— Значит, встреча не была случайной? Ты знал, что я здесь, — заметила она.

Он признался, что звонил ей из холла.

— А что бы ты сказал, если бы я сняла трубку?

Он ответил, что представился бы и спросил, помнит ли она его, предложил бы встретиться и выпить.

— Если помню, значит, искала, — продолжила за него Карен. — И я сказала бы: «Конечно, давай выпьем». Но откуда такая уверенность, что я не заявилась бы на свиданье с антитеррористической группой? Почему ты хотел мне поверить?

Он промолвил, что ради этого готов был рискнуть.

— Ты любишь рисковать… — Она прикоснулась пальцами к его лицу, потом поцеловала, очень нежно. — И я люблю. От тебя пахнет арахисом.

Она провела пальцами по его волосам и снова поцеловала Фоули, все так же нежно. Он с трудом сдержался, чтобы не съесть ее, снова почувствовав ее запах, вспомнив его. Обняв ее, он провел руками по стройному телу Карен, а она прикоснулась своими губами к его и прошептала:

— Что за спешка, Джек? Куда-нибудь опаздываешь?

Она слышала его голос тогда в багажнике, видела его глаза — чуть раньше, в свете фар, — помнила спокойный взгляд, когда он пробормотал: «Ты же еще совсем девчонка…», и чуть позже: «От меня воняет, да?» Ему тогда хотелось поговорить, хотя он был весь заляпан грязью после побега. Если действительно в жизни есть судьбоносные моменты, все случилось именно тогда, в свете фар. Сейчас он чист, гладко выбрит, лицо — правильное, с жесткими чертами. Она прикоснулась кончиками пальцев к его щеке, провела по челюсти, по крошечному шраму на переносице.

— Рано или поздно… — начала было она, но замолчала, увидев его взгляд поверх бокала. Ей нравились его глаза. — У тебя добрый взгляд, доверчивый.

— Ты не это собиралась сказать.

Она пожала плечами, промолчав. Но рано или поздно ей придется спросить его… Рано или поздно она начнет говорить и не сможет остановиться.

— Помнишь, каким ты был разговорчивым?

— Я нервничал, — признался он, прикуривая сигарету ей, потом себе.

— Да, но это было почти незаметно. Ты вел себя очень спокойно, но когда залез в багажник…

— Что?

— Я думала, ты сорвешь с меня одежду.

— Даже в голову не пришло. Правда, потом… Помнишь, мы говорили о Фей Данауэй?

— Я знаю, на что ты намекаешь…

— Я еще сказал тебе, что мне нравится этот фильм, «Три дня Кондора», а ты ответила, что тебе в нем особенно нравятся диалоги. Помнишь? Они просыпаются на следующее утро, он говорит, что ему нужна помощь, а она отвечает…

— «Я тебе хоть в чем-нибудь отказывала?»

— Мне тогда показалось, буквально на мгновение, что ты набросишься на меня — так ты это произнесла.

— Наверное, у меня мелькнула подобная мыслишка, хотя я ее даже не заметила. А Редфорд сказал, что она не обязана ему помогать, и она ответила… Ну, что она ответила?

— Не помню.

— Она ответила: «На старую подстилку для шпионов всегда можно положиться».

— А почему она назвала себя старой?

— Видимо, хотела себя унизить.

— А ты бы смогла назвать себя подстилкой для шпионов?

— По-моему, она все еще была напугана до смерти, но пыталась не подавать виду, пыталась шутить. Ведь прежде чем лечь с ним в постель, она обвинила его в грубости. Он удивился: «Что я сделал? Изнасиловал тебя?» А она ему: «Ночь только началась». Я еще подумала: «Что же такое она говорит? Сама нарывается…» Нет, я бы себя так не назвала. Никогда не была подстилкой — ни для шпионов, ни для кого бы то ни было еще. А ты продолжал меня трогать, гладить по бедру.

— Да, но нежно.

— И назвал меня своей компенсацией.

— Это было несколько грубо… — Он улыбнулся и прикоснулся к ее руке. — Ты была моим наслаждением.

В досье говорилось, что видимых шрамов у Фоули нет, тогда как по трем пальцам его правой руки шел белый разрез, а половины безымянного не было совсем.

— Ты спросил, боюсь ли я. Я ответила, что конечно, а на самом деле никакого страха не испытывала, и это меня поразило.

