притворяться обычным ребёнком, только навряд ли это получится. И придётся тебе проситься обратно. Когда тебе будет лет двенадцать, ты снова вернёшься в «Штуку», может быть даже в нашу, и придётся тебе учиться среди десятилеток. И опять же ты окажешься изгоем. Этакая дылда среди малышей. Тебе эти проблемы нужны? — Марек поднялся. — Ты подумай хорошенько. Обблевала ты свой скафандр — и что? У нас некоторые мальчишки тоже не удержались, до сих пор свои скафандры моют. Так в чём проблема? Никто из них и не собирается уходить. Наоборот, прикалываются друг над другом. — Уже около двери он обернулся. — Правда говорят, что все девчонки дуры. У вас головы совсем по-другому устроены, фиг разберёшься, что у вас там внутри…

— Подожди! — Слабым голосом окликнула его Маша. Марек остановился, вопросительно глядя на свою собеседницу. — А правда, что мальчики… тоже…

Тот не ответил и молча ушёл.

Мы остались одни. Маша долго сидела, съёжившись и обхватив себя руками, потом несмело улыбнулась.