Повсюду вокруг нее семьи распрягали свои упряжки. Они были полны решимости идти вперед пешком, и дети их будут идти рядом с ними. Они понесут своих малышей на руках, если те не смогут идти сами, или привяжут их к спинам своих животных.

Альма выпрыгнула из фургона и энергичным, решительным шагом направилась к Шарлотте.

— Если бы у тебя осталась для Типа и Тома вода, Шарлотта, ты бы напоила их сейчас или позже? — спросила она странным высоким голосом. Она была на грани истерики, глаза ее избегали смотреть на Шарлотту.

— Если у нас осталась вода, я бы дала ее им сейчас, Альма. Потом будет слишком поздно, и они, вероятно, будут пить слишком быстро.

Альма кивнула и ушла. Вернулась она с миской воды, неся ее медленно, чтобы не пролить ни капли.

— Эй! — сказала она неожиданно сильным голосом. — Тип, иди сюда, дорогой, — позвала она, подходя к быку поближе.

Он выпил воду одним глотком, втягивая ее и через нос, в то время как остальные быки тревожно мычали.

— Каждому в свое время, — успокаивала их Альма. — Каждый из вас получит свою воду. Потерпите немножко.

— Как Зик? — спросила Шарлотта, когда Альма шла мимо нее к фургону.

Рот Альмы скривился, но она ничего не ответила, просто затрясла головой.

— Дай я напою наших малышей, пока ничего не разлила, — тихо сказала она.

Она ходила взад и вперед, принося миску с водой для каждого из быков, пока не напоила всех четверых. Затем она подошла к Шарлотте и протянула руку.

— Можно мне взять кнут? — попросила она дрожащим голосом.

Шарлотта увидела, как из ее суровых голубых глаз потекли слезы.

— Альма… — начала Шарлотта, протягивая ей кнут.

— Зик умер, — прервала ее Альма. — Он скончался полчаса назад. — Теперь слезы ее текли ручьем, но она продолжала говорить. — Я не собираюсь хоронить его в этой покинутой Богом соли. Я не оставлю его в таком ужасном месте. Но я также не хочу потерять Типа, — слова ее заглушили рыдания.

Шарлотта обняла ее и стала молиться за то, чтобы они добрались до цели своего путешествия живыми, чтобы у Бидди Ли все было хорошо, чтобы Джейкоб не знал ни страха, ни голода, ни жажды. «Ни одиночества», — неожиданно добавила она, и сердце ее больно сжалось от переполнявших его чувств.

Потому что Шарлотта была уверена, что чувств у нее было действительно слишком много, раз она позволила себе полюбить, тогда как лучшим выходом было просто жить, ни к кому не испытывая привязанности.

Долина Сакраменто, Калифорния, март 1847 года

«Дорогая мама!

Надеюсь, что у тебя все хорошо и ты здорова и счастлива. Я по-прежнему живу в брезентовом палаточном домике, и чувствую себя прекрасно, особенно если сравнивать с тем, что нам пришлось пережить в пути. Мы все много работаем, планируя в недалеком будущем построить деревянные дома, и восхищаемся поразительными красотами этой долины. Если ты получила мое последнее письмо, ты уже знаешь, что некоторые мои друзья — освобожденные рабы, и они очень счастливы тем, что имеют свою собственную землю. Конечно, все переселенцы испытывают большое облегчение, оказавшись наконец в этом благодатном краю.

Некоторые из тех, о ком я тебе писала, — худшие из встреченных мною людей… В общем, я слышала, что последние из семьи Смитерсов — Павиния и Молли — погибли где-то в горах Сьерра-Невада, Господь простит мне, если я скажу, что ни капли не расстроилась, когда узнала эту новость.

В тот самый день, когда мы услыхали про Смитерсов, мы праздновали свадьбу моей подруги Бидди Ли и Джонни Вашингтона. Гостям предложили чудесное угощение из тушеной медвежатины с яблоками и капустой, а также виноградный пирог и лепешки на десерт.