— От меня воняло, словно я только что вылез из канализации, но, признай, вел я себя, как настоящий джентльмен. Говорят, Джон Диллинджер тоже был приятным парнем.

— Он убил офицера полиции.

— Я слышал, это случилось не по его вине, неумышленно. Легавый упал, и пуля пробила сердце, хотя Диллинджер целился в ногу.

— Ты в это веришь?

— Почему нет?

— Ты еще интересовался, что бы произошло, встреться мы при других обстоятельствах.

— И ты мне солгала, верно? Сказала, что ничего бы не произошло.

— Возможно, именно тогда я об этом и задумалась. А правда, неужели произошло бы?

— Тогда почему ты пыталась меня убить?

— А ты как считаешь? Ты мог бросить машину где-нибудь, спрятать ее, а я заперта в багажнике. Кроме того, я же предупредила тебя. Велела поднять руки.

— Ага, после того как я предложил тебе вылезти из багажника. Могла бы догадаться, что я не оставлю тебя в машине, а ты принялась в нас палить.

Она подумала о пистолете:

— Я так любила тот «ЗИГ» тридцать восьмого калибра.

Он наполнил бокалы, зажав сигарету в уголке рта. Такое впечатление, он словно пришел из другого времени…

— Я тогда думала о том, как вы со мной поступите.

— Этого я и сам не знал, не придумал. Знал только, что ты мне нравишься и я не хочу оставлять тебя там. Знал, что хочу увидеть тебя снова.

— Ты помахал мне из лифта.

— А я думал, ты этого не заметила.

— Я даже глазам своим не поверила. Я думала о тебе тогда, много думала — о том, что произойдет, если мы опять встретимся. Как будто мы можем взять тайм-аут…

— Правда? И я думал о том же. Вот бы объявить перерыв и побыть вместе.

Она хотела сказать: «Да, но что потом?», а на самом деле спросила:

— Ты узнал меня, когда увидел на улице?

— Шутишь? Чуть не остолбенел.

— Но не остановился.

— Я хотел, но чувствовал себя неловко в том придурочном костюме туриста. А вдруг ты решишь, что я всегда так одеваюсь?

— Черные носки и сандалии.

— Атрибуты маскировки.

— Я следила за тобой до самого перекрестка.

— Я чувствовал.

— Ты хотел повидаться с Адель, верно?

— Пожалуй, не стоит это обсуждать.

— Верно, ты прав. И Бадди тоже. Я даже не буду спрашивать, здесь ли он и что вы намерены предпринять. И о том, встретились ли вы с Гленом Майклсом.

— Не говори так, о’кей? Ты меня пугаешь. Я пытаюсь вспомнить… Фей Данауэй и Роберт Редфорд начали целоваться…

Карен кивнула:

— Он стал ее развязывать.

— А как они оказались в постели?

Она встала с дивана и протянула ему руку:

— Пойдем, я покажу.

Они вошли в спальню. Он сел на кровать, чтобы скинуть туфли, потом встал, чтобы избавиться от брюк. Стянул носки.

— Галстук что, оставишь? — спросила она, раздеваясь.

Увидев ее в черном бюстгальтере и трусиках, он сказал, что не уверен, выдержит ли его старый мотор. А когда она сняла белье и подошла к нему, чтобы помочь развязать галстук, он решил, что умер и уже на небесах. Раздевшись догола, он повязал галстук обратно на шею. И смотрел на нее, пока она не выключила свет:

— Господи, наконец-то ты со мной.

Он никогда не видел такого тела. В журналах — возможно, но не в реальной жизни. Через несколько минут он понял, что никогда не занимался любовью с подобной женщиной — она была везде, целовала, ласкала, произносила его имя каким-то печальным шепотом: «О, Джек…» И ее родной запах… Он спросил, хорошо ли ей, посмотрел на ее лицо, освещенное лучиком из гостиной, на ее улыбку. Но даже улыбка была печальной. Они занимались любовью, и она не промолвила ни слова, не издала ни звука, пока вдруг не начала снова и снова повторять его имя: «Джек? Джек?..» Он спросил, в чем дело. А она лишь повторяла и повторяла его имя, все громче и громче. А потом замолчала. Ни одна женщина не произносила так его имя.

— Кто я теперь?

Они лежали обнявшись на огромной кровати, свет из гостиной почти доходил до них.