Говорят, что война с Мексикой скоро закончится, и тогда, я надеюсь, мы станем частью Америки. Я никогда не думала, что в этой процветающей маленькой колонии живет столько американцев. Здесь есть масса семей, в которых мужчины раньше охотились на пушного зверя, а теперь стали плотниками. Здесь встречаются даже мыловары и торговцы вином. Многие женились на мексиканских женщинах. Как мне кажется, люди здесь очень дружелюбные».

Шарлотта замерла в нерешительности. Потом ее перо снова коснулось бумаги.

«Я очень этому рада, потому что мы с Люси решили в свое время отправиться в Орегон, и я думала, что пожалею о своем решении променять его на Калифорнию. Но здесь так красиво, земли такие плодородные, и повсюду растет виноград. Я уверена, что Люси здесь бы непременно понравилось.

Альма счастлива в своем маленьком брезентовом домике, а наши участки расположены по соседству. Она ужасно скучает по Зику. Мы решили вместе выращивать овощи и фрукты, и с нетерпением ждем того дня, когда мы все переберемся в наши собственные дома».

Следующие строчки Шарлотта писала, глотая слезы.

«Мама, я чувствую, что Джейкоб жив, чувствую искренне и всем своим сердцем. Я не знаю, почему я в этом уверена, но это именно так. Я никогда бы не стала первым делом сообщать тебе дурные новости. Мне бы хотелось сказать тебе что-нибудь обнадеживающее, но пока у меня есть только вера. Каждый день я расспрашиваю всех и каждого, кого только могу спросить».

Шарлотта закусила губу, натягивая на плечи шаль, и начала писать снова. Но тут заплакала Лили, и Шарлотта взяла свою малышку на руки.

— О, дорогая, — сказала она, целуя ее в губы и убирая со лба прядь светло-каштановых волосиков. — Как мне объяснить твоей бабушке, откуда ты взялась?

Лили тоже смотрела на нее, моргая небесно-голубыми глазками, которые так напоминали глаза Люка. Шарлотта никогда не могла себе представить, что маленькая девочка может быть так похожа на своего отца — самого мужественного из всех мужчин, которых она встречала в жизни, и при этом все же быть красивой. Но Лили-Роуз Колльер была самым красивым ребенком, которого Шарлотте доводилось видеть.

Сегодня малышке исполнилось два месяца. Было самое время рассказать бабушке о ее существовании, и Шарлотта понимала это. Рассказать о существовании ребенка, который был рожден вне брака, но явился плодом горячей любви, пусть даже только со стороны одной Шарлотты.

Шарлотта подняла свою блузку и дала Лили грудь. Через мгновение Лили начала сосать молоко, а Шарлотта закрыла глаза, испытывая слишком много приятных ощущений и эмоций. Как глупо было с ее стороны надеяться, что воспоминания о Люке не будут занимать все ее ночи и дни, не будут преследовать ее в ее мечтах и планах, надеждах и сожалениях? Как она могла думать, что забыть обо всем будет просто?

Разумеется, она не променяла бы свою Лили ни на что на свете. Но теперь любые отношения стали значить для нее еще больше. Если бы она знала, что будет ощущать, став матерью, ша бы сделала что-то — хоть и не знала, что именно, — чтобы вставить Люка измениться. Она стала бы более отважной и говорила бы ему все, несмотря на то, что слова ее могли бы причинить ему боль. Была бы более честной по отношению и к себе, и к Люку. Она смогла бы рискнуть попросить Люка сказать или сделать то, о чем она не осмелилась бы просить раньше. «Нет, ты бы все равно этого не сделала», — противоречил ей внутренний голос.

Шарлотта опустила глаза и посмотрела на Лили, которая аккуратно и в то же время жадно сосала грудь. Ее маленькие губки продолжали двигаться, но глаза уже начали слипаться.

«Я сделала бы для тебя все что угодно, — подумала она. — Но тогда я не знала, насколько это будет важно».

Мысли о том, что Люсинда, должно быть, испытывала те же самые чувства по отношению к Джейкобу, заставляли ее сердце разрываться от тоски. Теперь Шарлотта понимала, что значит любить всем сердцем и быть готовой ради своего малыша сделать все на свете. Именно такое чувство испытывала Люсинда к Джейкобу. И она просила Шарлотту позаботиться о нем.